М. Роуз - Меморист
Только тут до Меер дошло, что никакого жара нет, как нет и запаха горелого. У нее не было времени, чтобы пытаться в этом разобраться. Сейчас главным было спасти шкатулку, поскольку Меер была уверена, что в ней хранится ключ к разгадке того, где находится «флейта памяти», а она ей нужна, чтобы спасти своего супруга. Где-то далеко Каспар, больной и одинокий, надеется на нее. Сунув руки в витрину, она попробовала нащупать ларец. Справа. Затем слева. Стеклянный ящик не такой уж и большой. Но в нем ничего не было.
Ветер и дождь шумели так сильно, но она слышала, как ей кричит какой-то мужчина, просит ее остановиться. Однако она не могла. Ее лошадь откликнулась на поводья и пустилась галопом. Лес здесь очень густой, и мужчине будет нелегко ее преследовать. Он блестящий наездник, но у нее было одно преимущество: несмотря на грозу, она знала этот лес, а он не знал. Но тут прогремел раскатистый выстрел.
Нет, это не выстрел, а только пожарная сигнализация. Что происходит? Дым начинал рассеиваться, но глаза у нее по-прежнему горели, и она не могла отчетливо видеть. Затем, наконец, контуры и формы стали превращаться в людей и предметы обстановки. Предметы обстановки? Люди? Но где же лес? Она ведь мчалась верхом по лесу, пытаясь уйти от жуткой, неминуемой опасности, пытаясь спасти шкатулку.
— С тобой все в порядке?
Это был ее отец, помогающий ей встать. Его лицо было мокрым от слез.
— Шкатулка у тебя? — крикнула она, перекрывая шум.
Прежде чем отец успел ответить, один из охранников с громким криком бросился к двери. Лицо у него тоже было багрово-красным, по щекам ручьями текли слезы. С каждой секундой дым все больше редел, открывая других охранников, которые помогали подняться на ноги тем, кто упал, и выводили их из помещения. Повсюду валялись опрокинутые предметы мебели, на полу были разбросаны сломанные произведения искусства.
— Что они говорят? — крикнула Меер, обращаясь к Себастьяну, находившемуся справа от ее отца. Даже ей самой собственный голос показался истеричным.
— Никакого пожара не было, это слезоточивый газ, — ответил Джереми. — Это… все это… несомненно, это было сделано, чтобы отвлечь внимание.
Меер схватила отца за руку.
— Что случилось со шкатулкой?
— Она исчезла.
ГЛАВА 30
Полянка, Чешская Республика
Понедельник, 28 апреля, 11.14
Через частые промежутки вдоль обсаженной деревьями дороги, по которой ехал Давид Ялом, встречались часовни, посвященные Христу, Богородице или другим святым. Увы, если бы только раскрашенные гипсовые изваяния действительно могли защитить от опасности или облегчить боль, как верили многие… Когда-то сам Давид был довольно прилежным иудеем, но теперь он верил только в торжествующее зло.
Прибыв к месту назначения через четыре часа после отъезда из Вены, Ялом оставил взятую напрокат машину на стоянке, вышел, размял свои длинные ноги и огляделся по сторонам. Унылое серое небо навевало тоску. Пышная растительность уступила место тощим деревьям, остаткам давно заброшенных садов и угрюмому замку, отчаянно нуждающемуся в ремонте. Должно быть, когда-то он выглядел внушительно, но теперь желтая краска фасада облупилась, а на черепичной крыше недоставало пары десятков красно-бурых плиток.
Спрятанный в самом центре лесов Южной Моравии, в часе езды на машине от ближайшего населенного пункта, Моравски-Крумлов был неподходящим местом для хранения самого ценного произведения искусства во всей Чешской Республике и еще более неподходящим местом встречи со связником подпольной террористической ячейки.
Внутри замка оказалось еще более сыро, чем снаружи, стены и пол были еще в более плачевном состоянии, чем фасад. Купив за пятьдесят крон входной билет, Давид направился по стрелке к лестнице, недовольно заскрипевшей под его шагами. Прежде чем он успел шагнуть в первую галерею, женщина в красном платке вручила ему два темно-коричневых фетровых мешочка. Не говоря ни слова, она показала, что эти мешочки надо надеть поверх обуви, что журналист и сделал. Ходить в них стало скользко. В первой галерее группа детей сидела на полу разувшись, в одних носках и слушала молодую женщину, которая объясняла им что-то по-чешски. Поразительно, дети не ерзали, не перешептывались, а молча смотрели на живописное полотно во всю стену, изображающее героический сюжет. Восьмилетнему сыну Давида Бену обязательно захотелось бы попробовать прокатиться, как на коньках, по этим широким деревянным половицам.
Раскрыв английскую версию путеводителя, захваченную в билетной кассе, Давид прочитал сведения о картине, созерцанием которой были так поглощены дети.
Этот холст, имеющий двадцать футов в длину и тридцать два фута в высоту, иллюстрирует первую главу тысячелетней истории славянского народа.
Посередине полотна под звездным небом жались друг к другу Адам и Ева, прячась от призрачных зловещих фигур верхом на лошадях, несущихся на них во весь опор, размахивая мечами. Вдалеке на заднем плане горела деревня, и оранжево-красное зарево поднималось над горизонтом утренней зарей. Согласно путеводителю, всего таких героических полотен было выставлено двадцать, и все они принадлежали кисти художника-модерниста Альфонса Мухи.
Как и было условлено со связником, Давид прогуливался по галереям, рассматривая картины так, как будто они действительно его интересовали. Сам он ни к кому не обращался. В нужный момент к нему подойдут. Ялом дошел уже до предпоследнего зала, так ни с кем и не встретившись, и уже собирался покинуть его, но тут свет, мигнув, погас. И тотчас же загорелся снова.
Давид прошел в последний выставочный зал и там, подавленный его размерами, увидел последнее полотно: торжествующее, полное ощущения победы. Его старший сын Исаак обязательно захотел бы разложить по полочкам символизм, обсудить то, как художник отдельными красками создал ощущение надежды, разобрать с отцом каждый квадратный дюйм картины. А Бен по-прежнему скользил бы где-то далеко по начищенному полу.
Израильтянину захотелось ударить по холсту кулаком, словно именно он был виноват в том, что он подумал о своих детях. На самом деле перед ним было лишь романтичное изображение войны, мира, смерти и торжествующей жизни.
Почувствовав, что кто-то вошел в зал у него за спиной, Давид обернулся и увидел, как к нему приближается молодой парень с черным нейлоновым рюкзачком.
— Кажется, вы забыли вот это в предыдущем зале. — Парень говорил по-английски с сильным акцентом, но все же достаточно понятно.
— Какой я растяпа! — громко произнес Ялом. Наверное, именно такой должна была быть реакция человека, забывшего свои вещи. — Свет?.. — Он начал это как оправдание, но получился вопрос.
— Да, свет. — Парню было лет двадцать: прыщавое лицо, жесткие черные волосы до плеч. На нем были рваные джинсы и мятая серая футболка, но кроссовки у него были чистые. — Говорят, перегорел предохранитель. Наверное, вы так испугались, что забыли свою сумку.
— Да.
Протянув руку, журналист взял предложенный рюкзачок. Тот оказался легким. Давид занимался этим вопросом и знал, каким мощным взрывчатым веществом является семтекс и как мало его нужно. Для того чтобы взорвать «Боинг-747» рейса «Пан-Американ-103» потребовалось всего двести граммов[20]. Это было символом всего мирового зла. По крайней мере, на картинах здесь, в замке, враги были в черных одеждах и в открытую мчались на тебя, размахивая мечами, так что не составляло труда определить, кто есть кто. Давид закинул рюкзачок на правое плечо. Все зло в мире весило меньше фунта и находилось в этом рюкзачке.
— Вам следует быть более осторожным, — предупредил его посланец.
Был ли в его словах какой-то скрытый смысл? Предостережение? Давид не мог прочитать непроницаемое выражение на лице парня. Тот ждал, с вызовом смотря на журналиста. «Наивный дилетант», — красноречиво говорила его снисходительная усмешка. До Давида вдруг дошло, что сделка еще не завершена.
— Мне бы хотелось вас отблагодарить. За то, что вы нашли мою сумку.
— Отказываться не буду. — Парень искренне улыбнулся, словно речь шла о чем-то совершенно естественном.
Ялом подготовил купюры так, как и было предписано: четыре по сто евро, с обеих сторон прикрытые бумажками по десять евро. Камер видеонаблюдения не было, но если кто-то и обратит внимание на передачу денег, то увидит только десятки. Такие маленькие деньги за то, чтобы уничтожить так много…
— Пожалуйста, примите это в знак моей благодарности.
Пока парень убирал деньги в карман перед последним из героических творений Мухи, Давид вышел из галереи, размышляя о том, как гигантское полотно отбрасывает тень на посланника смерти, и о том, что этот образ можно будет использовать в статье, посвященной этой саге. Он даже знал, куда его вставить: в начало конца.
