Эллен Датлоу - Лучшие страхи года
В парне не было ничего от копа, или мстительного родственника, или кого-то другого, кого я мог знать. Я открыл дверь. Он проскочил внутрь и замер, дрожа, посреди не слишком-то обставленной комнаты. А потом начал расстегивать пальто.
— Я бы не советовал, — сказал я. — Здесь не намного теплее.
Он с сомнением расстегнул еще одну пуговицу. Его макушка почти доставала до круглого, набитого дохлыми насекомыми плафона — единственного светильника в комнате, который я очень редко включал. Парень снял шляпу, и я не сдержал улыбки при виде его волос, черных и гладких, словно смола, с прилипшими ко лбу тонкими прядками. Как у маленького ребенка, взмокшего после прогулки.
Парень взглянул на мою раскладушку, на тумбочку, на оставшиеся триста шестьдесят пять квадратных футов свободного пространства.
— Книг… нет, — произнес он, и я все понял.
Я подумал, не показать ли ему свою читалку — единственную вещь, которой я пользовался постоянно, — чтобы увидеть, какое у него будет лицо. Нет ничего забавнее, чем ткнуть под нос ползуну электронную книгу.
Но я не мог себя заставить. Мне казалось, что мое сердце бьется прямо о лежащий в нагрудном кармане футляр. Холодный, пластиковый, больше не принадлежащий Эсси.
— Как ты меня нашел? — спросил я.
— Уилл, — сказал он. — Меня зовут Уилл.
— Очень приятно.
— Можно присесть?
Вопрос меня рассмешил. Я обвел рукой комнату, в которой не было ни диванов, ни стульев, ни даже циновки.
— Любая стена в твоем распоряжении.
Но он сел не у стены, а прямо там, где стоял, поджав длинные ноги и обхватив себя руками. А потом с надеждой уставился на меня большими блестящими глазами. Я протянул бутылку с водкой:
— Бери, не помешает.
— Тебе она нужнее, — искренне откликнулся Уилл.
Я снова рассмеялся, взглянув на себя. Халат, из которого сыплются перья. Тапочки с торчащими из них пальцами. Свои волосы я, конечно, видеть не мог, но чувствовал, как их раздувает сквозняком от окна.
Я хлебнул водки и снова протянул бутылку, и Уилл мне сказал:
— Послушай. Прости меня. Я не хотел мешать. Я просто… я должен знать, что ты видел.
Смех застрял у меня в горле, и водка вдруг стала безвкусной.
— Пожалуйста. Я должен знать.
— Кажется, я не понимаю, что ты имеешь в виду, — солгал я. У меня начали дрожать руки, и я сунул свободную ладонь в карман.
Но он пустился в объяснения:
— Да, я понимаю. Ты, наверное… То есть раз ты не… я так понял, ты больше не ходишь в хранилища, а значит, не знаешь, что там сейчас творится.
— Наверное, не знаю.
Футляр Эсси пульсировал, и я присел напротив своего гостя.
— Мне просто нужно одну вещь спросить, можно? А потом я оставлю тебя в покое. Когда твоя жена…
— Она не была мне женой.
— Прости. Твоя девушка…
Я собирался возразить ему, но что я мог сказать? Простая правда заключалась в том, что у нас с Эсси и секса-то почти не было, а если б мы и захотели им заняться, то меня оттолкнули бы струпья и вспухшие рубцы на ее бедрах. Мне ненавистна боль. И вот что забавно, только после нескольких лет дружбы с Эсси я смог понять, что и ей боль была ненавистна.
Мой гость немного помолчал. А потом заговорил снова:
— Когда она… исчезла…
И снова он надеялся, что я продолжу. Но я не мог и не стал продолжать.
— Мне просто нужно знать, — сказал Уилл. — Ты кого-нибудь видел?
А теперь осторожнее. Осторожнее. Что там должно быть дальше? Как развивается история, которую они рассказывают друг другу?
— Что ты имеешь в виду? — переспросил я. — Были ли другие люди в хранилище вместе с нами в ту ночь? Да, были. — И это была правда, хотя все они оставались на цокольном этаже. Никто из них даже крика Эсси не услышал.
Мой гость уставился на меня, и я понял, что слегка перестарался, разыгрывая дурачка. И он не журналист, не частный сыщик. Он — такой же ползун, как и я. Может даже, такой же бывший ползун. И он заплатил за право так себя называть, как и я.
Нет, не совсем так.
— Прости, — сказал я. — Привычка.
— Ну так что? — спросил Уилл. — Ты видел?
Я вздохнул. Мое сердце колотилось, а кожа покрылась мурашками. Я почувствовал, как призрачные волосы Эсси скользнули по моей руке.
— Суть в том, что я не знаю точно, когда это произошло. То есть я не уловил точный момент. А ты?
Неожиданно Уилл заплакал. Он сидел неподвижно, и только один раз поднял руку, чтобы вытереть слезы тыльной стороной ладони. Заговорил он хрипло, как простуженный:
— Теперь знаю.
Невольно — вопреки всему — я наклонился вперед, сжав бутылку:
— Откуда?
И он мне рассказал.
* * *— Мы думали, это будет наша последняя вылазка, по крайней мере на какое-то время. Хранилище в Сент-Поле. Ты слышал о нем? Оно огромное. Шесть брошенных складов на самом берегу Миссисипи. И там такая вонь! Местные рассказывали, что пару раз в году там река горит. И стекол в окнах нет, так что всю грязь с судов и весь снег зимой ветер несет прямо в хранилище. Книги, если с другими местами сравнивать, просто в ужасном состоянии. Но господи, их там так много! Так много! И это вовсе не тетради. Не какое-нибудь дерьмо. Это хранилище возникло так же, как и то, что в Далласе. Была зима, валил снег, и в одну и ту же ночь закрылись последние магазины в Миннеаполисе и Сент-Поле. Владельцы вывезли на склады все, что у них было. Ползуны говорили, что в первый год там даже были отдельные секции. Краеведение. Криминалистика. Классическая литература. Ты представляешь? Вот там мы провели медовый месяц. Так Бри захотела, хотя это я был ползуном, а не она. Мне кажется, она и в хранилище-то не была ни разу, пока со мной не познакомилась. Но ее тянуло на приключения. Одеться в черное, обследовать окрестности, вымазаться с ног до головы. Бродить между горами книг в двадцать футов высотой, светить в лицо фонариком, и чтобы вокруг стоял шелест заплесневевших страниц. Бри говорила, это все равно что забраться в старинный дом и обнаружить, что жильцы сидят в своих кроватях и всю ночь сплетничают. Но ты ж, наверное, и сам знаешь. Не понимаю, зачем я это рассказываю. Короче, это было позапрошлым летом. Наша ночь в Сент-Поле. Ужасно влажная была погода. Река хоть и не горела, но от нее несло нефтью. На том берегу, где Миннеаполис, разбит парк, так что те, кто не боится запахов, могут устраивать пикники и смотреть на суда, но со стороны Сент-Пола там сплошные склады и свалки, и пятьсот миллионов москитов. Их писк не прекращается ни на секунду. Ей-богу, звук такой, как будто мир дал трещину, и сквозь нее материя просачивается в никуда. Мы для нашего медового месяца выбрали пять хранилищ в четырех городах и собирались осмотреть их за четыре дня. Сент-Луис, Топека, Линкольн, Уолл. Ты был в Уолле? В Южной Дакоте? Это городишко посреди прерии, и хранилище стоит буквально в сотне ярдов от их знаменитого магазина. По сути это просто большой сарай. В нем почти ничего нет кроме карт, высохших шариковых ручек и тысяч экземпляров одного и того же учебника по теории эволюции. Зато мы видели бизона. Он прошел мимо дверей, когда мы были внутри. Один-единственный бизон. Но Бри была в восторге.
Уилл умолк, и я подумал, что он сейчас опять заплачет. Кажется, именно это он и собирался сделать, и даже руку поднес к глазам. Но потом опустил ее и продолжил рассказ.
— Когда мы шли в первые четыре хранилища (мы их за три ночи осмотрели, и осталась одна, четвертая), Бри одевалась очень тщательно. В черные колготки, длинную черную юбку, черный свитер, черную шерстяную шапочку. Она говорила, что это для защиты от бактерий, и я так смеялся над ней! Моя маленькая богатая девочка. Она, наверное, за всю свою жизнь ни одной книги в руках не держала. Во всяком случае, не бумажную и уж наверняка не старую. Она говорила, что обязательно вызовет «скорую», если я вдруг заболею дифтерией и свалюсь без сознания, а я ей отвечал, что не пить же буду эти книги, а просто потрогаю, ну, может, прихвачу с собой пару штук, а она: «Дифтерия, запомни! Если что, то я тебя предупреждала». Такая у нее была манера разговаривать. И она была такой веселой. Могла простым приветствием рассмешить человека. У нее было столько друзей…
Уилл заплакал снова и на этот раз все-таки взял у меня бутылку. Если он и заметил, что моя рука дрожит, то ему хватило ума промолчать.
Дифтерия. Может, у Бри и было множество друзей, но Эсси не стала бы одной из них. Дифтерия — опасное заболевание, приводящее к прогрессирующему слабоумию. И это уже не лечится. Вот так бы сказала Эсси.
Но рассказ Уилла вернул меня в прошлое. В нашу первую ночь в хранилище — том самом, которое открыли первым. Рузвельтовское хранилище, склад в Мичигане, где на истлевших книжных страницах растут грибы, а все еще завернутые в защитную пленку блокноты и общие тетради свалены в кучи высотой чуть ли не в человеческий рост: целая горная гряда с альпийскими лугами из розовых и зеленых обложек и водопадами из скрепок и бутылочек с «жидкой бумагой». И тянется она на целые мили. Из-за высокой влажности в теплые ночи над землей поднимается туман и плывет через огромное полупустое пространство, словно сами слова отрываются от страниц и взмывают к оконным проемам, чтобы рассеяться над опустевшими улицами Автограда.[20]
