Лиза Уэлш - Студия пыток
– Наши продажи идут удачнее.
– И в «Вулворте» продажи удачнее. Роза, это все очень грустно. Уродливая мебель для работников министерства соцобеспечения. И так неделя за неделей, месяц за месяцем. А вещи Маккиндлесса хорошие – лучшие! Я видел, а ты нет. Мы справимся, если перестанем спорить и начнем сейчас же.
Пока я говорил, Роза уже достала сигареты и рылась в сумке, ища зажигалку. Я наблюдал за ней, а в сумке мелькали косметичка, черные колготки, упаковка тампонов, пачка неоплаченных счетов и какая-то потрепанная книжка. Заметив мой интерес, Роза ответила мне быстрым, колким взглядом. Я вынул коробок спичек и дал ей прикурить.
– Спасибо, – не очень искренне сказала она.
– Я видел, как выходили твои посетители. Роза медленно затянулась и покачала головой:
– В детстве я думала, что все шерифы выглядят как Алан Лэдд.[2]
– Что, какая-то проблема?
– Как всегда. У нас большой оборот, а прибыль остается прежней. И цены, между прочим, растут. Я попросила их подождать, пока найду последние квартальные расценки. Они сказали, «никаких поблажек не будет».
– Как раз теперь можно будет решить эту проблему, – сказал я, а Роза глубоко вздохнула и с трудом улыбнулась. Я знал ее достаточно хорошо, понял, как она расстроена, и оценил эту улыбку.
– Ладно, – сказала она, – может, выпьем чего-нибудь, пока будешь рассказывать?
– Я думал, ты собиралась бросить пить днем?
– День был трудный, к тому же уже шестой час. – Она прошла в соседнюю комнату и вернулась с бутылкой, где уже не хватало парочки стаканов. – Тебе же разрешается один бокальчик за рулем?
Она протерла бокал концом юбки и протянула мне.
– Роза, ты что – взяла его из этих ящиков? – Я кивнул на коробки с хламом под столом.
– Да они чистые. Господи, я помню время, когда тебе было плевать, из чего пить, лишь бы было что. Пей давай и рассказывай.
Так я и сделал. Довольный свалившимся на меня кладом, я положил его к ее ногам, не задумываясь, куда все это нас заведет.
2. Скажи «сыр»
Алеют слишком эти розы,
И эти хмели так черны
О дорогая, мне угрозы
В твоих движениях видны.
Поль Верлен. СплинК шести я уже вернулся к Маккиндлессу. В десять отпустил рабочих, попросив прийти завтра к восьми утра. Теперь я примерно знал, что мы имеем и сколько нам предстоит сделать за эту неделю. Уже собираясь уходить, я вспомнил о чердаке.
Мисс Маккиндлесс еще днем куда-то ушла – видимо, на первый этаж, в кабинет брата. В темноте все становится другим. Буквально час назад в доме шумели и шутили рабочие, упаковывая и оттаскивая вещи на улицу, в фургоны, а тут вдруг все замерло. Странное чувство, когда собираешься залезть на чердак, точно не зная, есть еще кто-то в доме или нет. Не хотелось бы пугать старушку (ведь не зря меня называют ходячим мертвецом), и потому я тихонько напевал что-то из Кола Портера:
И время не то
И место не то
Эти взгляды зовут,
Но чужое лицо
Ведь лицо не ее
Да, лицо не ее
Но такая милашка
И мне все равно…[3]
Мне показалось, кто-то еле слышно рассмеялся, и я даже не мог понять, где – наверху или внизу. Наверняка это мисс Маккиндлесс все еще разбирает вещи и посмеивается над моим исполнением, но все равно стало жутковато. Я поднялся по лестнице до конца и постучал в дверь спальни, но никто не отозвался.
Комната была самой просторной в доме – там стояли только кровать, тумбочка и полдюжины стульев. Стены ослепительно белые, будто их недавно побелили. Все стулья оказались разными: мы, торговцы, называем такое «набором арлекина». Я уже заглядывал в эту комнату сегодня и решил, что дополнительного осмотра не требуется. Но в этот поздний час в расположении стульев мне вдруг почудилось что-то зловещее. Они окружали кровать так, словно шесть человек совсем недавно сидели у постели умирающего. А может, и сидели – ведь в доме недавно побывала смерть. Мистер Маккиндлесс вполне мог провести свои последние дни в этой спартанской комнате. Стулья меня смущали, и я поставил их в ряд у дальней стены. Потом открыл ящик тумбочки у кровати. В глубине что-то белело. Оказалось – затейливо вырезанная нэцкэ. Слоновая кость на ощупь была прохладной и гладкой, но пока я вертел фигурку в руках, силясь разобрать, что она изображает, успела нагреться. Какая-то путаница из переплетенных рук и ног. Постепенно, как в головоломке, очертания сложились в цельную фигуру, и я выронил нэцкэ на кровать. Это были три тела – два женских и мужское. Нож резчика сделал их округлыми и полными, но атлетически сложенными. Они сплелись в эротической позе, невозможной в реальной жизни. Но не поза поразила меня, а выражение лица мужчины, его злобная ухмылка, заставляющая перевести взгляд на кинжал, который он вонзил в грудь одной из женщин, одновременно совокупляясь с другой. Выражение лица убитой застыло на грани удивления и боли. Между тем ее компаньонка, ничего не подозревая, наслаждалась любовной игрой. Эта жуткая штучка наверняка стоила несколько сот фунтов. Я вынул шелковый носовой платок, завернул в него нэцкэ и сунул в карман.
Складная лестница на чердак была подтянута к потолку, как и говорила мисс Маккиндлесс. За дверью я нашел длинный шест и спустил лестницу. Ясно, почему пожилая женщина не может попасть туда. Я забыл сказать: несмотря на высокий рост, я побаиваюсь высоты. Я поставил ногу на алюминиевую ступень, громко звякнувшую в тишине, и полез наверх. В дверце – два замка, американский и простой врезной. Пару минут я боролся с ними, придерживая лестницу одной рукой, а другой отыскивая в связке нужные ключи. Почувствовав, что теряю равновесие, я прильнул к лестнице и повернул ключ. Задвижка щелкнула, я толкнул крышку люка и подтянулся.
Оказавшись в темноте, я какое-то время постоял согнувшись, отдышался, упираясь руками в колени, потом стал медленно распрямляться, определяя высоту потолка. Нащупал выключатель. Я стоял в узкой, очень длинной – в половину дома, наверное, – комнате. Половицы гладкие и для чердака довольно чистые. Потолок поднимался под углом, а через три маленьких окошка и днем, вероятно, проникало мало света. Вдоль правой стены тянулись металлические стеллажи, плотно набитые картонными коробками. Левую стену занимали полки из темного дуба, доходящие до середины. Аккуратно расставленные книги. В центре – простой письменный стол со стулом, слева кресло с подголовником, удобное, но засаленное, явно принесено из другой комнаты. У кресла – бутылка «Лагавулина». Выпивка покойного. Стакана не нашлось, и я выкрутил пробку, обтер горлышко полой рубашки и сделал глоток. В нос ударил запах йода и торфа. Хорошая вещь, как раз то, что нужно. Мне было интересно, что в коробках, но сначала я подошел к книгам.
То, как люди расставляют книги на полке, всегда характеризует их. Я был в одном доме, где муж с женой (оба страстные коллекционеры первых изданий) хранили книги в полиэтиленовых пакетах с печатями, а на полки их ставили корешками к стене. Они считали, что «в таком виде книги не портит солнце». Часто их расставляют слева направо начиная с самых высоких, на верхней полке, и заканчивая тонкими на нижней. У меня же они валяются как попало и повсюду: на полке, на чемодане и просто на полу. Мистер Маккиндлесс взял на вооружение старый способ размещения по фамилиям авторов и названиям издательств, причем в алфавитном порядке. Три полки занимала «Олимпия Пресс» – тонкие бело-зеленые корешки, тесно прижатые друг к другу. «Сексуальная жизнь Робинзона Крузо», «Стра-делла», «Белые бедра», «Колесница плоти», «С открытым ртом»…
Я всегда восхищался Морисом Жиродиа. Он основал «Олимпию Пресс» в пятидесятых, в Париже. Порнография была их семейным делом, и до того, как вложить деньги в гостиничный бизнес и прогореть, он был профессионалом в своей области. Жиродиа выдумывал (не)вероятные названия и рекламировал их как поступившие в продажу, а после, в зависимости от реакции на такую рекламу, заказывал автору ту или иную книгу. Многие бедные писатели существовали за его счет, а известные теряли гонорары. Он утверждал, что туристы часто приезжали в этот город лишь для того, чтобы купить его книги, и я верил ему. «Олимпия Пресс» специализировались на авангарде, в особенности – эротике, а за этим люди поедут куда угодно, не только в Париж. Как и все коллекционеры, Маккиндлесс старался покупать каждую книгу. Я просмотрел романы. Да, тут оказалось и самое первое издание «Нагого обеда» Берроуза в картонном футляре. Я ни разу не держал в руках эту книгу. Весь Генри Миллер тоже тут был. Но «Олимпия Пресс» – оказалась только началом. Кругом – полки и полки с эротической литературой. Такую библиотеку можно продать за немалые деньги. Я сделал краткую запись и порадовался, что не мне придется стаскивать все это по лестнице. Так вот где протекала его частная жизнь. Личность, которую я искал и не обнаружил внизу, заперта на чердаке, как какой-нибудь сумасшедший викторианский родственник.
