Т. Паркер - Лето страха
Я думал об этом, когда... входная дверь дома Эмбер неожиданно открылась. И — закрылась. И кто-то двинулся через дворик к калитке.
Это был мужчина. Он протер что-то платком, прежде чем позволил калитке распахнуться перед ним и — захлопнуться за ним. Он шел с опущенной головой. Большие пальцы его рук цеплялись за карманы джинсов, правая рука все еще продолжала сжимать платок. Уверенно повернув к югу, он шагнул к краю тротуара, пересек улицу, сел в черный «файрберд» последней модели и укатил.
Меня он не заметил, тогда как сам я очень даже хорошо видел его!
Это был Мартин Пэриш. Помощник шерифа Апельсинового округа. Капитан из отдела по расследованию убийств. Сначала он был просто моим знакомым, потом — другом и, наконец, — ближайшим, самым близким моим другом в течение двадцати лет.
Марти Пэриш — мужчина крупный, с добрыми голубыми глазами. К тому же он страстный охотник.
Мы с ним одновременно окончили школу шерифа — зимой 1974 года.
Именно Марти Пэриш представил меня Эмбер Мэй Вилсон.
Марти Пэриш был единственным мужчиной, за которого Эмбер вышла замуж. Пятнадцать лет назад. Но брак их оказался непрочным — продлился всего один год. И вот сейчас Марти выходит из ее дома после полуночи и стирает с ручки калитки отпечатки своих пальцев.
Я смотрел вслед его «файрберду», пока не исчезли в ночной темноте огни, и раздумывал над тем, не для того ли Мартин Пэриш приходил сюда, чтобы почерпнуть из того же самого колодца, из которого пришел почерпнуть я? Правда, мне всегда казалось, Мартин — сильный человек и способен устоять перед подобными соблазнами.
В тот же миг меня захлестнула волна стыда — но за кого? За Мартина? Или за себя самого?
Я в очередной раз позвонил Эмбер из машины и снова услышал записанный на пленку текст автоответчика. Но какой же это был зовущий, заговорщический голос!
Еще раз глотнув из фляжки, я убрал ее в «бардачок», поднял стекла и вышел из машины.
«Не делай этого, — услышал я слабый голос, — ведь никаких причин делать это у тебя нет, и потом ты не найдешь оправдания этому», — но ноги уже несли меня к ее калитке. Она оказалась незапертой.
Дом утопал в темноте, если не считать слабого свечения, идущего, вероятно, из кухни. Я постучал, позвонил, снова постучал. Дверь — заперта.
Я пошел по дорожке из круглых бетонных плит, обогнул дом и попал на задний двор.
В небе висела половинка луны, и в ее слабом свете я мог различить лишь холмистую лужайку, апельсиновые деревья, сбившиеся в рощицу в самом дальнем ее конце, бледный бетонный островок. Через щель из закрытого люка вырывался парок.
Раздвижная стеклянная дверь была задвинута до отказа. Сетчатая — отодвинута на пару футов. Отодвинута! У меня екнуло сердце, но я заставил себя сохранить спокойствие. А может, именно так и начинается тайная жизнь? Занавески на окнах — не задернуты. Ага, догадался я, это чтобы в дом проникал ночной воздух: от кондиционера у Эмбер всегда болит голова. Но незапертая сетчатая дверь! Не этим ли путем Мартин проник в дом? Я чуть надавил пальцами на сетку, тут же выше и слева от замка образовалась щель, вертикальная, в шесть дюймов. Впрочем, такую прозрачную сетку вполне можно разрезать самым простым кухонным ножом.
Внутри меня заметались демоны; я ощутил, как стремительно двинулись они по артериям, вдоль позвоночника. Они представлялись мне морскими чудищами, живущими глубоко внизу, под толщей воды, там, куда не проникает свет, — бесцветные, с головами странной формы и зубами-ножами. На моем лбу забилась жилка.
То, что я сделал в следующий момент, полностью шло вразрез со всем, чему меня выучили в полиции, с моим писательским инстинктом, с логикой сложившейся ситуации, даже вразрез с собственными моими эмоциями, кипящими внутри. Сам не понимаю, как это случилось, но эмоции, обычно сдерживаемые, вырвались наружу — я запаниковал, позволил страху овладеть мной и, нарушив все выработанные веками, известные мне с детства законы, прыгнул внутрь дома, нашел выключатель, щелкнул им и громко крикнул:
— Эмбер! Эмбер! Эмбер!
Ответа не последовало.
Я обошел все комнаты первого этажа. Пусто. Волей-неволей я всюду зажигал свет. Поднимаясь по лестнице, споткнулся о собственную ногу и больно ударился голенью о ступеньку. Мне определенно не хватало воздуха. Свет казался мерцающим, неестественным и, скрещиваясь с темнотой, образовывал на стенах и потолке предательские выступы, грани, блики. Все вокруг пребывало в движении. В комнате, в которой не помню как оказался, буквально врезался во что-то. Это «что-то» оказалось маленьким столиком. С него на пол соскользнули журналы, светильник покачнулся и упал, с мягким хлопком лопнула лампочка и разлетелась на мелкие осколки.
Тут же с криком «Эмбер!» я бегом бросился по длинному коридору к полуоткрытой двери. Мимо проносились картины, висевшие на стенах, потолок готов был рухнуть мне на голову. Сердце мое билось с такой частотой, что между ударами почти не было пауз. Наконец я остановился в дверном проеме. Выключатель оказался там, где ему и положено быть. Вспыхнул свет, и моему взору предстала вся комната. Ничто не предвещало того, что я увидел.
В первый момент я решил: это — кровь. Вторая мысль сменила первую: не кровь, это красная аэрозольная краска. Громаднейшие слова сияли на дверце встроенного зеркального шкафа: «SO JAH SEH»[2]. Поперек стены, прямо над изголовьем: «AWAKEN OR DIE IN IGNORACE»[3]. На дальней стене: «MIDNIGHT IS RETURN»[4]. И всюду, где только можно, заключенные в красные круги, начертанные неверной, неуклюжей рукой — искупительные символы, отвратительные выверты шестидесятых годов: цыплячьи лапки, модифицированные кресты и все в том же роде, указывающее на связь с нечистой силой.
Эмбер, в голубом шелковом халате, лежала на полу рядом с кроватью. Лицом вверх. Руки и ноги вывернуты. Ее волосы — густые темно-каштановые волосы — рассыпались по ковру. В них — вязкие клочья белого и розового, вырванные, как я понял, из того, что некогда было ее головой. А лицо!.. Милое, нестареющее, очаровательное лицо Эмбер — сейчас запрокинуто, расплющено, скособочено на одну сторону, вывернуто наверх, словно специально для того, чтобы предоставить ей возможность созерцать собственные, плавающие в луже крови волосы.
За десять лет работы в полиции я еще никогда не...
За десять лет писательской деятельности я никогда не...
Никогда. Ни единого раза. Даже ничего похожего.
На всю жизнь я запомнил, как стоял там: всей тяжестью своей придавленный к полу, дрожащий, с задранным к потолку лицом, с широко разинутым ртом, рвущимся на свободу воплем ужаса, который мог бы облегчить меня, но вместо этого мертвой тяжестью сдавил горло. Лишь едва слышный звук просочился сквозь эту тяжесть, вырвавшийся из самой глуби. Походил он на жуткий выхлоп и вызвал сильную пульсацию в глазах и ужасную боль, пронзившую меня от живота до рта. Вокруг меня заплясали, закружились символы.
Я подошел к Эмбер с той стороны, куда было обращено ее лицо. Нагнувшись и присев рядом, вгляделся в ее блеклые серые глаза. Они были безжизненными и потусторонними, не глаза — тусклое стекло.
Никогда еще за все десять лет...
Вырываясь из затопившей меня красноты — все, что я видел вокруг, было красным, окрашено в красное, очерчено красным, вымочено в красном, пропитано красным, — я прикоснулся пальцами к собственным губам и сразу потянулся к ее. Казалось, рука никогда не сможет преодолеть... расстояния от моего рта — до ее... как же далеко ее рот от моей руки! И какой же холод — кончики пальцев мгновенно оледенели соприкоснувшись с ее губами!
Я встал. В ванной взял пачку туалетной бумаги, вернулся к Эмбер и снова бегло оглядел комнату. Только теперь, рядом с дверью, заметил упакованные, но еще раскрытые чемоданы. Куда же Эмбер собралась?
Буквально заставил себя снова посмотреть на нее. Потом встал на колени, протянул руку, отдернул и все-таки провел бумагой по ее губам.
Перед тем как погасить свет, вытер выключатель в ее спальне. То же самое проделал со всеми остальными выключателями, даже с теми, к которым не прикасался. Потом занялся сетчатой дверью, протер ручку и все те места, до которых дотрагивался, открывая ее, и наконец, через несколько кровавых, похожих на сон мгновений, — последнюю, ледяную, медную, ту самую ручку калитки, которую незадолго до меня протирал Мартин Пэриш.
От машины меня отделяли десять тысяч миль.
* * *Я приехал на Центральный пляж, зашел по пояс в воду и побрел вдоль берега. Погружал руки в песок, снова и снова бросал в лицо пригоршнями воду, отмывал руки от грязи, налипшей, как казалось мне, в доме Эмбер. Но сколько ни отмывался, продолжал ощущать застрявший в ноздрях запах убийства.
Ну и что теперь? Можно, конечно, сообщить в полицию — анонимный звонок. Можно прямо сказать полицейским, кто я такой и что Мартин Пэриш убил свою бывшую жену. Можно вообще ничего не делать, а просто ждать, как будут развиваться события. Впрочем, одного я делать определенно не собирался, а именно — признать то, что я был внутри дома! Эмбер Вилсон.
