Монс Каллентофт - Зимняя жертва
Резиновые пули.
По утверждению Карин, невозможно установить, из оружия какого типа они были выпущены.
— Рельеф ствола отпечатался недостаточно четко — резина эластичнее металла.
Малин подливает немного красного вина в кипящую кастрюлю.
— Сегодня мы допросили нескольких фанатиков Асатру в районе Чиндатрактен, — рассказывал Юхан Якобссон. — Насколько можно судить, все из числа безобидных, так сказать интересующихся историей. Университетский профессор, пожалуй, один из самых тщеславных людей, с какими я когда-либо сталкивался, но, похоже, совершенно чист. Приятель, с которым он живет, Магнус Юпхольм, подтвердил инцидент с кошками.
Тщеславный?
При этих словах Карим невольно вскинул бровь, точно упомянули заболевание, которое он подозревает у себя.
А Малин мысленно рассмеялась.
Юхан принес «Афтонбладет» и «Экспрессен». Ничего по делу. Только теперь целые страницы с большим портретом профессора, «эксперта по древнескандинавским ритуалам», посвящены описанию Мидвинтерблота и намекам на то, что старинный обряд мог быть проведен вновь.
Свен молчал почти все заседание.
Малин помешивает жаркое, вдыхает запах белого перца и лаврового листа.
Это убийство скоро выветрится из общественного сознания. Новое преступление, очередной скандал с участием телезвезд, игры политиков, смертоносные бактерии в Таиланде.
Чего стоит труп, повешенный на дереве, если он уже «не нов»? Мяченосец, ты больше не актуален.
Тщеславие.
Дверь в прихожей открывается.
Это пришла Туве.
— Мама, ты дома?
— Я на кухне.
— Ты готовишь? Я ужасно голодна.
— Будет жаркое.
На щеках у Туве яркий румянец. Самый красивый в мире.
— Я встречалась с Маркусом. Мы перекусили у нею дома.
Просторная вилла медицинских работников в престижном районе Рамсхэлл. Папа — хирург, один из тех, кто носит зеленое с белым, мама — врач в отоларингологической клинике. Чета медиков — обычное явление в этом городе.
Звонит телефон.
— Ответь ты, — говорит Малин.
— Нет, лучше ты.
Малин вынимает трубку из настенного держателя.
— Малин, это папа. Как вы?
— Хорошо. Только холодно. Я полила цветы.
— Я звоню не поэтому. Все хорошо?
— Я же сказала. Все хорошо.
— У вас холодно? Я смотрел шведское телевидение, в Стокгольме в квартирах лопаются батареи.
— Тут такое тоже случается.
«У него есть что-то на уме, — думает Малин. — Интересно, он скажет?»
— Ты что-то хотел?
— Я всего лишь хотел… ну ладно, об этом в другой раз.
Хватит вилять хвостом, хватит.
— Как хочешь, папа.
— Туве там?
— Как раз пошла в туалет.
— Ну ладно, это не важно. До следующего раза, пока.
Малин стоит с телефонной трубкой в руке. Никто не прерывает разговор так внезапно, как папа. Только что он был — и вот его нет.
Туве возвращается на кухню.
— Кто это был?
— Дедушка. Немного странный.
Туве садится за стол, смотрит в окно.
— Одежда, которую носят в это время года, уродует людей, — размышляет она. — Они выглядят толстыми.
— Знаешь, — говорит Малин, — еды хватит и на Янне. Может, позвоним ему и спросим, не хочет ли он прийти?
Внезапно возникает желание увидеть его. С чего-то начать. Просто почувствовать его рядом.
Туве сияет.
— Позвони ты, — предлагает Малин, и улыбка исчезает с лица дочери так же быстро, как появилась.
— Нет, мама, ты должна сделать это сама.
Один, два, три, четыре, пять сигналов. Ответа нет.
Вероятно, он дежурит на пожарной станции.
— У него сегодня выходной, — отвечает телефонистка со станции.
Мобильный.
Говорит автоответчик: «Привет, вы позвонили Янне. Оставьте сообщение после сигнала, я вам перезвоню».
Оставлять сообщение Малин не стала.
— Не дозвонилась?
— Нет.
— Тогда поедим вдвоем.
Туве спит в своей постели.
На часах чуть больше половины двенадцатого. Малин лежит на диване, сна ни в одном глазу.
Она поднимается, заглядывает в комнату Туве. Смотрит на совершенное девичье тело под одеялом — грудная клетка ходит вверх-вниз.
Братья — не мужчины.
Жизнь переполняет ее.
Теплый, теплый кровоток. Другое тело, в другой постели.
«Янне, Янне, где ты? Приезжай сюда. Возвращайся. На плите жаркое».
«Я не могу. Я везу мешки с мукой по горам в Боснии, дорога под нами заминирована. Им здесь нужна моя помощь».
«Ты нужен нам».
Малин уходит в свою спальню. Она сидит на краю постели, когда раздается звонок мобильника.
Она бросается в зал, находит телефон в кармане куртки.
— Это Даниэль Хёгфельдт.
Гнев сменяется отчаянием, отчаяние надеждой.
— У тебя есть что-нибудь для меня?
— Да нет, ничего нового. А что ты имел в виду?
— Я имел в виду, что всегда рад видеть тебя, когда тебе это удобно.
— Ты дома?
— Да. Ты придешь?
Малин смотрится в зеркало в прихожей, и чем дольше она смотрит, тем сильнее расплываются контуры лица.
Почему она должна отказывать себе?
Она шепчет в трубку: «Я приду, приду, приду».
Прежде чем выйти из квартиры, выпивает стакан текилы.
На полу в прихожей записка:
Туве!
Звонили с работы, я доступна по мобильному.
МамаЧасть 2
Братья
[В темноте]
Это вы?
С любовью?
Эскизы, рисунки, моя маленькая черная книжка с маленькими черными словами, снимки: сегодняшнего дня, будущего, прошлого, крови.
Я не сумасшедший. Это всего лишь часть меня не выдержала и трещит по швам. Что толку говорить с психологами? Там, дома, в гардеробе, лежит дневник, там крошки печенья, яблоки, полный почтовый ящик, и там то, что нужно сделать, то, что уже сделано, и то, что нужно сделать еще раз.
Впустите меня, послушайте, здесь, снаружи, холодно. Впустите меня.
Почему вы смеетесь? Ваш смех разрывает меня на части.
Здесь холодно и сыро.
Я хочу домой. Но теперь мой дом здесь.
Я только хочу играть с вами.
Хочу вашей любви.
Только и всего.
29
Восьмое февраля, четверг
Спальня Даниэля Хёгфельдта.
Что я здесь делаю?
Это его руки на моем теле? Он полон энергии, решителен, обнимает, щекочет, шлепает. Он бьет меня? Пусть бьет. Пусть немного поцарапает, ведь это приятно — причинить кому-то немного боли.
Я поддаюсь. Будь что будет. У него крепкое тело — этого достаточно, мне плевать, кто он.
Серые стены. Мои руки у хромированного изголовья кровати, он кусает мне губы, его язык у меня во рту, и он ходит, ходит.
Пот. Тридцать четыре градуса ниже нуля.
Туве, Янне, папа, мама, Мяченосец, Мария Мюрвалль.
Даниэль Хёгфельдт на мне. Ты решил, ты думаешь, я твоя, Даниэль? Мы можем сделать вид, что это так, если хочешь.
Это причиняет боль. И это прекрасно.
Она перенимает инициативу, откатывается от него, прижимает его к матрасу. Залезает сверху.
Давай, Даниэль, давай.
Я исчезаю в этой приятной боли. И это чудесно.
Что еще нужно человеку?
Малин лежит рядом с Даниэлем, потом разворачивается, садится. Смотрит на мускулистое тело спящего. Поднимается, одевается и выходит из квартиры.
Пять часов. Линчёпинг пуст.
Она направляется в полицейский участок.
«Малин, я слышал, что ты уходишь, я не спал, но ты не заметила.
Я хотел остановить тебя, там ведь, на улице, такой дьявольский холод, я хотел сказать: хочу, чтобы ты осталась. Даже самым жестким, самым суровым на вид нужно тепло. Оно нужно всем.
В тепле нет ничего необычного.
Тем не менее оно — все.
Я копаю, я роюсь в жизни людей, пытаясь раскрыть их тайны.
В этой суете нет тепла, но тем не менее я люблю ее.
Как я стал таким?»
Братья Мюрвалль.
Адам, Якоб, Элиас.
Их документы лежат перед Малин на письменном столе. Она рассеянно листает бумаги, читает, пьет кофе.
Три человека. Одного поля ягоды.
Список преступлений братьев Мюрвалль читается как протокол боксерского поединка.
Первый раунд. Мелкие кражи в магазинах, гашиш, угнанные мопеды, вождение без прав, воспрепятствование исполнению должностных обязанностей, взлом киоска, ограбление грузовиков фабрики «Клоетта».
Второй раунд. Нанесение телесных повреждений, драка в пивной.
Третий раунд. Браконьерство, вымогательство, кража лодки, незаконное хранение оружия.
«Салонное» ружье, Хюскварна.
Такое впечатление, что на этом матч закончился.
Последние записи в делах — десятилетней давности.
Так что же случилось с братьями Мюрвалль? Успокоились? Создали семьи? Встали на путь исправления? Поумнели? Во всяком случае, не последнее. Такого не бывает. Гангстеры всегда остаются гангстерами. Кто из них хуже?
