Джон Гришем - Дело о пеликанах
Объект оказался человеком немногословным. Он повесил трубку, открыл дверцу, осмотрелся и направился прямо на Крофта. Щелк, щелк, щелк. Все лицо, в полный рост, идет быстрее, приближается. Отлично, отлично. Крофт работал лихорадочно и в последний момент, когда человек проходил мимо и пропал в группе секретарш, положил «никон» на сиденье.
Дурак. Когда находишься в деле, никогда не используй один и тот же автомат дважды.
* * *Гарсиа вел бой с тенью. У него были жена и ребенок, говорил он, и он боялся. Впереди была карьера с кучей денег, и если бы он платил свои взносы и держал рот на замке, то был бы состоятельным человеком. Но он хотел говорить. Он говорил бессвязно, перескакивая с одного на другое, о том, что он хотел говорить, что у него было что сказать и все такое, но никак не мог решиться. Он никому не доверял.
Грентэм его не подталкивал. Он позволил ему бессвязно бормотать довольно долго, столько, сколько нужно было Крофту, чтобы сделать дело. Гарсиа в конце концов расколется. Он ведь так хотел. Он звонил три раза и начинал уже чувствовать себя в своей тарелке со своим новым другом Грентэмом, который играл в эту игру уже много раз и знал, что к чему. Первым шагом было успокоить и установить доверие, полечить теплотой и уважением, поговорить о правом и не правом и о морали. После этого они будут говорить.
Фотографии были отличными. Крофт не первый, с кем работал Грентэм. Обычно он бывал под таким кайфом, что это чувствовалось по фотографиям. Он не был чересчур порядочным, оставался корректным, обладал профессиональными знаниями в журналистике, и с ним не нужно было договариваться заранее. Он отобрал двенадцать снимков и увеличил их до размера тринадцать на восемнадцать. Вышло великолепно. Правый профиль. Левый профиль. Анфас в автомате. В полный рост с расстояния меньше шести метров. Как нечего делать, сказал Крофт.
Гарсиа было около тридцати, очень симпатичный, аккуратный адвокат. Темные, короткие волосы. Темные глаза. Может быть, испанского происхождения, но кожа не темная. Одежда была дорогая. Темно-синий костюм, вероятно, шерстяной. Без полоски и рисунка. Совершенно белый отложной воротничок с шелковым галстуком. Совершенно черным или темно-рубиновым, с искорками по полю. Отсутствие дипломата озадачивало. Однако в тот момент был ленч и он, возможно, выбежал из офиса позвонить и вернуться. Министерство правосудия находилось на расстоянии квартала.
Грентэм изучал снимки и не спускал глаз с двери. Садж никогда не опаздывал. Было темно, и клуб наполнялся. На ближайшие три квартала Грентэм представлял единственное белое лицо.
Среди десятков тысяч государственных юристов Министерства правосудия он видел таких, которые умели одеваться, но их было немного. Особенно среди молодых. Они начинали с сорока тысяч в год, и одежда для них не была важна. Для Гарсиа она была важна, и он был слишком молод и хорошо одет для государственного юриста.
Значит, он был частным адвокатом, работал на фирм три или четыре, годами зашибал где-то в районе восьмидесяти штук. Отлично. Это сужало круг к пятидесяти тысячам адвокатов, число которых в данный момент, несомненно, расширялось.
Дверь открылась, и вошел полицейский. Через легкую завесу табачного дыма он смог различить, что это Клив. Заведение было приличным, без азартных игр и шлюх, так что присутствие полицейского не могло вызвать тревогу. Он сел в кабинку напротив Грентэма.
— Это ты выбрал место? — спросил Грентэм.
— Да. Нравится?
— Послушай. Мы стараемся не вызывать подозрений, верно? Я нахожусь здесь, чтобы собрать кое-какие секреты о сотрудниках Белого дома. Это очень серьезное дело. А сейчас скажи мне, Клив, выгляжу ли я подозрительно, сидя здесь и сверкая своей белизной?
— Не хотелось бы мне тебе этого говорить, Грентэм, но ты далеко не так популярен, как думаешь. Видишь вон тех пижонов у бара? — Они посмотрели на бар, где толпились рабочие-строители. — Я бы заплатил по твоему счету, если бы хоть один пижон когда-нибудь читал «Вашингтон пост», слышал о Грее Грентэме или имел малейшее понятие о том, что происходит в Белом доме.
— О’кей, о’кей. Где Садж?
— Садж плохо себя чувствует. Он передал для тебя сообщение.
Не пойдет. Он мог использовать Саджа как анонимный источник, но не сына Саджа или еще кого-либо, с кем говорил Садж.
— Что с ним?
— Возраст. Вчера вечером он не хотел говорить, но сказал, что это срочно. Грентэм слушал и ждал.
— У меня в машине конверт, плотно запечатанный. Садж очень нервничал, когда давал его, и приказал не открывать. Отдать только мистеру Грентэму. Я думаю, это важно.
— Пойдем.
Они направились через толпу к двери. Патрульная машина была припаркована на обочине в запрещенном месте. Клив открыл правую дверцу и вытащил конверт из «бардачка». Он достал это в Западном крыле.
Грентэм запихнул его в карман. Садж был не из тех, кто способен стащить, и в течение всей их дружбы он никогда не передавал документов.
— Спасибо, Клив.
— Он не сказал мне, что это такое. Сказал только, что мне придется подождать и прочесть в газете.
— Скажи Саджу, что я его люблю.
— Уверен, что это его взволнует.
Патрульный автомобиль отъехал, а Грентэм поторопился к своей машине, наполненной вонью от сгоревшей травки. Он закрыл дверцу, включил верхний свет и надорвал конверт. Было очевидно, что перед ним был внутренний меморандум из Белого дома и он был о наемном убийце по имени Хамел.
Он мчался через город. Из Брайтвуда, по Шестнадцатой и на юг, по направлению к центру Вашингтона. Было почти семь тридцать, и если бы он смог все собрать за час, то можно было бы попасть в «Поздний город», самый большой из полудюжины выпусков, который начинал сходить со станков в десять тридцать. Слава богу, у него был автомобильный телефон, который он купил несмотря на то, что влез в долги. Он позвонил Смиту Кину, заместителю главного редактора по следствиям, который все еще был в отделе новостей на пятом этаже. Он позвонил другу в иностранный отдел и попросил его собрать все на Хамела..
Насчет меморандума у него были подозрения. Дело имело слишком большое значение, чтобы излагать его на бумаге, а затем швырнуть ее в офисе вроде бумаг с последними ценами на кофе, бутылированную воду или на отпуска. Кто-то, вероятно, Флетчер Коул, хотел, чтобы весь мир знал, что Хамел всплыл в качестве подозреваемого, что он был, надо же, арабом, что у него тесные связи с Ливией, Ираном и Ираком, со странами, где правят полные идиоты, которые ненавидят Америку. Кто-то в Белом Доме Дураков хотел, чтобы история попала на первые страницы.
Но это была адская история и это были новости для первых страниц. Они со Смитом Кином закончили к девяти. Они нашли два старых снимка человека, который, как широко считали, был Хамелом, но они были так непохожи, что казались фотографиями разных людей. Кин сказал, что пойдут оба. Дело Хамела было тощим. Много сплетен и легенд, но мало «мяса». Грентэм упомянул Папу Римского, британского дипломата, немецкого банкира и засаду израильских солдат. И теперь, в соответствии с конфиденциальным источником из Белого дома, наиболее надежным источником, на который можно положиться, Хамел был подозреваемым в убийстве сотрудников Министерства правосудия Розенберга и Дженсена.
* * *Через двадцать четыре часа после того, как полетела на бетон дороги, она еще была жива. Если бы она могла перенести это на утро, то начала бы новый день с новыми идеями о том, что делать и куда идти. А сейчас она слишком устала. Она находилась в номере на пятнадцатом этаже отеля «Мариотт», с дверью, запертой на задвижку, со включенным светом и с увесистой банкой «Мэйс», лежащей на постели. Ее густые, темно-рыжие волосы теперь лежали в бумажном мешке в стенном шкафу. В последний раз, когда она стригла волосы, ей было три года, и мать помогала ей заплести хвост.
Два мучительных часа ушло у нее на то, чтобы отрезать их тупыми ножницами и придать какую-то видимость прически. Она будет держать их под кепкой или шляпой один бог знает сколько. Еще два часа ушло на то, чтобы перекрасить их в черный цвет. Она могла бы их отбелить и стать блондинкой, но это было бы слишком очевидно. Она предполагала, что имеет дело с профессионалами, и по каким-то непостижимым причинам, находясь в аптеке, решила, что они могут ожидать от нее этого и готовы к тому, что она станет блондинкой. И потом, какого черта! Краситель во флаконе, и если завтра она проснется с растрепанными волосами, то сможет стать блондинкой. Стратегия хамелеона. Менять цвет каждый день и сводить их с ума. У «Клейрол» было по крайней мере восемьдесят пять оттенков.
Она была полумертвой от усталости, но боялась спать. Днем она не видела друга из «Шератона», но чем больше она перемещалась в окрестностях, тем более знакомыми казались лица. Его, здесь не было, знала она. Но у него были друзья. Если они смогли убить Розенберга и Дженсена и убрать Томаса Каллахана, то с ней не будет проблем.
