Дмитрий Вересов - Полет ворона
— Это? Да, видишь ли, по традиции в новую квартиру полагается первой запускать кошку. Пришлось по этому поводу купить плюшевого котеночка. — Она подняла игрушку с пола и прижала к груди. — Его зовут Диккенс.
— Почему Диккенс?
— Черный фрак с белой грудкой, как у героев Диккенса, Тебе нравится?
— Что, имя?
— Да нет, квартира. Ты хоть посмотри, куда попал. Прихожая была под самый потолок отделана той же мореной вагонкой, что и дверь. В том же стиле были выполнены вешалка, полочка для обуви, тумба под телефон (на ней уже красовался жемчужный японский кнопочный аппарат и большая записная книжка в целлофане), большой стенной шкаф. Напротив входа оказалось встроенное высокое зеркало.
— Класс! — растерянно сказал Павел.
— Бросаем сумки здесь и начинаем экскурсию, — распорядилась Таня.
На кухне сочетание все той же мореной вагонки на стенах, навесных шкафчиках, стульях и столе (поверхность, правда, была предусмотрительно сделана не рифленой, а гладкой) с сияющими никелированными поверхностями мойки, плиты, разделочного столика и даже высоченного холодильника с надписью «HITACHI» производило сильное впечатление. Особенно поразил Павла холодильник — он бывал во многих хороших домах, но такое чудо видел впервые.
— Дальше, дальше, — тянула его Таня. — Еще успеешь насмотреться.
Просторная гостиная была оклеена желтыми обоями. Желтой же была буклированная обивка на мягкой мебели — широком пухлом диване овальной формы, глубоких креслах с отлогими спинками, шестерке стульев, расставленных вокруг черного овального стола, посреди которого лежала белая кружевная салфеточка, а на ней — хрустальная ваза с тремя алыми розами. Вся «твердая» мебель и деревянные части мягкой были черными, матовыми — сверкающий зеркальными стеклами сервант, малый сервант с крышкой из черного мрамора, журнальный столик, тумба под телевизор, да и сам стоящий на ней телевизор — с огромным экраном, неизвестной Павлу марки. Все металлические части, включая дверные ручки, были бронзовые. На этом цветовом фоне смело, даже вызывающе смотрелись алый, в тон розам, ковер на полу и алые же тяжелые портьеры.
Павел молча созерцал это великолепие, не вполне понимая, что он чувствует. Скорее всего — что по ошибке попал в чей-то чужой дом.
А Таня тянула его дальше, в смежную с гостиной комнату.
— Сначала я хотела устроить здесь нашу спальню, но потом решила, что лучше пусть это будет кабинет, твой и мой.
Мебель в кабинете тоже была черной, но обои, обивка на рабочих креслах, ковер, портьеры и лампа на огромном письменном столе, развернутом к окну, были зеленые.
— Успокаивает и полезно для глаз, — сказала Таня. Павел молча кивнул.
Боже! Какие объемы — шкафы до потолка, стеллажи, полочки для папок и даже специальный шкафчик для картотеки. А вот тут можно хранить не только книги и рукописи, но и часть минералогической коллекции. А вот сюда можно поставить микроскоп.
— С этой стороны чур не занимать, — вторглась в его размышления Таня. — Этот шкаф, секретер и кресло — мои. Буду уроки делать, курсовик писать. Кстати, совсем горю с курсовиком. Завтра перевезу бумажки, словари и засяду.
— Два ученых в доме, — улыбнулся Павел. — Про что курсовик-то?
— «Способы перевода существительных со значением «конец, край»».
— Предел, грань, граница, черта…
— Аминь и шиздец. Вот именно.
— И это что — наука?
— В твоем смысле — нет, но, согласись, неплохая подготовка к науке. Учишься работать со словарем, с источниками, систематизировать… Так что прошу не издеваться, а главное — не старайся вызвать во мне комплекс неполноценности. Ни в чем. Я его не принимаю. Договорились?
— Да, — тихо сказал Павел… Необыкновенная, неожиданная, загадочная…
— Но это еще не все, — Таня потянула за рукав. — Пошли досматривать.
Через коридор, оформленный так же, как прихожая и кухня, они вошли в третью комнату.
— Спальня! — гордо объявила Таня.
Здесь обивка, портьеры, ковер и обои были голубые, а мебель белая. Детали попросту прошли мимо внимания Павла, обалдевшего и даже несколько поникшего от впечатлений. Была ли там кровать? Была, наверное. Единственное, на что он обратил внимание, — на противоположную стену, совершенно пустую. Вместо обоев на ней была изображена картинка большого английского парка с прудом где дети в шапочках и коротких штанишках с лямочками под присмотром строгих гувернанток прямо с рук кормят лебедей, а в отдалении чинно прогуливаются пары под белыми кисейными зонтиками.
— А это что? — спросил Павел.
— Это?
Таня улыбнулась, подошла с самому краешку картины и взявшись за что-то, резко потянула вбок. Картина отъехала, и перед ними открылась еще одна комнатка, тоже вся голубая, залитая солнечным светом — и совершенно пустая. Таня тут же закрыла комнатку картиной.
— Этому мы найдем применение в нужное время, — с шутливой строгостью сказала она.
Когда закрылся вид на эту светлую комнатку, Павлу отчего-то сделалось грустно. Таня показывала ему ванную — в черном итальянском кафеле, сама ванна голубая, просторная, красивые стеклянные полочки со всякой всячиной, напротив голубой раковины-лепестка белая стиральная машина с иллюминатором посередине, — а мысли его приобретали все более невеселую окраску.
Осмотрев и туалет, в том же духе, что и ванная, они вернулись на кухню и сели за стол темного дерева.
Павел закурил. Руки его дрожали. Таня налила воды в новешенький красный чайник со свистком, поставила его на плиту и обернулась к мужу. Внимательно посмотрев на него, она села на другой стул и сказала:
— Дай и мне тоже.
Они курили и молчали. Павел несколько раз поднимал голову и открывал рот, но так ничего и не произнес.
— Ты что-то хотел сказать? — спросила Таня.
— Да! Да, хотел… Понимаешь, в Москве меня принимал у себя дома Рамзин. Нобелевский лауреат, на него весь ученый мир молится. Так вот, у него роскошная, великолепная квартира в престижном доме недалеко от университета. Я тогда подумал еще — вот стану я Рамзиным, будет и у меня такая же. И это будет честно, по заслугам. Но наша, эта вот квартира… Понимаешь, она не хуже, чем у Рамзина, только, может быть, поменьше… Ты была у нас дома, была на отцовской даче. Тоже неплохо, согласись. Но там дело другое. Отец — человек служилый, и в тот день, когда он уйдет на пенсию, нам будет предписано в двадцать четыре часа освободить дачу, и в те же двадцать четыре часа тихие люди в сером перещупают в нашем доме каждую вещь, отбирая и увозя все, на чем есть казенный инвентарный номер, — отцовский письменный стол, красный телефон-вертушку, сейф, так полюбившийся тебе ковер в гостиной. И это тоже будет честно, потому что таковы правила, которые он принял. Но я… я не заслужил… я не могу принять незаслуженного. Тем более принять от отца, который сам всю жизнь учил нас не стремиться жить на дармовщинку и не желать незаработанного. А теперь он поступил, как какой-нибудь среднеазиатский партийный бай, отгрохавший своему сыночку дворец на казенные деньги… Я не могу принять, и не могу простить…
— Все не так, — сказала Таня настолько спокойно, что Павел в изумлении поднял на нее глаза. — Сюда не вложено ни копейки казенных денег, и ни копейки денег Дмитрия Дормидонтовича.
— Тогда как?..
— А вот так. Видишь ли, я из очень благоустроенной семьи. Еще при Сталине благоустроенной. У отца были огромные деньги, ценности, дача под Москвой, домик в Крыму. Когда он уже сильно болел, но был еще в относительно здравом рассудке, он оставил официальную бумагу, по которой поделил свое имущество между Адой, братом и мною. И вот так я предпочла распорядиться частью своей доли. К тому же не забывай, что я три с половиной года работала на прилично оплачиваемой работе с хорошими премиями, а тратиться почти не было надобности. Так что первый взнос за квартиру уплачен не просто с моих денег, а с лично мной заработанных. Остальное пошло на мебель, отделку. Николай Николаевич — ты его знаешь, это фактический муж Ады — помог мне оформиться в этот кооператив. Потом мы с ним и Адой все просчитали, и я решила не вкладывать все деньги до конца, а взять часть у Николая Николаевича. Это, как ты говоришь, справедливо.
— Почему?
— Я же выписываюсь из Адиной квартиры и оставляю их там вдвоем. Моя комната — это, как минимум, эквивалент здешней кухни со всеми причиндалами.
— Но для меня-то все равно получается на дармовщинку.
— Э нет, скорее в кредит. Во-первых, эту квартиру надо выкупать еще десять лет, платить ежемесячно взносы. Это будет твоя забота. Во-вторых, ты будешь расплачиваться очень тяжким трудом.
— Каким?
— А быть моим мужем — это, по-твоему, легко? Павел рассмеялся, и всякое напряжение покинуло его.
