Том Смит - Ферма
На следующее утро Марк настоял на том, чтобы отвезти меня в Хитроу, хотя мы оба знали, что общественным транспортом я доберусь быстрее. Мы попали в пробку, но я не жаловался и не посматривал нетерпеливо на часы, понимая, как Марку хочется полететь со мной, и это я виноват в том, что его участие ограничится лишь тем, чтобы подвезти меня в аэропорт. Когда мы приехали, он обнял меня, и я с удивлением почувствовал, что он едва сдерживается, чтобы не расплакаться — грудь его содрогалась от сдавленных рыданий. Я постарался убедить его в том, что нет смысла провожать меня до выхода на посадку, и мы простились снаружи.
Держа наготове билет и паспорт, я уже собрался пройти регистрацию на рейс, когда зазвонил мой телефон.
— Даниэль, ее здесь нет!
— Где нет, папа?
— В больнице! Они выписали ее. А ведь только вчера я привез ее туда. Сама она ни за что бы не легла в клинику. Но возражать не стала, так что госпитализация была добровольной. Но потом, после моего ухода, она убедила врачей выписать ее.
— Мама убедила их? Но ты же сам говорил, что врачи диагностировали у нее транзиторный психоз.
Отец не ответил, и я почувствовал себя обязанным задать следующий вопрос:
— Разве врачи не сказали тебе, почему отпустили ее?
Он понизил голос:
— Очевидно, она попросила их не разговаривать со мной.
— Господи, но почему?
— Потому что я — один из тех, против кого она выдвигает свои нелепые обвинения. — И он поспешно добавил: — Все, что она рассказывает, сплошные выдумки.
Настала моя очередь промолчать. Я хотел спросить, в чем именно заключаются эти обвинения, но не мог заставить себя сделать это. Опустившись на чемодан, я обхватил голову руками, знаком показав людям, стоявшим за мной в очереди, чтобы они проходили вперед.
— У нее есть телефон?
— Она разбила свой несколько недель назад. Она им не доверяет.
Я с трудом мог представить, как моя бережливая мать вдруг совершенно иррационально разбивает свой телефон. Отец описывал мне действия человека, которого я не знал.
— Деньги?
— Разве что совсем немного — она постоянно носит с собой кожаную сумочку, не расставаясь с ней ни минуту.
— А что в ней?
— Всякая ерунда, которую она считает важной. Она называет ее уликами.
— Каким образом она ушла из больницы?
— Врачи не пожелали сообщить мне об этом. Она может быть где угодно!
Меня впервые охватила паника. Я сказал:
— У вас с мамой общие счета. Ты можешь позвонить в банк и спросить о последних операциях. Проследить ее местонахождение по карточке.
На другом конце линии воцарилось молчание, и я понял, что отцу еще никогда не приходилось звонить в банк самому: все денежные вопросы он неизменно перепоручал матери. В их совместном бизнесе именно она вела бухгалтерские книги, оплачивала счета и составляла ежегодные налоговые отчеты, поскольку обладала даром обращаться с цифрами и терпением, необходимым для того, чтобы систематизировать квитанции и расходы. В памяти у меня моментально всплыл ее старомодный гроссбух из эпохи до появления электронных таблиц. Она так сильно нажимала на ручку при письме, что цифры получались похожими на шрифт Брайля.
— Пап, наведи справки в банке и сразу же перезвони мне.
В ожидании его звонка я вышел из очереди и здания аэропорта. Идя между курильщиками, я думал о матери, пропавшей в Швеции. Вновь зазвонил мой телефон. Я удивился тому, что отец сумел так быстро справиться со своей задачей, вот только это оказался совсем не он.
— Даниэль, слушай меня внимательно…
Это была моя мать.
— Я звоню из таксофона, и денег у меня немного. Уверена, отец уже разговаривал с тобой. Но все, что сказал тебе этот человек, — ложь от первого до последнего слова. Я не сошла с ума. Мне не нужен врач. Мне нужна полиция. Сейчас я сяду на самолет до Лондона. Встречай меня в аэропорту Хитроу, у терминала…
Она впервые сделала паузу, чтобы свериться с билетом. Воспользовавшись представившейся возможностью, я выдавил:
— Мам!
На большее меня не хватило.
— Даниэль, молчи и слушай. У меня очень мало времени. Встречай меня у терминала номер один. Я прилетаю через два часа. Если твой отец позвонит еще раз, помни, что…
Связь прервалась.
Я попробовал перезвонить на таксофон в надежде, что мать возьмет трубку, но ответа не было. Не успел я попытать счастья во второй раз, как позвонил отец. Безо всяких предисловий он заговорил так, словно читал с листа:
— В половине восьмого сегодня утром она потратила четыреста фунтов в аэропорту Гетеборга. В роли продавца выступила компания «Скандинавиан эарлайнз». Она как раз успевала на первый рейс до Хитроу. Она летит к тебе! Даниэль?
— Да.
Почему я не сказал ему, что мама только что звонила и я уже знаю, что она летит сюда? Потому что поверил ей? Голос ее звучал повелительно и властно, тогда как я ожидал услышать поток сознания, а не четкое и сжатое изложение фактов. Признаться, я растерялся. Мне не хотелось обижать отца, повторяя жестокие слова матери о том, что он — лжец и обманщик. Поэтому я ограничился тем, что пробормотал:
— Я встречу ее здесь. А ты разве не прилетишь?
— Нет.
— Ты останешься в Швеции?
— Если она будет думать, что я остался в Швеции, то расслабится и успокоится. Она вбила себе в голову, будто я преследую ее. Не полетев вслед за ней, я дам тебе возможность потянуть время. Ты должен убедить мать в том, что ей нужна помощь. А я ей помочь не могу. Она не примет от меня помощи. Отведи ее к врачу. Если она не будет нервничать из-за меня, у тебя все еще может получиться.
Почему-то его доводы показались мне неубедительными.
— Ладно, я позвоню тебе, когда она прилетит, и тогда мы выработаем план.
После окончания нашего разговора в голове у меня воцарился полнейший сумбур. Если с матерью действительно случился приступ транзиторного психоза, то почему врачи выписали ее? Если же у них не было юридических, законных оснований удерживать ее, они должны были поставить об этом в известность моего отца, но они отказались, сочтя его враждебной силой, и помогли ей сбежать, причем не из больницы, а от него. Значит, с точки зрения людей посторонних, она выглядит и ведет себя вполне благоразумно. В кассе авиакомпании ей продали билет, служба безопасности пропустила ее на борт — словом, ее никто не остановил. Мне вдруг очень захотелось узнать, что же именно она писала на стенах, и я вспомнил снимок, который прислала мне мать, на котором отец беседовал о чем-то с незнакомцем.
Даниэль!
У меня зародилось ужасное подозрение, что это был крик о помощи.
Цифры на табло сменились, самолет матери приземлился. Автоматические двери распахнулись, и я поспешил к ограждению, вглядываясь в багажные этикетки. Вскоре потянулись пассажиры, прибывшие рейсом из Гетеборга. Первыми показались топ-менеджеры, высматривающие ламинированные пластиковые таблички со своими именами, за ними шли влюбленные парочки и наконец дружно топали семейства, обремененные грудами багажа на тележках. Но матери нигде не было видно, хотя она всегда была отличным ходоком, и я знал, что она не станет сдавать вещи в багажное отделение. Мимо меня прошел пожилой мужчина, наверняка один из последних пассажиров, прилетевших из Гетеборга. Я уже начал всерьез задумываться о том, чтобы позвонить отцу и сообщить, что мы где-то просчитались, как вдруг гигантские двери зашипели и открылись, пропуская мою мать.
Она упорно смотрела себе под ноги, словно боясь потерять след, оставленный хлебными крошками[1]. На плече у нее висела потертая кожаная сумочка, набитая до отказа и оттягивающая ремень. Я никогда не видел ее раньше: она была не из тех вещей, которые покупала себе моя мать. Одежда ее, как и сумочка, тоже несла на себе отпечаток нужды и небрежения. Туфли были сбиты и поцарапаны. Брюки выглядели мятыми, словно она в них спала. На блузке не хватало пуговицы. Сколько я себя помнил, мама всегда одевалась слишком нарядно — собираясь и в ресторан, и в театр, и на работу, даже когда в том не было особой необходимости. Им с отцом принадлежал садоводческий магазин в северном Лондоне, стоящий на Т-образном участке между двух роскошных оштукатуренных белых особняков, который они купили в 70-х годах, когда земля стоила дешево. И если отец носил рваные джинсы, стоптанные башмаки, мешковатые свитера и курил самокрутки, то мама предпочитала накрахмаленные белые блузки, шерстяные брюки зимой и хлопчатобумажные — летом. Покупатели неизменно удивлялись тому, как безукоризненно она выглядит, поскольку работала она ничуть не меньше отца. В ответ мама лишь смеялась, если ее спрашивали об этом, и пожимала плечами, словно говоря: «Понятия не имею!» Но все было продумано до мелочей. В задней комнате у нее всегда висела смена чистой одежды. Она говорила мне, что опрятный внешний вид полезен для бизнеса.
