Томас Фейхи - Ночные видения
— Ты хочешь сказать, если они не захотят платить дополнительно?
— Корпорации поручили найти Кэтрин. Все. Мы не имеем права заниматься расследованием по собственной инициативе.
— Чепуха. И ты прекрасно это знаешь.
— Никакая не чепуха. Мы не полиция. — Фрэнк заметно огорчен. — Послушай, мне пора, скоро рейс. — Он возвращает ей письма. — Позвоню тебе из Дарема, ладно?
Саманта кивает и провожает его взглядом — Фрэнк покидает спортзал, так и не обернувшись.
Она надевает маску и выходит на помост, готовая к бою.
Проходя в церковь Святого Петра, Саманта не надеется услышать хор, потому что сегодня только среда, но едва берет воскресный бюллетень, как два солиста начинают исполнять арию из кантаты Баха «Aus der Tiefe rufe ich, Herr, zu dir». «Должно быть, решили начать репетиции пораньше», — думает она.
Сопрано взлетает в вышину, дрожа, как крик испуганного ребенка.
Смилуйся надо мной, ноша моя велика; Сними ее с сердца моего — Потому что Ты уже пострадал за нее На кресте в смертных муках, Чтобы избавить меня от них, Чтобы грехи мои не сломили меня И не поддался я отчаянию.
Тело и ноги ноют после тренировки, и Саманта, усевшись на одной из последних скамеек, решает разуться. На обложке бюллетеня несколько мужчин, наполовину скрытых черными тенями и призрачной дымкой, с усилием поднимают перевернутый крест. Один, похоже, кричит на других, требуя, наверное, крепче взяться за веревки. За казнью наблюдают, стоя чуть поодаль, римские чиновники. Бледный свет сочится с серого неба; из-за облаков на привязанного за руки и ноги Петра смотрят два ангела. Текст под картиной гласит: «Распятие святого Петра. Лука Джордано».
Саманта пытается представить комнату, в которой Фрэнку предстоит сообщить родителям Кэтрин о смерти их дочери. Сядут ли они вместе на диван, держа друг друга за руки, в надежде, что страшное известие, то, чего они боялись больше всего на свете, не сокрушит их? Смотрят ли на них снисходительно-насмешливо стоящие на каминной полке семейные фотографии, память о прошлом, умершем для них теперь? Или, может, в комнате орет телевизор, и отец покачивается в кресле-качалке, а мать сдерживает разлаявшуюся собачонку?
Саманта с Рейчел сидели на диване и смотрели мультфильмы, когда в дверь постучала полиция. Она вскочила и словно оказалась посреди моря рассыпавшихся картофельных чипсов — они были везде: на диване, на полу, на одежде. Отец говорил дочерям никогда не открывать дверь незнакомым людям, но в тех трех коротких ударах было что-то особенное, настойчивое и требовательное. Офицер переступил порог, и в этот момент за ее спиной раздался голос отца. Она не помнит, что именно он сказал, но помнит, как выпало из рук посудное полотенце, помнит, как ахнула и заплакала сестра. Слезы всегда давались Рейчел легко, она плакала из-за каждой мелочи. Но Саманта — папина дочь.
На похоронах они не плакали. Она подошла к гробу вслед за отцом, не отводя глаз от его напрягшихся, немного приподнятых плеч.
Яне заплачу, если только буду смотреть на его плечи, — повторяла она про себя.
Она думала, что, не видя слез, мир, может быть, так и не узнает, что творится в ее душе.
Шедшие сзади негромко перешептывались, то и дело произнося слова «трагедия» и «несправедливо», точно школьники, готовящиеся к контрольной и повторяющие один билет.
— Нет, он ехал ей навстречу. Не справился с управлением и нарушил разделительную линию. Они столкнулись лоб в лоб.
— Она, наверное, не видела его.
— Умерла мгновенно.
Люди произносили пустые слова, чтобы заполнить неловкое молчание, тягостную тишину, замаскировать страх перед смертью и с трудом скрываемое облегчение оттого, что она пришла к кому-то другому.
Уходя, друзья и родственники обнимали их. Говорили, что траур — это первый шаг к исцелению. Но ведь на теле бывают такие шрамы, которые не заживают. Разве не может быть таких же шрамов и на сердце?
Саманта смотрит на часы и поднимается. Пора отправляться в клинику. Голоса хора улетают к потолку, отражаясь от каменных опор и мозаичных окон.
Я жду Господа, душа моя ждет его, и в этом слове надежда моя.
Она выходит на улицу. Внезапный порыв холодного ветра бьет в лицо с такой силой, что едва не вышибает из глаз слезы.
Едва, но не вышибает.
Она тоже ждет. Она ждала всю жизнь. Не столько надежды, сколько слез. Слез, которые дали бы выход боли прошлого.
ПАРАСОМНИЯ
Уилмингтон, Северная Каролина
10 июня 1994 года
22.17
Голова у Джона Пульо гудит так, словно волны разбиваются о нее, а не о дощатый настил. Вцепившись в поручень, он пытается рассмотреть стоящую на якоре у другого берега реки лодку, но в глазах туманится, и предметы упрямо не желают обретать резкость. Он закрывает глаза.
— Ну же, Биггинс, — бормочет Джон Пульо и медленно поворачивается.
Мимо пробегают детишки с воздушным шаром, джаз-банд на променаде начинает играть Дюка Эллингтона, и влюбленные целуются под музыку.
Чувствуя легкое головокружение, Пульо опускается на землю. Надо на чем-то сосредоточиться, и он достает из заднего кармана потертую колоду и начинает раскладывать карты. Гладкие на ощупь, как отцовская бейсбольная перчатка, они говорят с ним на привычном языке, то едва слышно шелестя, то пощелкивая между пальцами, и он понемногу успокаивается. Пульо не играет — просто смотрит, как они разделяются на неравные кучки. Король и дама червей падают рядом друг с другом, и он впервые обращает внимание на их лица. Король, раб страсти, протыкает голову мечом, а его королева лишь улыбается, думая, очевидно, что только глупец убивает себя из-за любви.
Каждая пара рассказывает свою историю, но все они схожи в одном: каждая повествует о том, что одиноким можно быть и тогда, когда ты не один. Пиковый король отправляется на битву, опечаленный тем, что может никогда больше не увидеть свою королеву, а ее лицо выражает упрямую решимость. Для нее королевство и власть превыше любви. Трефы выглядят уставшими и постаревшими. Их пути-дорожки разошлись. Печаль на лицах — свидетельство этой невысказанной истины. Бубны живут каждый своей жизнью. Что их развело? Деньги, неверность или судьба? Надежды рухнули, им уже не до любви — у короля лицо игрока: безразличное, уверенное, отчаянное. Пульо кладет эту карту в нагрудный карман и собирает остальные.
Прошло около года, прежде чем он понял, что убил Томсона и его жену. Сначала ему казалось, что ночные видения не более чем кошмары. Длинное лезвие, перерезающее чье-то горло. Кровь, брызжущая на карандашный рисунок в рамке с изображением дерева и улыбающихся лиц. Круг, вырезанный на женской груди. Видения эти преследовали Пульо на протяжении нескольких месяцев и заканчивались одним и тем же: темная фигура тяжело дышащего мужчины… он, пошатываясь, идет к входной двери… берется за дверную ручку и поворачивается к зеркалу. В зеркале темно, лицо теряется в тени.
Однажды тени расступились, и он ясно рассмотрел черты. Там было его лицо.
С тех пор он видел еще несколько таких же смертей. Неделю назад — лицо женщины, подвешенной вниз головой в общественном душе Ассоциации молодых христиан. В душевой было тихо. Не текла вода, не капала, кружась над водостоком размытыми розовыми струйками, кровь. Не расползался по комнате пар. Не было ничего, кроме тишины и заляпанных красным белых стен. Вот тогда Пульо решил уехать, сбежать из Нового Орлеана и, если удастся, от самого себя.
Уолтер Биггинс был единственным другом, жившим дальше Шривпорта. Несколько лет назад он с братом перебрался в Уилмингтон, чтобы начать новый бизнес и новую жизнь, и с тех пор никто о нем ничего не слышал. В старом квартале о них вспоминали с горечью, как о дезертирах, бросивших своих в военное время, но Пульо понимал братьев, понимал их стремление и необходимость порвать с прошлым. Иногда прошлое берет верх, и тогда человек чувствует себя так, как будто ничто и никогда уже не изменится.
Потому-то он и играет. Каждая игра обещает что-то новое: каждый выигрыш — сюрприз, каждый проигрыш — напоминание о том, что проиграть всегда можно что-то еще.
— Джей-Пи, эту дурную голову я узнаю повсюду. Какого черта ты здесь делаешь?
Веселый, жизнерадостный голос застает его врасплох, и Пульо вскидывает голову.
— Отдыхаю. Едва дождался.
Он выжимает из себя улыбку и поднимается. Биггинс выглядит непривычно: моложе, шире в плечах. Серый костюм и сияющие туфли кажутся неуместными на шатком деревянном настиле.
— Давненько не виделись. Даже удивился, когда получил от тебя весточку. — Биггинс оглядывает гостя, отмечая и усталый вид, и поношенное платье. — Так все-таки что ты здесь делаешь?
