Саския Норт - Клуб гурманов
Лица детей были серьезны, когда они смотрели на меня и рассказывали, что Бо и Люк лежат в больнице, их мама тоже. Они спросили, удалось ли нам спасти какие-нибудь вещи Люка и Бо, и шепотом сообщили, что их папа умер. Им можно пойти на похороны?
Марейке сказала, что очень сочувствует мне, и спросила, не возьму ли я к себе мальчиков Патриции. Сама она не могла приехать за ними, потому что в ее доме сейчас полиция. Дети бросились к игровой площадке.
— Полиция была и в школе, — сказала она, серьезно глядя на меня. — Я ужасно себя чувствую.
— Да, нам всем сейчас нелегко, — сказала я.
Я пыталась найти в своей затуманенной голове слова, которые могли описать, какой опустошенной и сломленной я себя чувствовала.
— Просто не могу себе представить, что он сам… Он был такой прекрасный семьянин. Милый, заботливый отец. Я знала, что последнее время у них были проблемы… Об этом мы постоянно говорили с их матерью.
— Что, он сам? — Холодная дрожь пробежала у меня по спине.
— Ну, полиция думает, что был поджог. Они все спрашивали, какая ситуация была у них в семье: как учатся Люк и Бо, что они говорили об отношениях родителей. Меня прямо тошнит от этого… Сама мысль! Представь, как все могло обернуться… Что они все вчетвером…
По лесной тропинке мы с детьми пошли к дому Симона и Патриции, который находился прямо за школой. Странным образом мне опять хотелось быть с людьми, которые пережили то же, что и я, чувствовали себя такими же растерзанными и отчаявшимися. Дети бежали впереди, лазали по деревьям и возбужденно кричали, в общем, вели себя как обычно или даже более оживленно. Это был их способ выразить эмоции. Бледное солнце слегка просвечивало сквозь деревья, и казалось, что ничего не произошло, как будто был обычный вторник, и сейчас я войду в дом Патриции и встречу там Эверта.
Когда я шла по аллее, к дому как раз подъезжал Симон в серебристом БМВ. Чувство легкого возбуждения шевельнулось у меня внизу живота и на несколько секунд вытеснило мрачные мысли. Он вышел из машины с усталыми красными глазами. Медленно подошел ко мне, как футболист после проигранного матча, обнял и поцеловал в висок.
— С каждой минутой все хуже и хуже, — тихо произнес он. Я потихоньку вдохнула его запах, сигарный дым, смешанный с кокосовым лосьоном после бритья, и ободряюще похлопала по спине. Мы под руку вошли в дом. Казалось совершенно естественно, что мы так просто касаемся друг друга. Нам хотелось сохранять неразрывный контакт, как физический, так и духовный, как будто этим мы могли вытеснить весь ужас происшедшего.
В доме была страшная суета. Люди сидели в кухне, в комнатах, всюду стояли цветы в целлофане, какая-то девушка разносила кофе.
— Просто невероятно… — пробормотал Симон, нервно приглаживая рукой свои черные кудри.
— У нас тут прямо ритуальный зал какой-то… Патриция в своем репертуаре….
Он собрался, надел на лицо фирменную улыбку и стал подходить ко всем с выражением сочувствия. Это были соседи, сотрудники Эверта, несколько деловых знакомых, родственники, мамы одноклассников Бо и Люка. Все пришли, чтобы засвидетельствовать свое сочувствие. Патриция предоставила свой дом, чтобы принять их.
Я несколько неловко шла за Симоном и не знала, как себя держать с этими всхлипывающими чужими людьми. За ним я прошла к нему в кабинет, где уже сидели и курили Анжела и Ханнеке.
— Послушайте… — Пальцы Симона дрожали. — Я только что из полиции… Патриция поехала к Бабетт и мальчикам… Похоже, что это правда.
Он рухнул в свое рабочее кресло. Глаза Ханнеке наполнились слезами, Анжела встала и начала ругаться. Я единственная не понимала, в чем дело.
— Ты видел это письмо? — спросила Анжела.
Он кивнул:
— Они спрашивали, узнал ли я его почерк.
— А что было в письме?
— Они нашли прощальное письмо в его машине. В бардачке. Это его почерк, я могу это подтвердить. В нем нет обращения, но ясно, что оно адресовано Бабетт. Эверт пишет, что готов сделать все, чтобы сохранить семью. Во что бы то ни стало. Что он ее любит… Он просит прощенья… Написано очень сумбурно, кусок письма оторван. В крови Бабетт и мальчиков обнаружены транквилизаторы. В кухне, где нашли Эверта, лежала канистра.
У меня подогнулись колени, как при боязни высоты, только я была не на краю пропасти, а в кабинете Симона и слушала странную историю, которая происходила в кругу моих друзей. У меня за углом. В моей жизни. Один из нас поджег свой собственный дом, в котором находилась его семья. Такое случалось в отсталых районах, в неблагополучных семьях, среди беженцев или в гетто, но ведь не в нашей деревне, в районе вилл, в семье, где все друг друга любили и ценили!
Анжела плакала в голос. Ханнеке пробормотала, что ей надо в туалет. Я сидела, тупо уставившись перед собой. Симон погладил мое бедро и спросил, все ли в порядке. Я кивнула.
— Как странно все бывает, — хрипло проговорил он. Он крутил сигару между пальцами. И вдруг вскрикнул: — Боже мой! Ну почему? Почему?
Несколько раз пнул ногой по письменному столу, потом взял себя в руки, снова сел и сжал голову кулаками.
Вечером мы опять собрались за столом в кухне у Симона и Патриции. Как мы могли рассказать обо всем детям, как это на них подействует? Мы не могли уберечь их от этого. Корреспонденты из программы «Сердце Голландии» уже крутились вокруг сгоревшего дома, журналист из местной газеты тоже. Представитель полиции говорил о «проблемах в семейных отношениях». Завтра появятся новые статьи в газетах. Как бы то ни было, завтра наши дети услышат о том, что папа Люка и Бо пытался убить свою собственную жену и детей. Будет подорвано доверие детей к родителям, и никто из нас не знал, как смягчить эту боль.
Мы все задавались вопросом: какова наша роль в этой драме, могли ли мы предотвратить ее? В конце концов, все знали, что у Эверта проблемы, и каждый день слышали от Бабетт, как тяжело ей жить с ним последние полгода. Мы и сами это видели по его мрачному лицу и агрессивным реакциям.
Всю неделю до похорон мы все жили как коммуна, в доме Патриции. Мы хотели быть вместе, чтобы разделить растерянность и отчаянье и найти ответы на наши вопросы. Мы курили, литрами пили кофе, пиво, джин и вино, каждый вечер ужинали и говорили о скорби, о людях, которых потеряли, о нашем горе. Мы поверяли друг другу свои самые сокровенные сомнения и страхи, и между нами возникли настолько близкие отношения, что они воспринимались почти как влюбленность. Дети крутились у дома, их поминутно гладили и ласкали, они по первому требованию получали сладости и каждый день на ужин ели пиццу или чипсы. Люк и Бо вились среди своих друзей, избегая любого разговора и любого прикосновения. С ними обращались так, как будто у них всю неделю был день рождения.
Если бы время обратить вспять,
Мы бы заключили тебя в объятия
И нежно баюкали, как ребенка,
Шептали бы твое имя,
И говорили, что любим тебя.
Эверт, ты оставил нам так много вопросов.
Смятенные и убитые горем, мы прощаемся с
Эвертом Губертом Стрейком
12 июня 1957 — 15 января 2002
мы никогда не поймем твоего отчаянного поступка.
Милые Бабетт, Бо и Люк, мы всегда будем рядом.
Ваши друзья из «клуба гурманов»
Анжела и Кейс Бейлсма
Лотта, Дан, Юп
Ханнеке Лемстра и Иво Смит
Мейс, Анна
Патриция и Симон Фогель
Том, Тиз, Тье
Карен ван дер Маде и Михел Броуверс
Аннабель, Софи
4
Я была совершенно больна в тот день, когда мы переезжали в эту деревню. По-настоящему больна от страха. Между перетаскиванием коробок и приготовлением кофе для помогавших нам друзей я то бегала в наш новый туалет, где меня жестоко рвало, то судорожно глодала сухарик в надежде, что мой желудок успокоится и чувство паники меня покинет. Амстердаму, который так любили, мы предпочли природу, покой, удобные парковки, больше безопасности, и это казалось мне самым рискованным решением в моей жизни. Как будто только сейчас, оставив в городе все, что любила, я на всю жизнь связала себя с Михелом. Подружки, работа, моя любимая булочная, тайский ресторанчик за углом, возможность запросто напиться как-нибудь во вторник и оказаться вдруг на крутой вечеринке, где до тебя никому нет дела. А еще в Амстердаме у человека могут быть свои секреты. Не могу сказать, что меня очень тянуло на вечеринки, я уж сто лет на них не была, а никаких секретов у меня не было вообще. Но сама мысль иногда пройтись по городу не в качестве чьей-то матери или жены, а просто как Карен, художник-дизайнер, всегда готовой к приключениям, — делала жизнь, по-моему, чуть-чуть менее скучной.
Почему же мы все-таки переселились в деревню? Михел постоянно напоминал мне, что мы уже сходим с ума от того, что в машину постоянно влезают, каждая поездка на велосипеде в школу и ясли — это стресс, нам нужен сад, ведь мы хотим, чтобы наши дочери могли спокойно играть на свежем воздухе, а город стал еще опаснее, особенно для детей. Последней каплей стало то, что на нас с дочками напал какой-то чокнутый наркоман, когда мы шли к зубному. После этого мы уже точно решили, что Амстердам — не то место, где будут расти наши дети. Мы стали искать особняк с садом, где я могла бы работать дома, в какой-нибудь милой деревне недалеко от Амстердама.
