Джек Кертис - Сыны Зари
Они снова пришли к тому месту. Так обычно возвращаются люди туда, где испытали особенно острое чувство печали или радости, – в то место, которое изменило их судьбу. Со времени убийства прошла неделя. Было ясно, что ничего не произойдет. Армия защищала своих людей совсем не так хорошо, как себя. На торфяник их привело отчасти какое-то странное ощущение, от которого невозможно было избавиться. Жизнь шла своим чередом. Новобранцы ели, болтали, перекидывались шутками, занимались своими делами. Учебно-тренировочная часть функционировала как обычно. Потребовалось не так уж много усилий, чтобы сделать вид, что вообще ничего не случилось. Если бы только не воспоминание об остром, словно задели обнаженный нерв, чувстве радости.
Поднимаясь на вершину холма, мужчины почти не разговаривали. Они сохраняли молчание и когда сидели на холме, будто стояли на посту. Но вот Росс повернулся к своему товарищу и окликнул его по имени:
– Мартин?
Смысл оклика был: о чем ты думаешь?
В ответ Джексон протянул руку и коснулся рта Росса указательным пальцем. Помолчи, говорил этот жест, не надо спрашивать. Это был необычный жест: и быстрый, и осторожный. Немного погодя мужчины встали и направились вниз по склону холма. Неподалеку совсем низко, почти на высоте человеческого роста, подрагивала в воздухе пустельга, плавно покачиваясь на ветру. Усилиями множества перышек на крыльях и хвосте ей удавалось сохранить голову неподвижной.
Росс и Джексон миновали холм, ни разу не оглянувшись. Позади них остался торфяник со всем, что там жило или случайно оказалось. Хищная птица, парившая в воздухе. Лохмотья лисьей шкуры. Полторы сотни боевых патронов, брошенных на дно болотца.
Часть вторая
Глава 1
У этого лома не было ни названия, ни даже почтового адреса. Чтобы добраться до него, надо было ехать на юго-запад от Таксона по шоссе номер 10, через несколько миль свернуть на север, потом на запад, а немного погодя – снова на север. На это место, конечно, можно было бы наткнуться и ненароком, что случалось с некоторыми автотуристами. Но им сразу же становилось совершенно очевидно, что незваных гостей здесь не привечают.
Издали можно было разглядеть только какое-то цветовое пятно. Оно было таким ярким, таким неожиданным, что взгляд немедленно замирал на нем. Краски пустыни – это оттенки поблекших выжженных трав: охра, тускловатый багрянец, раскаленная желтизна, матовая зелень кактусов. И вдруг вокруг дома на участке примерно в акр буйство резких радостных красок, которые, казалось, плавали и струились в дымке жаркого марева. Специально для этого большого розового сада была сооружена оросительная система.
Подойдя поближе, можно было среди этих роскошных цветов заметить вторгшихся туда аборигенов: мексиканские маки, клевер, белые раструбы лилий, неожиданно вызванные к жизни постоянным источником влаги... Но над этими скромными цветами блеклых оттенков безраздельно властвовали красные розы, иноземные, экзотические, непривычные для этих краев. Гуго Кемп любил красные розы.
Сначала вы увидели бы это великолепие красок. Потом разглядели бы дом, длинный, приземистый, без претензий. А если бы, влекомые необычностью этого строения, вы подошли совсем близко, то наткнулись бы на проволочную ограду и на ней заметили бы металлическую пластинку с изображением двух красных молний и человеческого черепа чуть выше их. Там же, на пластинке, была и краткая справка о количестве вольт, пропущенных через проволоку. Вздумай вы задержаться у изгороди на некоторое время, к вам подошел бы человек в голубых джинсах, в футболке и в соломенной шляпе. Он попросил бы вас удалиться, и можно почти не сомневаться, что вы бы так и поступили, поскольку на согнутой руке у него висела бы винтовка.
«Ну ладно, – подумала Нина Кемп, – возьмем чуть-чуть того и еще чуть-чуть вон этого». И она положила две капсулы, черно-желтую и черно-красную, на дальний конец стола. Пол был вымощен мексиканской керамической плиткой, и стоявший на ней стол имел легкий наклон вперед, поэтому капсулы покатились, и каждая проделала к ее ладони сложный, мучительный путь. Нина наслаждалась этим маленьким ритуалом, хотя вряд ли смогла бы объяснить, почему. Это просто стало частью ее времяпрепровождения.
Первой до нее докатилась черно-красная капсула. Она мигом проглотила ее, чтобы быть готовой к прибытию черно-желтой. Приставив руку к краю стола, она дождалась, пока в нее упадет вторая капсула, и тут же зажала ее губами, держа наполовину внутри, а наполовину снаружи, подобно ящерице, смакующей какого-нибудь жучка. Казалось, что она даже забыла об этой второй капсуле, пристально уставившись на розы. В глазах зарябило. Если бы ей удалось их распахнуть пошире, цветы так бы и вплыли в нее, и она почувствовала бы пьянящий запах роз, будто оказавшись среди них. Потом она втянула в себя капсулу и проглотила ее, запив апельсиновым соком. Чуть-чуть того и еще чуть-чуть этого.
Нина была женщиной привлекательной, но, чтобы прийти к такому выводу, следовало кое-чего не замечать. Ее узкое лицо делали красивым высокие острые скулы. Густые черные волосы волной падали на плечи. Белая кожа, зеленые глаза. И вот в глазах-то и скрывалось то, чего лучше было бы не замечать. Ее взгляд, даже пристальный, на самом деле был рассеянным, как будто она не могла его ни на чем сосредоточить. Казалось, она глядела куда-то за пределы того, что могли видеть остальные люди. Когда она двигалась, то делала это медленно, осторожно, а в тех редких случаях, когда ей приходилось говорить, она словно испытывала затруднение и превозмогала жгучее нежелание произносить слова.
Сама Нина ничего этого за собой не замечала. Она вообще осознавала мир вокруг себя все меньше и меньше. То, что замедляло ее движения и речь, было якорем спасения в ее депрессии, ставшей второй натурой. Она поднялась из-за стола, оставив в беспорядке несъеденный завтрак, разлитый кофе и полупустой кувшин с соком, и вышла на террасу перед домом. Мимо нее прошел мужчина с радиотелефоном и пачкой документов в руках, но они не обменялись ни словом. Работники Гуго Кемпа давно уже отказались от попыток вступать с Ниной в разговор. Они знали, что она «с приветом».
А Нина между тем опустилась в выгоревшее на солнце тростниковое кресло и взглянула поверх буйно цветущих роз на видневшийся вдалеке крутой холм, к которому сбоку примыкала остроконечная скала. Нина видела ее, но никаких мыслей она в ней не рождала. В свое время ей вполне могло бы прийти в голову сходить туда, могло захотеться побывать там. В свое время ее мысли даже могли забросить ее в далекий Бенсон, в Пантано, а то и в сам Таксон. Но только не теперь. Ей было двадцать девять лет, и она жила здесь со своим отцом, потому что он хотел этого. И она почти поверила, что и ей хочется того же самого.
Человек, который прошел мимо Нины по террасе, вошел в дом и проследовал через столовую, где индианка из племени навахо убирала со стола не съеденный Ниной завтрак. Он прошел еще дальше, через со вкусом убранную гостиную с низким потолком и стеклянными стенами, и оказался в длинном прохладном коридоре, ведущем прямо к задней части дома. Двери вдоль коридора вели в библиотеку, рабочий кабинет и несколько спальных комнат. И только за одной из дверей была небольшая лесенка, уходившая куда-то вниз. Трудно было представить себе, что в доме такой конструкции и расположения возможно что-либо подобное.
Глинвуд нажал на кнопку сбоку от двери и назвал в селектор свое имя. Раздавшийся в ответ жужжащий звонок позволил ему войти. Эта подземная комната была отлично освещена и очень искусно оснащена кондиционерами. Так и тянуло поискать взглядом окно и пейзаж за ним. По размерам комната почти соответствовала целому этажу дома, если не считать ряда ниш в дальнем ее конце.
Гуго Кемп повернулся к вошедшему в комнату Глинвуду и взял бумаги, которые тот протянул ему. Быстро просмотрев их, Кемп спросил:
– Ну и что ты думаешь?
– Выглядит подходяще, – кивнул Глинвуд. – По мне, все нормально.
Кемп подошел с бумагами к письменному столу у стены и разложил их. Вместе с Глинвудом они принялись изучать документы. Время от времени Глинвуд подходил к книжной полке и возвращался к столу с той или иной справкой.
А как раз над их головами Нина дремала в тростниковом кресле. Было позднее утро, и солнце, стоявшее прямо над ней, палило все нещаднее. Она, конечно, могла бы устроиться поудобнее, если бы оттащила кресло в тень, но ей не приходило в голову сделать это. От действия лекарств ее клонило в сон, она клевала носом, то вдруг поднимая голову, словно от резкого звука, то опять роняя ее на грудь. Нина была одета в мешковатые белые хлопковые брюки, стянутые у лодыжек, и в просторную белую блузу, рукава которой были застегнуты у запястий. Она никогда не носила ни шорт, ни теннисок, и руки и ноги ее всегда были закрыты.
![Айзек Азимов - Роботы зари [Роботы утренней зари]](/uploads/posts/books/58421/58421.jpg)
![Айзек Азимов - Роботы утренней зари [ Сборник]](/uploads/posts/books/59876/59876.jpg)
