Шэрон Болтон - Теперь ты меня видишь
— Но он не традиционалист, — подчеркнул Джосбери. — Это мы уже выяснили. Он избирательный новатор.
— Боюсь, эта деталь ему понравится. Не устоит перед соблазном.
Таллок не отрываясь смотрела на Джосбери, тот — на меня.
— Нет, — сказал он.
— Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоуз. С интервалом в час.
Он покачал головой.
— Нет, Флинт, ни за что.
— Ты еще совсем недавно с удовольствием бросил меня на его милость, — напомнила я.
— Совершенно другая ситуация, — возразил он. — Ситуация, которой мы могли управлять. А держать тебя под круглосуточным наблюдением мы не сумеем.
— Если я буду дома, он выйдет на связь. В саду ведь установлены камеры слежения, верно? И над дверью тоже.
Он опустил глаза.
— С прямым выходом на наш участок. А возле кровати у меня теперь тревожная кнопка.
— Лэйси, — начала Таллок, — дело не в…
— Над каждой дверью и каждым окном висит по сигнализации, — не унималась я.
Моя пламенная речь была адресована только Джосбери, как будто он вдруг стал моим непосредственным начальником. Он снова на меня посмотрел, но уже без улыбки.
— Он не сможет напасть на меня в квартире. А вот проникнуть в сад или просунуть что-то под дверь запросто сможет. И позвонить тоже. Он может попытаться связаться со мной, когда я не дома, а я в ближайшее время редко буду там появляться: снова буду работать в поле.
Все молчали. Даже Кристос затаился за стойкой, прислушиваясь к нашей беседе.
— У нас есть двадцать дней, — сказала я. — Если не поймаем его к тридцатому, я переселюсь.
Все продолжали молчать, но я уже чувствовала себя победительницей. Они согласятся. Если мы не поймаем его до тридцатого, погибнут еще две женщины. Таллок закрыла лицо ладонями, Стеннинг тронул меня за плечо. Джосбери все так же сверлил меня взглядом, но больше не пререкался.
Итак, встречайте: Лэйси Флинт — официальная приманка для Потрошителя!
40
Разбуженная внезапной пронзительной трелью, я нащупала свой новый телефон.
— Доброе утро, красотка!
— Чего? — промычала я. — Кто это?
— Это я, Пит. Ты кого-то другого ждала?
— Чего тебе?
— Звоню тебя порадовать.
— Валяй.
— Сперма.
Я привстала на постели.
— Стеннинг, ты не подумай, мне очень лестно, но…
— Да не моя, соня. На трупе.
От сна не осталось и следа.
— Если ты шутишь, то лучше кончай…
— Прекрасно сказано, Флинт. Таллок только что выслушала заключение патологоанатома. На трупе обнаружены следы семенной жидкости.
Я не сразу смогла воспринять эту информацию. Значит, ему недостаточно было вспороть женщине брюхо…
— Он ее изнасиловал?
— Еще как, — со вздохом ответил Стеннинг. — Но нам это только на руку. Мы…
— Погоди. Что, заключение уже готово?
Который вообще час?
— Да, утром сделали. Опять небось под музычку работали. Таллок и Андерсон туда уже съездили и все нам пересказали.
Я вытянула шею, чтобы увидеть циферблат будильника. Почти половина одиннадцатого.
— Таллок просила тебя не будить, — пояснил Стеннинг, — но я решил не мешкать с хорошими новостями. Мы его поймаем, Флинт. У нас есть имя и ДНК. Ему конец. И еще: газетчики пронюхали про викторианский след. Сама Эмма Бостон, между прочим, подсобила.
Я вскочила с кровати и принялась лихорадочно искать чистую одежду.
— Подваливай к нам. Босс хочет, чтобы ты рассказала об этом двойном случае. Мало ли, как оно обернется.
41
Врачиха со всех сторон окружена детскими фотографиями. Они повсюду: на столе, на полках, даже на подоконнике. Девушка понимает, что на некоторых засняты ее дети: снимки старые, зернистые, и дети одеты старомодно. На тех, что посвежее, должно быть, внуки.
Девушке это кажется абсолютной бестактностью. Это же надо — кичиться своей плодовитостью, когда говоришь пациентке, Кэти, что она никогда не сможет выносить ребенка.
— Инфекция поразила слизистую оболочку матки, — поясняет врачиха. — Если бы мы заметили ее раньше, то могли бы принять меры. А так, даже если фаллопиевы трубы и яичники не задеты, матка просто не выдержит груза в течение девяти месяцев. Мне очень жаль.
А вот и нет, думает девушка, держащая Кэти за руку. Врет она все. Просто ей положено так говорить, это ее обязанность, и глаза у нее слишком спокойные. И смотрят слишком уверенно. В лучшем случае ей наплевать. А в худшем — она радуется, упивается чужой бедой.
— Я не смогу родить ребенка, — в третий раз повторяет Кэти. — Я никогда не стану матерью.
Кэти, которая с трех лет была матерью, которая заботилась о своих куклах, как о живых… Она просто не верит своим ушам. Как это так: она, она, а не кто-то другой, не сможет совершить естественный переход от игры в дочки-матери к настоящему материнству?!
— Не отчаивайтесь, — увещевает ее врачиха. — Матерями ведь становятся по-разному.
— Что это еще за х…?! — выпаливает девушка.
Глаза врачихи сужаются до щелок. Она принимает строгий вид.
— Вовсе не обязательно так выражаться, барышня. Лучше нам с твоей сестрой побеседовать наедине.
Девушка встает.
— У тебя еще есть вопросы, Кэти? — спрашивает она.
Перед глазами Кэти все плывет. Она качает головой. Сестра берет ее за руку и осторожно помогает подняться. Они собираются выйти, но вдруг девушка останавливается на полпути и возвращается к столу врачихи.
— Положи на место! — велит та. — Немедленно! А то я позову охрану.
— Вот дура старая! Нет тут никакой охраны, — говорит девушка.
Она подходит к открытому окну. В правой руке у нее фотография врачихи, еще молодой, с младенцем на руках. Снимок заключен в золотую рамку. Девушка выглядывает, нет ли кого под окном, и швыряет фотографию. Услышав, как стекло бьется о крышу автомобиля, она выводит Кэти из кабинета.
Часть 3
Элизабет
Чтобы утолить свою кровожадность, этому извергу впервые понадобилось целых два убийства за одну ночь.
Газета «Ивнинг стэндард», 1 октября 1888 г.42
— Ранним утром тридцатого сентября тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года были убиты две женщины, — начала я.
По нажатию клавиши на большом экране появилась фотография одной из них, уже покоящейся на прозекторском столе. Овальное лицо, правильные, но ничем не примечательные черты. Волосы темные, слегка вьющиеся, собранные на затылке. Широкий пухлогубый рот — когда-то она, должно быть, очень мило улыбалась.
— Первой жертвой стала Элизабет Страйд, урожденная шведка, эмигрировавшая в Англию за двадцать лет до смерти, — продолжала я. — Ей было сорок пять, с мужем разошлась и постоянного места жительства не имела. Убили ее в Датфилдз-Ярде — внутреннем дворике на Бернер-стрит.
В диспетчерской было людно, но многие украдкой поглядывали в окно. Мне казалось, что слушают они исключительно из вежливости. Мы ведь уже знали, кого ищем. А когда мы настигнем Самюэля Купера, то с легкостью докажем, что убийца — это он. Дело, считай, закрыто.
— Без четверти час ее видели у ворот Датфилдз-Ярда, она ругалась с каким-то мужчиной. Это был последний раз, когда ее видели живой.
Я автоматически произносила заученные слова, но мыслями была далеко. У меня накопилось немало отгулов, и я непозволительно долго не брала отпуск. В последнюю пару недель усталость и стресс сказывались на моей умственной деятельности не лучшим образом.
В комнату вошел Марк Джосбери. Между прочим, в костюме — темно-сером, в тонкую полоску. Белая рубашка, как полагается, и бордовый шелковый галстук. Я окончательно потеряла нить изложения и опомнилась только через несколько секунд.
— На Датфилдз-Ярд окнами выходил Клуб евреев-социалистов, — продолжила я, полистав конспект. — В ту ночь там собралось много людей. Наверное, было очень шумно. В час ночи эконом клуба приехал домой и увидел на земле женщину с перерезанным горлом. Позже он описал рану как «зияющую» и определил ширину в два дюйма.
Джосбери сел рядом с Таллок. Он наконец побрился.
— Эконом зашел в дом и вызвал полицию.
Джосбери шепнул ей что-то на ухо.
— В этом деле интерес представляют три аспекта. Во-первых, как убийце удалось обездвижить жертву.
— Он же их вроде душил для начала, нет? — подал голос кто-то из заднего ряда.
— Якобы да. — Я мысленно поблагодарила его: хоть кто-то отвлек меня от созерцания нарядного инспектора. — Но на теле Элизабет не было обнаружено следов удушения. Никаких синяков — ни на шее, ни на лице. Тем не менее патологоанатом не сомневался, что ей перерезали горло слева направо, пока она неподвижно лежала на земле.
