Ребекка Джеймс - Красивое зло
— Отлично, мама, — говорю я. — Спасибо!
— Как дела в школе? Успеваешь?
— Да, все в порядке.
— Я тут прочитала про медицинский факультет в университете Ньюкасла. У него отличная репутация, почти как у сиднейского. Там очень много достойных преподавателей. Подумай об этом. Тогда ты могла бы снова жить с нами, не думая про аренду квартиры или про еду.
— Я пока не знаю, мама. Мне нравятся английский и история. Медицина мне не очень подходит. Мне кажется, я могла бы заниматься искусством. И потом, мама, я действительно очень рада, что живу в Сиднее.
— О да, конечно. У Вивьен тебе хорошо, она тоже очень рада, что ты у нее живешь. И профессия искусствоведа — это отличное начало твоей карьеры. Но это же только начало. Мы еще поговорим об этом, когда ты оправишься.
Когда я оправлюсь. Мама снова вспоминает то, что было раньше, до смерти Рейчел. Я отлично успевала в школе и после окончания планировала изучать медицину. Но когда Рейчел умерла, мои планы развалились.
В то ужасное время потеряло смысл все, что мне так нравилось.
И теперь я очень сомневаюсь, что хочу снова вернуться к своим прежним намерениям.
— Хорошо, я подумаю.
— Отлично. А я отправлю тебе по почте их брошюры. — Она смеется, но я слышу в ее голосе что-то, что заставляет меня подумать о слезах.
Я тихонько глажу телефон, как будто это чем-то поможет маме. Как она живет в постоянной боли и тоске?
— Спасибо, мама, — говорю я так тепло, как только могу.
— Пожалуйста! — Теперь ее голос снова звучит свежо и энергично. — Ты хочешь поговорить с папой? Его сейчас нет, но он может позвонить тебе позже.
— Я позвоню ему завтра. Ко мне на обед придет подруга.
— Я очень рада, что ты немного развлечешься. — Я снова слышу слезы в ее голосе, потом она быстро кашляет. — Хорошего вечера, дорогая. Скажу отцу, что ты позвонишь завтра.
Я вешаю трубку и уже сожалею о том, что позвонила. Лучше я себя не почувствовала и уверена, что мама тоже. С ней всегда так последнее время. Она всегда строит какие-то планы, она не может позволить себе просто помолчать или побыть в тишине и покое. Она как будто старается не вспоминать о том, что потеряла.
Считается, что горе надо выговорить. Целый год после смерти Рейчел я старалась говорить об этом, старалась выразить свою беду и потерю. Но папа отказывался меня слушать, и мама тоже избегала этих бесед.
И постепенно я перестала говорить о трагедии. Да, в этих разговорах я искала прощения, уверения, что мама с папой не винят меня в том, что случилось. Но конечно, они винили меня — в трусости, в том, что я спаслась. Если одной из их дочерей было суждено умереть, так это мне.
Я больше не считаю, что есть какой-то способ справиться с болью и утратой. Они будут преследовать и давить всегда. Рейчел умерла. Мы никогда больше не увидим ее прекрасное лицо, никогда не услышим ее музыку. Она умерла.
Мы всегда будем жить с этой реальностью, будем постоянно помнить об этом, наши сердца будут истекать кровью при одной мысли о ней. И ничто не поможет. И если мама старается стоически выносить горе, то пусть так и будет.
Я прикасаюсь указательным пальцем к маленькому шраму чуть выше колена. Эта отметина осталась у меня после той ночи — ночи убийства Рейчел. Это все, что осталось. Я не то чтобы хотела умереть вместо Рейчел, просто прекрасно понимаю, что ушла та сестра, которая была лучше.
4Рейчел вышла на сцену, и публика сразу же затихла. Сестра была такой красивой, высокой и стройной. Красное платье, за которое, как я знала, мама и папа выложили целое состояние, подчеркивало ее рост и изящество. Ей было всего лишь четырнадцать, но на сцене она вполне могла сойти за двадцатилетнюю.
Мама взволнованно сжала мою руку, и я повернулась, чтобы улыбнуться ей. Забыв обо всем, она смотрела на Рейчел, мамины губы забавно сморщились, как будто она пыталась скрыть широкую улыбку, глаза блестели от слез счастья. Папа обернулся взглянуть на нее, но вместо этого посмотрел на меня. И мы улыбались друг другу, глядя на маму — оба с гордостью.
Рейчел села за фортепиано, поправила юбку так, что та изящно заструилась по ее ногам, и начала играть. Она играла сонату Моцарта — ту самую мелодию, которая была так хорошо мне знакома, я знала в ней каждый акцент, каждое фортиссимо. На сцене застенчивость Рейчел пропадала. На сцене она была величественной и спокойной, занятой музыкой настолько, что забывала о себе. Когда она играла, невозможно было представить, насколько она застенчива и неуверенна.
За время концерта, который длился около часа, мама ни разу не оторвала взгляда от Рейчел. Всякий раз, когда мама слушала ее игру, она, казалось, полностью теряла себя, она не сознавала, кто она и где находится, была почти что в трансе.
Я тоже играла на фортепиано. Я тоже была весьма одаренной, годом ранее сдала экзамен за седьмой класс, часто побеждала на школьных конкурсах и местном бардовском фестивале. Но у Рейчел был подлинный талант, и ей уже предложили три места для стажировки. Куда ей поехать на учебу — в Берлин, Лондон или Бостон, чтобы стать концертирующей пианисткой, — эта тема в течение уже нескольких недель была главной в нашем доме. Для меня фортепиано было лишь приятным увлечением, у меня не было никакого желания заниматься этим целыми днями. Но для Рейчел занятия музыкой были страстной любовью, и она занималась ею неустанно.
Рейчел была на восемнадцать месяцев младше меня. Обычно младший ребенок ориентируется на старшего, но в нашей семье все было наоборот. Рейчел была серьезной и трудолюбивой, а я, хоть и хорошо училась, увлекалась мальчиками и вечеринками, и не смогла бы пожертвовать этим ради академической или музыкальной карьеры.
Мама и папа говорили о музыкальном будущем Рейчел бесконечно и с кем угодно — со мной, друг с другом, с друзьями, с самой Рейчел. Ради ее карьеры они были готовы на все. Некоторых наших знакомых удивляло то, что ко мне родители относятся с меньшим интересом. Но я никогда не чувствовала себя заброшенной или обиженной и никогда не ревновала к Рейчел. Мы с ней были очень разными, и я знала, что она трудолюбива и талантлива. Рейчел была гением, но я всегда знала, что мне веселее и лучше.
Рейчел была странной. Казалось, что ей не нужны друзья. Не то чтобы она была холодна или не любила людей, нет. Она умела любить глубоко и по-настоящему и всегда заботилась о тех, кого любила. Но она была застенчива; смущалась в компаниях, в беседе чувствовала себя неловко. Обычно она вела себя так тихо, что тем, кто ее не знал, могла показаться абсолютно безразличной. Но если получалось втянуть ее беседу, то Рейчел могла удивить любого. Она была нежной и сострадательно мудрой, что было очень странно для ее возраста. Каждый, кто узнавал ее получше, восхищался ею. Она была единственным человеком из всех, кого я знала, без каких-либо низких мыслей и намерений, ей была абсолютно чужда жадность. Единственный человек, которого можно было бы сравнить с ангелом.
И что бы ни писали в газетах о наших отношениях, я-то знала, что я к ней чувствовала. Я поклонялась ей — и при жизни, и после ее смерти. Я всегда была и буду главной ее поклонницей.
5Элис приходит на обед вовремя, она так весела и полна энергии, что я сразу чувствую себя лучше.
— Боже мой, — низким голосом говорит она, оглядывая квартиру Вивьен. — Как тут пышно. Твои родители, наверное, очень модные?
— Нет. — Я качаю головой. — Мои родители живут не здесь. Я живу с теткой. Но она уехала на выходные.
— Так что же — тут только мы?
Я киваю, Элис подскакивает и кричит от радости.
— Вау! Кэтрин, как я рада. Я-то думала, что твои родители тоже тут. Переживала, что мне придется с ними знакомиться, представляться им, как будто тут свадьба или сватовство. Слава богу! — Она шумно выдыхает, потом начинает бродить по комнате и рассматривать обстановку и вещи.
Я готова объяснить Элис, почему живу с теткой, а не с родителями, готова рассказать ей о качестве обучения в Драммонде, чей уровень считается намного выше уровня учебных заведений Ньюкасла. Но ей намного интереснее сама квартира, чем причины моего пребывания в Сиднее.
— Наверное, жить в таком доме просто потрясающе, — громко говорит она, ее голос эхом отзывается в прихожей. — Ты когда-нибудь устраивала тут вечеринки? Держу пари, нет. Давай что-нибудь придумаем? Я знаю кучу народа, кого можно было бы пригласить. Ой! — восклицает она затем. — Ты только глянь на это! — Она тянется к полке Вивьен и берет оттуда бутылку. — Ирландское виски. Круто! Давай выпьем?
— Это не мое, — говорю я. — Это Вивьен.
— Да какая разница. Разбавим потом. Твоя тетка и не заметит. — Она относит бутылку в кухню, находит два бокала и щедро наполняет их. — У тебя кока-кола есть?
— Увы. — Я качаю головой.
