Владимир Ераносян - Крестная мать
Борис смотрел телевизор, все еще не осознав до конца, что в этом сюжете он не простой зритель. "Расслабился, понадеялся на авось. Теперь он знал почти на сто процентов, что бомба была в той посылке. Почему он не проверил? Почему? Он еще и еще раз прокручивал свои действия на перроне. Он не учуял, что происходит что-то неладное, когда заметил того сутулого, увидел, как он передает посылку. Почему он не придал этому значение. Может, это старость? Да, он заслужил, что Елена так обошлась с ним, Но поймал себя на мысли, что все-таки ему себя жаль. И вовсе не потому, что его пнули, как отслужившую собаку. Пусть она считает его ни на что негодным. Но кто ей позволил считать его предателем? Неужели за столько лет она не смогла ничего понять? Обидно было, что она и не пыталась понять. Воспринимала, как должное, его собачью преданность. "Когда я дал повод смотреть на себя, как на вещь, — ныла душа. — Как быстро ты все забыла. А ведь это я обещал тебе, что сделаю королевой. Я натолкнул тебя на эту мысль. Я жалею об этом. Но сказал это я и многое сделал, чтобы ты обрела эту проклятую власть…"
— Можешь идти… Ты сказала, "Можешь идти", как госпожа отправляет слугу.
Много лет назад. Страна в Западной Европе
В провонявшем пивном баре в эмигрантском квартале на Морген-штрассе, упирающемся ступеньками в подвал обшарпанного трехэтажного дома, было людно, публика разношерстная, какая здесь собиралась только по выходным. Здесь расслаблялись и залетные любители злачных местечек. В углу, спрятанном за решетчатой оградой из бамбука, сидели два завсегдатая — и еще один, которого никто здесь ранее не видел. Все трое были русскими. Первые промышляли мелкими кражами, они жили в захолустном квартале Либенштайн, где ютились в основном эмигранты — славяне и албанцы. Их знала здесь каждая собака, по их виду — это были стопроцентные уголовники, которым даже не обязательно прибегать к услугам гримера для участия в гангстерском боевике. В голове этих ребят гулял ветер, поэтому они перебивались время от времени всякой мелочовкой и довольствовались своим грозным видом да парой монет, которых едва хватало на рюмочку рейн-вестфальского да кружку баварского. Добрую треть своего распорядка эти двое проводили в баре "Даракута", периодически махая кулаками и потихоньку спиваясь. Одного звали Кабан, другой жил под кличкой Седой. Так они представлялись при знакомстве. Седой был тощим, со впалыми щеками, говоря что-либо, он все время покашливал, как туберкулезник. Другой, как по контрасту, был мясистым и ширококостным, с незакрывающимся ртом… Все трое пили водку и закусывали ее хотдогами, хотя закусывать, видимо, больше предпочитали солеными огурцами.
Новичка звали Борис. С первых дней новенький поставил себя в этой компании лидером, в голове этого малого осели изворотливый ум и изобретательность. Эти двое надеялись, что с помощью Бори им перепадет что-нибудь на жизнь. С фантазией у них было всегда туговато, а в голове новенького роился целый улей афер и махинаций. Боря занимал их своими несбыточными перспективами. Общаться с Борисом им нравилось. Они представляли себя богачами, когда он закидывал их всевозможными проектами быстрого обогащения и описывал мельчайшие детали своих грандиозных планов. Он делал это с такой верой в глазах, что Кабан и Седой временами считали их наполовину осуществленными. В устах Бориса преграды на пути реализации афер были ничтожны, своим новым компаньонам он оставлял право верить ему на слово. В этот день, как обычно, они сидели в "Даракуте", Боря задумчиво изучал посетителей, Седой и Кабан донимали его расспросами.
— Борь, а что ты там говорил насчет церковных побрякушек? Кстати, ты что, специально устроился садовником в церкви, чтоб заняться этим делом? Как тебе удалось туда устроиться? — раскинул сеть вопросов Седой.
— Разве имеет значение, как я очутился в этой церкви, важно, ребята, что нам вместе предстоит поработать немного. Что, Седой, не надоело шнырять по универмагам и сшибать мелочь у сопляков? Пора призадуматься о будущем, а то пупок раньше времени развяжется, — Борис не смотрел в сторону Седого, его внимание привлекли двое других посетителей бара, усевшихся за столиком прямо перед стойкой. Он сверлил глазами двух симпатичных молодок в коротеньких юбочках, которые крутились возле этих парней.
— Не, ну все-таки это классно, что ты в этой церквушке садовником. Идея с этими иконами и разной всякой утварью мне кажется самой реальной, — не отставал Седой.
— Отскочили, — Борису надоело его слушать. — Ты зациклился… Самой реальной… Это я говорю реальные вещи, а ты витаешь в облаках. Деньги — это такая штука Они всегда рядом. Надо только разобраться — где именно. Ты думаешь, в этом зачуханном баре нет шанса набить карманы?
— Боря, ты что? Шварцкопф — наш старый приятель. Он частенько наливает за так, — встрял в разговор Кабан, — да и у него здесь пара ребят. Нам их не одолеть.
— При чем здесь Шварцкопф? Никто не собирается бомбить его забегаловку. Здесь найдется другой вариант подзаработать, Седой. Кто вон те двое возле стойки, и что это за девочки рядом с ними?
Седой недоверчиво повернул голову, посмотрел полминуты, затем произнес:
— Это девки вышибал Шварцкопфа. А эти… Какие-то залетные, не эмигранты. В здешних местах в таких пиджачках мало кто появляется. Случайные ребята. А что? Предлагаешь гоп-стоп? Ребятишки крепкие… Не стоит…
— Ну, ты откашлялся, — перебил его Боря. — У вас на уме один разбой, иногда надо пошевелить мозгами, разумеется, при наличии таковых. Ситуация типичная. Что мешает мне заставить этих парней подумать, что я сутенер двух этих девочек, смотри, как они жрут красоток глазами. Как только парни расплатятся, уносите ноги и ждите меня на углу Морген-штрассе… Пособие для начинающих. Демонстрирую.
Кабан и Седой выпучили глаза, чтобы ничего не упустить. Борис направился к парням, подсел к ним и сразу приступил к делу. Как хотелось его приятелям слышать, что он там им объяснял, но стойка была на приличном расстоянии.
Борис пока изъяснялся на немецком с трудом, потому был немногословен:
— Ребята, вижу, вы в восторге от моих цыпок. Без проблем. Выкладывайте по сто шиллингов за каждую и пользуйтесь на здоровье. Чтобы у австрийцев не возникло сомнений, Боря подмигнул девочкам, выставив большой палец кверху, те, к радости Бориса, в ответ улыбнулись. Парни резко закивали. Сутенер возник как раз вовремя, они и сами уже собирались предложить девицам деньги, только гадали, как удобнее к ним подойти. Иметь дело с сутенерами — совсем другое. Неловкость улетучилась, да и цена их устраивала, девочки стоили того.
У Кабана чуть глаза на лоб не полезли, когда он увидел, что один из парней сует Боре деньги…
— Гляди… Башляют… во дает Борька, золотая башка!.. — восхищался он шепотом, ожидая такой же реакции от Седого.
— Вижу, не слепой. Он сказал, как только возьмет бабки, чтоб мы слиняли, — Седой стащил Кабана со стула. — Чувствую, будет жарко, стоит пиджакам приблизиться к девицам на метр, ими займутся вышибалы. Валим, Кабан, как бы ребятки не оказались на улице раньше нас.
На углу Морген-штрассе Боря отвалил приятелям по тридцатке. Седой и Кабан хохотали, приговаривая:
— Ну обставил дельце!
— Ну дает! А те расплатились! — икал от смеха Кабан.
Минут через десять из "Даракуты" выбросили двух полумертвых господ в изодранных твидовых пиджаках, обляпанных кровью. Даже издалека приятели смогли рассмотреть в них знакомых парней. Пора было по домам. Они распрощались. Боря во весь дух помчался к православному приходу, что был неподалеку от Гарден-парка, ему было на кого потратить Оставшиеся сто сорок шиллингов.
* * *У настоятеля православного прихода московской патриархии в столице протоиерея Дмитрия Родионова была красивая восемнадцатилетняя дочь, они жили без матери. Мать Лены не смогла безоговорочно принять размеренность и аскетизм той жизни, что предстояла ей в качестве жены приходского священника. Она оставила мужа с маленькой дочуркой на руках, оправдав себя глупостью молодости. Разве могла она знать тогда, в России, что этот самый священник попадет настоятелем аж в Европу.
Возможно, гены не пустой звук. Ее дочь Лена была на все сто уверена в своей неотразимости, и только лишенный обоих глаз мог бы с ней об этом поспорить. Античный профиль был словно срисован с лика Афродиты. Ее рост немногим не дотягивал до ста восьмидесяти. Объемы соответствовали эталонам совершенства, наводнившим журналы мод. Тысячи мужчин, встречавших ее одиноко бродящую по старым мощеным улочкам, лишь тяжело вздыхали, провожая ее взглядом, ибо догадывались: девушка с такими ногами — орешек не для них. Ее смуглая кожа испаряла свежесть, очертания ее губ подходили к сравнению лишь с безукоризненной графикой художников-кубистов и сводили с ума самых рассудительных. А эти глаза, увенчанные плавной дугой черных бровей, эти карие глаза могли заставить согрешить и праведника из подпольной секты скопцов.
