Брэд Мельцер - Книга судьбы
Римлянин даже не потрудился опустить глаза вниз. Он воспользовался значком, чтобы беспрепятственно миновать охранников, но имя на нем, естественно, было вымышленным. Только полный идиот внес бы свое настоящее имя в список, который регулярно получало его начальство на Службе. Учитывая, сколько лет Нико провел в лечебнице и каким количеством лекарств накачали его врачи, он сумел сохранить остроту мышления. Снайперская подготовка не желала умирать так быстро.
— Имена ничего не значат, — пояснил Римлянин. — Особенно имена врагов.
По-прежнему крепко прижимая к себе скрипку, Нико едва сдерживался.
— Вы один из Троицы.
Судя по восторгу в его голосе, это был не вопрос.
— Давай не будем…
— Вы кто — Номер Первый или Номер Второй? Я разговаривал только с Номером Третьим. Он стал моим связным — был со мной, когда мой отец… когда он скончался. Он сказал, что вы, все остальные, слишком важные шишки и что президент тоже был… — Нико прикусил губу, стараясь сдержать переполнявшие его эмоции. — Восславим же Его! Вы видели крест на кирпичной часовне?
Римлянин кивнул, вспоминая то, о чем они рассказывали Нико много лет назад. Что он должен искать и находить знаки и знамения. Что физические сооружения всегда были источниками необъяснимой мощи. Друиды и Стоунхендж… египетские пирамиды… даже первый и второй храмы царя Соломона в Иерусалиме. Франкмасоны потратили целые века на их изучение — на изучение каждого из этих архитектурных чудес, которые служили вратами к еще большим чудесам. Много столетий спустя эти знания были переданы франкмасонам Джеймсу Хобану, построившему Белый дом, и Гатцону Борглуму, автору проекта «Маунт-Рашмор».[17] Но они объяснили Нико и то, что некоторые врата не должны были открыться.
— Восславим Его! — повторил Нико. — Он сказал, что, когда вы придете, искупление…
— Искупление наступит, — пообещал Римлянин. — Как гласит Книга.
Впервые Нико промолчал. Он опустил скрипку на пол и склонил голову.
— Все так, сын мой… — Римлянин сопроводил свои слова кивком головы. — Разумеется, перед искуплением давай начнем с небольшого… — Он подошел к комоду и взял в руку четки. — …покаяния.
Опустившись на колени, Нико подложил ладони под щеку и опустил голову на край матраса, став похожим на спящего ребенка.
Римлянин не удивился. Нико поступил точно так же, когда они нашли его в приюте. И оставался в таком положении почти двое суток, после того как покончил с отцом.
— Позже у нас еще будет время для молитвы, Нико. А прямо сейчас я хочу, чтобы ты рассказал мне кое о чем всю правду.
— Я всегда говорю правду, сэр.
— Мне это известно, Нико.
Римлянин присел на противоположный край кровати и положил четки между ними. Лучи заходящего солнца острыми искорками отразились от граней красного стекла. Не поднимаясь с колен, как зачарованный, Нико наблюдал за игрой света. Из своего кожаного портфеля Римлянин достал черно-белую фотографию и швырнул ее на кровать.
— А теперь расскажи мне все, что ты знаешь об Уэсе Холлоуэе.
Глава двадцать шестая
— Привет, как дела? — жизнерадостно пою я в трубку своего сотового, пока Клаудия прожигает меня взглядом от дверей в копировальную комнату.
— Ты узнал, кто это? — спрашивает Бойл на другом конце линии. Голос его звучит резко и пронзительно, чеканя каждый слог. Он явно в нетерпении. И очень сердит.
— Разумеется. Рад тебя слышать, Эрик.
Я специально воспользовался его старым псевдонимом вместо Карла Стюарта. Ему ни к чему знать, что и его я тоже вычислил.
— Ты один? — спрашивает он.
Клаудия еще выразительнее поджимает губы и наклоняет голову, испепеляя меня взглядом.
— Конечно, Клаудия здесь, рядом…
— Держись от этого дела подальше, Уэс. Это не твоя драка. Ты меня слышишь? Это не твоя драка.
Связь прервалась. Голос Бойла пропал. Он повесил трубку.
— Нет, все просто прекрасно, — говорю я в мертвый микрофон. — Увидимся. До встречи.
Я, конечно, не лучший в мире лжец, но достаточно хороший, чтобы убедить Клаудию, что ничего особенного не случилось.
— В чем дело? — ядовито интересуется она.
— Это… звонил Мэннинг. Он сказал, что ему понадобится еще несколько минут…
Сузив глаза, она обдумывает услышанное. У меня за спиной факс с ворчанием возрождается к жизни. Я подпрыгиваю от неожиданности. Такое ощущение, что в меня снова стреляли.
— Что такое? — подозрительно спрашивает она.
— Ничего… просто… звук напугал меня.
Почти целый год после покушения громкие выхлопы автомобильных глушителей, грохот захлопываемых дверей… даже перестрелки в кино… все громкие звуки заставляли меня заново переживать те ужасные мгновения, когда Нико стрелял в президента. Врачи говорили, что со временем это пройдет. И это действительно прошло. А сейчас вновь вернулось.
Клаудии знакомо это выражение у меня на лице. Она делает паузу и продолжает гораздо более мягким, но по-прежнему безапелляционным тоном.
— Тебе уже давно пора быть там.
Вся ее жизнь подчинена одной цели.
— Уже иду… просто я все-таки хочу получить этот список. Вы же знаете, он предпочитает помнить имена, — добавляю я, приписывая Мэннингу очередную добродетель. Эта уловка позволяет мне выиграть несколько секунд.
К тому времени, когда я поворачиваюсь к факсу, титульная страница уже прошла. Как и половина последней.
Я хватаю левый угол страницы, пока она, сворачиваясь в трубочку, выползает из аппарата, а потом вытягиваю шею, пытаясь читать вверх ногами. В верхнем углу значится — «Вашингтон пост». Насколько я могу судить, это что-то связанное с комиксами. Хагар де Хоррибл… Битли Бэйли.[18] Но когда картинка с Битли Бэйли выползает из машины, я вижу, что на пустом месте справа от рисунка что-то написано: буквы неровные и прыгающие, как если бы кто-то писал на приборном щитке движущегося автомобиля. Для нетренированного глаза эти каракули совершенно нечитабельны. К счастью, мои глаза проходили необходимую тренировку в течение многих лет. Почерк Мэннинга я узнаю где угодно.
Губ. Роше… М. Хитсон, — читаю я про себя.
Слова на следующей строке кажутся еще более бессмысленными. Хозяйка — Мэри Энжел.
Роше — бывший губернатор Нью-Йорка, но кто такие Хитсон или Мэри Энжел? Никаких ассоциаций.
С шипением из машины выползает остаток страницы, на ней больше нет ничего, кроме комиксов. Пинатс, Гарфилд и Блонди.
Это и есть последний фрагмент головоломки Бойла? Я снова опускаю взгляд на несколько фраз, написанных от руки. Губ. Роше… М. Хитсон… Мэри Энжел. Полнейшая бессмыслица. Три имени без всякой информации? Я вновь вчитываюсь в них, надеясь на озарение. Это та самая последняя страница, которую Бойл получил перед тем, как оставить укрытие и вновь выбраться на свет. Восемь лет в качестве мертвеца, и вот это заставило его возродиться к жизни? Губ. Роше… М. Хитсон… Хозяйка — Мэри Энджел. По-прежнему ничего, никакого смысла.
— Уэс, он уже здесь, — окликает меня Клаудия, исчезая в коридоре.
— Иду! — кричу я вслед, глядя, как последние черты Битла Бэйли вылезают из машины. Я уже поворачиваюсь, чтобы бежать, и тут титульная страница падает на пол. Наклонившись, чтобы поднять ее, я бросаю взгляд на строку с надписью «Количество страниц». К моему удивлению, там стоит цифра 3.
Факс снова икает, и ко мне ползет последняя страница. Библиотекарь говорила, что документ был объемом в одну страницу. Так оно и есть… только двусторонний. Лицевая сторона и обратная.
Я склоняюсь над факсом и пытаюсь читать документ, пока свежеотпечатанная строка выползает из аппарата. Как и страница с комиксами, она имеет тот же светло-серый оттенок, что и фотокопированная газетная страница, на полях которой снова видны президентские каракули. Но пока я читаю их про себя, картинка на фотографии получается передержанной и опять расплывается.
— Уэс… — окликает меня от двери президент.
— Иду! — кричу я, хватаю сумку, вырываю страницу из факса и бегом устремляюсь в коридор. Перед тем как сунуть лист в карман пиджака, я бросаю на него последний взгляд. Ничего не понимаю. За каким чёртом Бойлу могло понадобиться вот это?
Глава двадцать седьмая
— Это тот самый мальчишка, которого я ранил, не так ли? — прошептал Нико, глядя на недавнюю фотографию Уэса. — Невинная жертва.
— На любой войне есть невинные жертвы, — ответил Рим-лянин. — Но мне нужно знать…
— Он стал старше…
— С тех пор прошли годы, Нико. Разумеется, он стал старше.
Нико пододвинул снимок поближе.
— Я ведь сломал его, верно? Сейчас он сломлен.
