Питер Спигельман - Рыжая кошка
— Такое бывает. Именно поэтому я назначаю первую встречу в кафе «У дядюшки Серта». — Я знал это кафе — оно находится на Чарлтон-стрит, недалеко от Уорик-стрит. — Там окно во весь фасад, и с улицы видно всех посетителей. Если мне нравится то, что я вижу, я захожу внутрь и знакомлюсь. Если не нравится, просто иду дальше. — Речь крупного специалиста.
— И тебя ни разу не одурачили?
Дэвид покосился на меня.
— Как это — одурачили?
— Ты не смотрел «Жестокую игру»? Чего только не бывает.
— Боже! — Дэвид сморщился от раздражения и отвращения. — Это что, шутка такая?
— Никаких шуток, Дэвид. Это большой город, и в нем масса самых разных людей.
— Иди ты. Я в состоянии отличить мужчину от женщины.
— Как скажешь. И сколько у тебя было смотрин?
Лицо Дэвида стало каким-то пустым, а голос тусклым.
— У тебя есть еще вопросы конкретно о Рен?
— Давай послушаем ее сообщения, — сказал я.
Дэвид побледнел.
— Я стер те, что она оставила на рабочем и домашнем автоответчиках. — Он нажал несколько кнопок на своем крохотном телефоне. — Но сохранил сообщения на сотовом. — Он поднес телефон к уху, потом передал его мне. Рука его подрагивала. Через мгновение я понял почему.
Три сообщения — краткие, но выразительные.
Голос у Рен оказался тихий — ни высокий, ни низкий, фразы она строила грамотно. Пока гнев, желчь и настоящее безумие не успели овладеть этой женщиной, слушать ее было даже приятно — пожалуй, подкупал налет усталости. Первое сообщение звучало наименее резко.
«Дэвид… ты ведь Дэвид, не так ли? Это звонит Рен. Мы так давно не виделись, Дэвид, и я скучала по тебе. Я хотела позвонить тебе домой, но потом решила, что может получиться неловко со Стефани, поэтому оставила тебе сообщение на работе. Ты не перезвонил, и я подумала, что, возможно, ты уехал и не проверяешь автоответчик. Наверное, взял отпуск — ведь ты так занят в „Клейн и сыновьях“. Новая должность и все такое. Ты путешествуешь? Где-нибудь в теплых краях? Хотела бы я погреться с тобой на солнышке, Дэвид. Я хочу увидеть тебя. Напиши поскорее».
Даже если абстрагироваться от ситуации, нельзя было не уловить что-то жутковатое в этом постоянном повторении имени, в этой настойчивости. Во втором сообщении голос стал громче, в нем появились хищные нотки.
«Прошло два дня, а ты так и не отозвался. Дэвид, я знаю, что ты в городе: вы вчера были на благотворительном мероприятии, ты и Стефани. Кажется, у тебя вдруг нашлась масса времени для нее, Дэвид, и совсем ни минуты — для меня. Никогда не думала, что ты можешь быть таким жестоким, таким грубым. Но, Дэвид, я не потерплю пренебрежения — и неуважения. Я хочу увидеться с тобой, а если откажешь — буду звонить и дальше. И кто знает, какой номер я наберу… или кто ответит. Может быть, твой старший брат или еще кто из партнеров в „Клейн и сыновьях“. Может быть, эта сука — твоя жена». Под конец ее голос, до этого выражавший страдание, негодование и высокомерие, словно напитался ядом. Третье сообщение явно было оставлено после телефонного разговора с Дэвидом.
«Ты больше не отвечаешь на звонки, Дэвид? Ну и не надо. Ты был таким отвратительно грубым, когда мы разговаривали сегодня утром, таким неприятным и холодным… в общем, я даже не уверена, что хотела бы общаться с тобой сейчас. Я знаю, ты любишь говорить непристойности, но, Дэвид, это было совсем по-другому. Это было… жестоко, грубо и совсем не сексуально. Скажи, ты так разговариваешь со Стефани? Ей это нравится? Надо будет не забыть спросить». В голосе Рен было пугающее лукавство и еще что-то. Торжество? Она управляла ситуацией и наслаждалась своей властью.
Сообщение закончилось, и я взглянул на экран телефона.
— У нее включен антиопределитель номера, — заметил я, возвращая телефон.
— Иначе я бы нашел ее сам, — пробормотал Дэвид. Вскоре он ушел — все еще бледный.
Я выкинул Верину и свою чашки, вышел в мороз и солнце и направился по Хьюстон-стрит на запад. Дувший с Ист-Ривер ледяной ветер подгонял меня на пути к Джерси. Несмотря на холод, хорошо было оказаться на улице, хорошо было пройтись. Побегать не удавалось с четверга, и в выходные глаза заволокло какой-то мутью, а ко лбу словно прибили тупую боль. Я чувствовал себя совершенно бестолковым, а вчерашняя неудачная попытка найти норку, волосок или самое маленькое перышко Рен на сайте MetroMatchPoint.com только укрепила мою убежденность в собственной глупости.
Адрес электронной почты, который Рен использовала для переписки, оказался пустышкой. Такие почтовые ящики бесплатно предоставляются большими поисковыми сайтами, и отследить их без судебной повестки или решения невозможно. Мы до такого еще не дошли; в любом случае вряд ли Рен была более правдива, когда предоставляла информацию для учетной записи, чем мой брат, когда заводил себе такой же почтовый ящик.
Дэвид назвал ключевые слова, благодаря которым он нашел анкету Рен на MetroMatchPoint.com: «Возраст 25–35 лет», «Манхэттен», «белая» и — самое важное — «разовый» и «безопасный». Критерии поиска помогли сократить тысячу объявлений типа «я женщина, ищу мужчину» до ста с небольшим, но даже в таком виде список выглядел бесконечным. А после первых двух десятков — еще и бесконечно печальным.
Некоторые авторы объявлений пытались казаться сексуальными или смешными, но им не хватало умения уложиться в двадцать — двадцать пять слов, и они выглядели одновременно пошлыми и косноязычными. Хотя большинство объявлений были просто деловыми: перечисление физических параметров рекламодательницы и ее пожеланий насчет партнера, несколько слов о конкретных ограничениях или предпочтениях и адрес электронной почты. Это, конечно, могло пригодиться для дела, но все вместе оставляло ощущение мучительного одиночества и гнетущего, неутолимого голода. Я крутил по-всякому критерии поиска Дэвида, но не нашел ничего даже отдаленно похожего на объявление Рен и после трех часов решил, что с меня хватит.
Ветер пронес мимо полиэтиленовый пакет, потом три листа китайской газеты, меню мексиканского ресторана, фантики и около сотни окурков… и в конце концов унес и мою головную боль. К тому времени как я добрался до Салливан-стрит, уши у меня окоченели, зато мозги наполнились прохладным кислородом.
Для завтрака было слишком поздно, а для ленча слишком рано, и через большое окно, которое Дэвид нашел столь полезным, я видел, что в кафе «У дядюшки Серта» почти пусто. Пара тощих девушек за стальной стойкой обслуживали аппараты эспрессо, двое сонных бездельников за столиками у окна вяло листали «Таймс» — и больше никого в отделанном черно-белым кафелем помещении. Я вошел, и лицо обожгло теплом.
Я сел у стойки, повесил куртку на спинку стула и заказал горячий шоколад. К тому времени как стакан наполовину опустел, выяснилось, что девушки не фиксируют внимание на клиентах, даже если те прямо у них перед носом, и вообще работают здесь только с ноября. Впрочем, я с самого начала ни на что не надеялся и потому почти не почувствовал разочарования.
Я посмотрел на часы. До встречи оставался еще час, бездельники ушли, оставив газеты на столиках. Я прихватил куртку и горячий шоколад и пересел поближе к солнышку. Одна из тощих девушек поставила диск Нелли Маккей. Я слушал переливы прекрасного голоса, просматривал первую полосу, а на улице ветер поднимал пыль. Новости были в основном одинаковые, и все плохие: неуклонное скольжение назад и вниз, неумолимое сползание к новому Средневековью. Даже хорошо, что я не мог полностью сосредоточиться на газете. Надо было разложить по полочкам рассказ Дэвида.
Наверное, удивляться нечему: как заметил брат, секреты — мое ремесло. Почти всем людям, с которыми я сталкивался как частный детектив (а до этого — как коп), было что скрывать, и часто весьма серьезные вещи: наркоманию, счета за границей, любовницу, а то и двух, мужа или жену; иногда настоящие семейные тайны, с детьми, трупами и закладными на секретные дома. Чем Дэвид отличался от них? Тем, что он — мой брат? Тем, что я знал его — или думал, что знаю? Хотя, конечно, не знал.
Еще вчера, до его звонка в дверь, я бы ответил по-другому. Я бы посмотрел в бледно-голубые, совсем как у матери, глаза и заявил, что знаю о Дэвиде Марче все, что мне надо знать, и, конечно, все, что важно: колючая внешняя оболочка из пренебрежения и неодобрения, колючая внутренняя оболочка из самодовольного превосходства; глубже залегают слои едва прикрытого честолюбия, нетерпеливого ума и жесткой самодисциплины, еще глубже — самая суть, тщательно подавляемая. В самой глубине души Дэвид ужасающе обидчив — и уверен, что если ему и выпадает награда, то непременно с опозданием и никогда по достоинству, по справедливости. Еще я бы сказал, что Стефани идеально подходит моему брату: такая же честолюбивая, самодовольная и готовая попрекать кого угодно чем угодно. Оба шли по жизни, выставив острые локти, крепко сжав губы и глядя на все оценивающим взором — неприятные, но связанные одной целью. Во всяком случае, я так думал. Но что, черт побери, я знал?
