Пьер Леметр - Три дня и вся жизнь
Антуан почувствовал омерзение, когда показали молодую женщину перед микрофоном с логотипом канала, сохраняющую соответствующее обстоятельствам выражение лица. Она вела репортаж с ратушной площади в окружении притихшей и сосредоточенной толпы, которая тем не менее стремилась увидеть себя на экранах в последующих выпусках новостей.
«По словам следователей, версия похищения остается допустимой, но более правдоподобным представляется предположение, что ребенка не увели далеко, что он находился в плену в пределах коммуны. А в этом случае расследование сосредоточится на самом городе… На Бовале, где мы с вами и находимся».
Дело возвращалось к исходной точке, теперь эта змея ползла к дому госпожи Куртен. Антуан еще мог подвергнуться допросу. У мальчика, которым он когда-то был, спросят, помнит ли он что-нибудь. Лгать с каждым разом будет все тяжелее, а сил у него уже не осталось.
Пусть бы уже жандарм позвонил в дверь, Антуан без единого слова протянет ему запястья.
Он забыл, что собирался в Боваль за документами. Хотя госпожа Куртен все глубже погружалась в бред, измотанному усталостью Антуану удалось задремать, сидя на стуле. Когда он проснулся, было уже начало шестого утра. Из зеркальца в ванной на него глянул настоящий уголовник. Антуан покинул больницу, дошел до вокзала, где таксисты поджидали утреннего поезда из Парижа, и попросил отвезти его в Боваль, надеясь никого не встретить возле дома матери. Так и случилось.
Выходя из такси, он не удержался и бросил взгляд на соседний дом. Стечение обстоятельств или интуиция, однако, хотя не было еще и шести утра, за окном неподвижно стояла неизменная госпожа Мушотт и смотрела на него. Ее призрачная красота граничила с кошмаром, Антуану показалось, что он видит паука, раскачивающегося на ниточке паутины и готового его поглотить…
Антуан поспешно вошел в дом.
У госпожи Куртен было по-провинциальному чисто. Документы испокон веков лежали в одном и том же ящике. На стуле в больнице Антуан спал тяжелым и беспокойным сном, спину страшно ломило, поэтому теперь он вытянулся на диване и словно провалился, а проснулся поздним утром обессиленный, подавленный, плохо соображающий, как назавтра после пьянки или рождественского праздника, что зачастую одно и то же.
Воспользовавшись допотопным материнским агрегатом, он сварганил себе кофе, имевший в точности тот же вкус и запах, которые он знал все свое детство.
Он не устоял перед желанием узнать, как развивались события с того момента, когда он прервался накануне, и включил телевизор. Лицо прокурора республики красовалось во весь экран. Он говорил об «идентификации жертвы, скелет которой был обнаружен вчера»:
«Речь идет о маленьком Реми Дэме, пропавшем двадцать третьего декабря тысяча девятьсот девяносто девятого года».
Антуан уронил чашку, она упала на ковер и разбилась. Он непроизвольно бросил взгляд в сторону окна, словно ожидал увидеть там все население Боваля, собравшееся перед бывшим домом Дэме, и через стекло услышать выкрики, требующие отмщения.
«Наводнения тысяча девятьсот девяносто девятого года не затронули высот Сент-Эсташа. Останки ребенка, защищенные многочисленными стволами поваленных тогда ветром деревьев, за прошедшие годы не были слишком повреждены и позволили специалистам криминалистической лаборатории приступить к анализам…»
Антуан уставился на ковер, где валялись осколки разбитой чашки и расплывалось широкое темное пятно пролитого кофе…
«…ребенок получил жестокий удар в правый висок, что, без сомнения, повлекло за собой смерть. Разумеется, пока еще слишком рано говорить о том, подвергался ли он другому насилию».
Хотя все происходящее было очень логично, Антуан с ужасом констатировал скорость, с какой следствие продвигалось в его сторону. А если добавить к этому двухдневную усталость…
Он заставил себя встать, с трудом собрал документы, которые должен был привезти в больницу, вызвал из Фюзельеров такси и вышел на улицу, чтобы подождать его.
Не успел он нырнуть назад, как журналист с радио накинулся на него при выходе из сада:
– Вы живете в доме по соседству с тем, который занимала семья маленького Реми Дэме, когда он пропал. Вы его хорошо знали? Каким ребенком он был?
Антуан пробормотал несколько слов, которые его попросили повторить:
– Ну… это был сосед…
Антуан оказался не на высоте, разве он не понимал, что требуется более личный, более эмоциональный ответ?
Репортер не отставал:
– Это понятно, но… какой он был ребенок?
Подъехало такси, Антуан бросился внутрь.
Через окно он увидел, что журналист уже повернулся к молодой блондинке. Это была Эмили. Она вышла из дому, закутавшись в материнскую шаль. Она располнела. Отвечая на вопрос репортера, она мстительным взглядом провожала удаляющееся такси.
Госпожа Куртен по-прежнему пребывала в прерывающемся беспокойном бреду. Она металась, вертела головой во все стороны, произносила бессвязные повторяющиеся слоги и имена (Антуан! Кристиан!) – так звали ее сына и бывшего мужа – и другие (Анджей!), вероятно пришедшие из воспоминаний детства.
Антуан весь день пробыл подле нее, промокал ей лоб. Он вышел, только когда ее мыли и причесывали, потом вернулся, обессиленный, больной, измученный.
Казалось, бред госпожи Куртен движется по кругу. Ее голова постоянно повторяла все то же движение, губы произносили все те же слоги: «Антуан! Анджей!», оставаться возле нее было тем более тягостно, что в прикрепленном высоко на стене телевизоре не переставая шли репортажи по «делу Реми Дэме».
Подняли архивы. Им было всего двенадцать лет, но фотографии чудовищно устарели: Боваль и еще нетронутый платан на площади перед мэрией, дом маленького Реми и раздраженный господин Дэме, пытающийся отогнать журналистов, словно назойливых насекомых; господин Вейзер, мэр, в роли обремененного заботами организатора утреннего прочесывания, отбытие поисковых групп в государственный лес. Потом шли фотографии урагана, наводнения, искореженные автомобили, поваленные деревья, изможденные, отчаявшиеся жители…
Лора целый день посылала на мобильник Антуана сообщения, и все они сводились к одному: я тебя люблю.
К шести вечера госпожа Куртен наконец вышла из комы. Антуан позвал медперсонал. Началась суматоха, ее увезли, Антуан нервно ждал в коридоре. Понадобилось больше часа, прежде чем появилась медсестра и сообщила ему, что мать пришла в сознание, что она еще долго будет оставаться под наблюдением и что ему нет необходимости томиться здесь, его известят о любых изменениях.
Он пошел в палату забрать свою одежду, чтобы вернуться в отель и спать, спать…
Телевизор по-прежнему был включен. Антуан поднял глаза к экрану:
«Криминалисты обнаружили на месте волос, предположительно не принадлежавший жертве. Разумеется, нет стопроцентной уверенности в том, что речь идет о волосе убийцы, но вероятность достаточно высока… Проводятся анализы ДНК. Как только станет известен результат, то есть в ближайшее время, его проверят по национальной картотеке генетических отпечатков. В случае совпадения с материалом, занесенным в базу данных, подозреваемое лицо будет приглашено для объяснения присутствия своего волоса в месте обнаружения останков пропавшего ребенка…»
18
Незадолго до полуночи, когда Антуан уже вытянулся на кровати в своем гостиничном номере, в коридоре послышались шаги и в дверь постучали. Не ожидая ответа, вошла Лора, поставила сумку и скинула куртку. Антуан и слова не успел сказать, как Лора уже оказалась на нем, уткнувшись головой ему в шею. Она дышала шумно, как беглец. Антуан обнял ее, не понимая, радует ли его это неожиданное появление.
В другое время он бы уже давно отправил ее обратно, но в эту ночь…
Он даже представить себе не мог реакцию Лоры, когда она поймет, что он за человек на самом деле. Мать – это другое, она с самого начала что-то знала. Первая уйдет, вторая умрет. Полежав на нем довольно долгое время, Лора разделась сама, как ребенка, раздела его, откинула одеяло, чтобы они вместе могли скользнуть под него, прижалась к нему и заснула.
Антуан был измучен, но сон не шел. Лора дышала глубоко и спокойно. Такое доверие огорчило его. Он тихонько заплакал. Не открывая глаз, не меняя положения, Лора провела пальцем по его щеке, чтобы поймать слезу, и прижала к его лицу свою ладонь.
Через несколько секунд он заснул. А когда проснулся, уже наступило утро. Его часы показывали половину десятого, Лора уехала, оставив записку на полях вырванной из журнала страницы: я тебя люблю.
Прошло два дня, госпоже Куртен час от часу становилось лучше. Она по-прежнему была бледна и слаба, мало ела, но ее речь теперь бывала бессвязной только изредка, пространственно-временны́е ориентиры восстанавливались, равновесие укреплялось. После последнего рентгена было решено выписать ее.
