Илья Бушмин - Анабиоз
– Хреново, парень. Сочувствую. По-хорошему сочувствую. Очень хреновая тема у тебя нарисовалась.
– Знаю. У меня есть маленькая надежда, что люди обознались, и что тот инвалид не был моим братом. Это самое жуткое, что только можно представить. По мне, так лучше сразу помереть, чем так…
– Базара нет.
– Но если это Сергей, если он у них… Ты бы что сделал? Сел в поезд и уехал домой? Сделал вид, что забыл, что ничего не было? Я не могу так это оставить. Ни за что. Сейчас особенно. Я должен знать.
Таксист курил, слушал, кивал и мрачно думал. Наконец он подал голос.
– Вокзал для них не самое доходное место. Доходное, базара нет, но есть места и покруче. Тут рядом есть тут церковь одна… – он назвал улицу. Мне это ни о чем не говорило. – Там таких убогих целая толпа сидит. На подступах к церкви, понимаешь? Безногие, слепые, немые, безрукие… Кого там только нет. Посмотришь – жуть берет. Так вот, то место тоже под этими бандосами.
– Откуда такая уверенность?
Таксист угрюмо покосился на меня.
– Если говорю – значит, знаю, что говорю. Я в Самаре всю жизнь живу. Семья, друзья, знакомые. А слухами земля полнится. Особенно, когда ты каждый день с утра до ночи за баранкой по городу мотаешься.
Я кивнул.
– До этой церкви далеко?
– Минут пять.
Сейчас туда ехать было бесполезно. Смеркалось, а значит, в церкви не было ни службы, ни прихожан. Без которых нищим на паперти ловить нечего. Я положил купюру на панель приборов.
– Спасибо. Не обессудь.
– Назад на вокзал отвезти тебя?
– Я лучше пройдусь. Мне надо пройтись.
– Понимаю.
Я открыл дверцу и вышел из машины. Таксист окликнул вслед:
– Парень! – я обернулся. – Может, у тебя выбора нет… Но ты подумай десять раз, а еще лучше – сто раз подумай, прежде чем на рожон лезть. Там синяком ты не отделаешься. Могут и подрезать нахрен. Или что пострашнее… если ты понимаешь, о чем я.
Я понимал.
Идти назад к моему временному пристанищу пришлось довольно долго. Чтобы отвлечься от одолевающих меня мрачных мыслей, я глазел по сторонам. Искал продуктовый магазин, чтобы купить хотя бы немного алкоголя. Я боялся, что без выпивки уснуть сегодня не смогу.
Так я заприметил вывеску секонд-хенда. Магазин подержанной одежды. В голове сразу возник план. Ну конечно!
Я шагнул внутрь. Крохотный торговый зал. Ряды с вешалками, на которых была выставлена одежда «получше», и огромные коробки по центру зала, в которых было свалено все остальное, то есть самая последняя дрянь. Но именно это мне и нужно было.
– Девушка, – обратился я к продавщице, – У вас есть какие-нибудь лохмотья? Чем хуже выглядят, тем лучше.
3
Церковь оказалась самым настоящим собором – большим, внушительным и красивым. Белые башни венчали золотые купола. Собор был окружен высоким металлическим забором с большими воротами с фасадной стороны. Сейчас они были заперты на навесной замок изнутри. Очевидно, их открывали по большим церковным праздникам, когда толпы верующих заполняли храм и прилегающую территорию. Зато около ворот виднелась распахнутая калитка. От нее к собору вела асфальтовая дорожка, тянущаяся вдоль крохотных деревянных построек – в них я распознал церковные лавки.
Чтобы попасть к воротам, нужно было пересечь узкую полосу асфальта – съезд к храму с улицы. Именно эту полосу и облюбовала нищая мафия.
Сегодня нищих здесь было трое. Много это или мало, я не знал, но догадывался, что по воскресеньям и церковным праздникам их количество увеличивалось.
Старуха без глаз – на их месте виднелись сморщенные почерневшие впалые веки – сидела у забора в десятке метров от калитки. Прямо на асфальте, поджав ноги в старых рваных колготках. Перед ней стояла жестяная банка для милостыни.
Вторая старуха была изможденной и тонкой, как ствол засохшего деревца. Когда мимо проходил человек, она принималась что-то бубнить и креститься, демонстрируя ужасно скрюченные безобразные тонкие пальцы. Перед ней был расстелен платок, в центре которого был пакет – желающие помочь должны были бросать деньги именно туда. Рядом стояла картонка, на ней маркером было криво, но читаемо выведено: «Помогите на операцию».
Но самым жутким экземпляром был третий. Лицо мужского пола, чей возраст определить было совершенно невозможно. Жидкие седоватые волосы, серая кожа. Безвольно раззявый рот, с которого капала слюна. Отсутствующий пустой взгляд мертвеца. И культи вместо рук.
Четвертым нищим в этой человеческой кунсткамере был я. Место я выбрал напротив нищенок, в тени дерева. К стволу прислонил кусок картона, на котором с вечера собственноручно нацарапал «Помогите погорельцу». Рядом поставил пластиковую одноразовую тарелку для милостыни. Я распустил волосы, которые закрывали теперь половину лица, оставляя прохожим для обозрения лишь небритый подбородок и рот. Когда приближался прохожий, я выпячивал нижнюю губу и принимался выпрашивать помощь.
Благодаря матери свой стиль я нашел мгновенно. Я решил заикаться.
– П… по… помо… помогите б… б… б… бога ради, – лепетал я, принимаясь покачиваться из стороны в сторону и сучить правой рукой, словно она после чего-то жуткого (частичный паралич? инсульт?) отказывалась подчиняться и жила собственной убогой и жалкой жизнью.
Мне нужно было, чтобы нищие-конкуренты не заподозрили никакой халтуры. Я был здесь ради денег. Это моя легенда, и я следовал ей, принимаясь заикаться, покачиваться и сучить ручкой при появлении любого живого существа.
Подготовился я основательно. Лохмотья в секонд-хенде приобрел знатные. Поеденная молью растянутая и бесформенная кофта, которая была наверняка старше меня. Старый желтый (!) пиджак без рукавов. Рукава я оторвал самостоятельно, после чего вымыл получившейся безрукавкой пол на лестничной площадке перед квартирой Лидии Михайловны. Итог был безупречен. Получившееся в итоге потрепанное и жутко мятое безумие коричневого цвета с полосами, пятнами и засохшими разводами, было больше похоже на артефакт, чем на предмет гардероба.
В кармане пиджака лежал складной нож, купленный вчера в одном из магазинов по пути на квартиру. Второй нож был в рукаве левой руки. Для верности я прикрепил его к внутренней стороне запястья узкой полоской скотча. Рукоятка ножа торчала из рукава и доходила почти до центра сжатой ладони, которая и маскировала оружие. Зато мне потребуется не больше пары секунд, чтобы выхватить нож и выщелкнуть лезвие.
Мое появление безрукий словно и не заметил вовсе. Слепая тем более. А вот сухая старуха заметила, да еще как. В промежутках между неистовыми распятиями, которые она осеняла себя при появлении «клиента» на горизонте, старуха буравила меня недобрым ревностным взглядом.
Я был поражен, когда через полчаса после начала «работы» на паперти проходящая мимо женщина покачала головой, жалостливо глядя на меня и на кривую «Помогите погорельцу» у дерева, порылась в сумке и бросила мне в тарелку горсть монет.
– Х… хх… храни вас б… б… бог, – закивал я, следя, чтобы полоска слюны изо рта тянулась, как положено.
Минут через десять грустный мужичок средних лет, пришедший наверняка замаливать какие-то грехи и оттого чувствовавший себя виноватым перед всеми, бросил мне в пакет купюру в 50 рублей.
Через два часа в моем полиэтиленовом кошельке было почти 400 рублей.
Но я был полным лузером по сравнению с остальными. По моим прикидкам, за те же пару часов безрукий инвалид насобирал около полутора тысяч рублей. Чуть меньше «заработала» старуха без глаз. Вторая старуха, сама себя назначившая моим главным конкурентом, пополнила свой бюджет примерно на 600—800 рублей.
Конкурентка нервничала и бросала в меня молнии долго, но все-таки не выдержала. Когда на горизонте не было никого, перед кем можно было побубнить и покреститься, демонстрируя скрюченные сухие пальцы, она бодро вскочила и зашагала ко мне.
– Эй, погорелец.
– Чего? – отозвался я.
Конкурентка осклабилась.
– Не дурак, значит. Зарабатывать пришел.
– Гляжу, не один я.
– Да вот только мне-то разрешили. Тебе разрешили? Или ты самый умный?
– Разрешили? – я покосился на собор. – Кто? Священник или сразу Иисус?
– Ха! – зло каркнула старуха. – Так ты дурак! Дурачок, значица. Дурак, это точка Кирюхи. Чужих сюда не пускают. Никак по роже схлопотать захотел, дурачок?
Старость я уважаю. Наглость нет.
– Бабуль, за языком своим отсохшим следи, – прорычал я. – А то возьму и вырву его тебе нахер.
Старуха переполошилась, ахнула, шарахнулась назад. Но она была не совсем трусихой. Конкурентка погрозила мне костлявым сморщенным пальцем:
– Вот пи… дюлей от Кирюхи получишь, будешь знать!
– Да погоди ты, – миролюбивее осадил я ее праведный гнев. – Тебе, значит, Кирюха разрешил?
