Анатолий Королев - Инстинкт № пять
Только тут я разглядел у угольных ног павшей колонны черную груду рубинов, в которой узнал очертания страшного трехголового пса. Цербер тоже стал пепелищем!
Оба сгинули в кузнечном горне событий.
— Я получил то, что искал… — потрескивал рот ясновидца. — В книгу девчонки была вклеена страница из «Пестрой ленты»… Вот, смотри сам.
Угольная рука протянула мне страничку из Конан Дойля. Края бумаги уже начали тлеть.
Я принимал происходящее без лишних мыслей. Жил только чувствами. Я старался не думать о том, что вижу, не думать о том, почему сгоревший дотла все-таки говорит, почему он так огромен, откуда взялся трон в бассейне на том самом месте, где стоять бы шезлонгу в полосках, почему в левой руке головни, в кулаке пепла, стиснут золотой двузубец… Потом! Потом разберусь!
Я машинально схватил обугленный лист из рук смерти. Это была знакомая гравюра Доре из роковой книжки, где девочка и волк лежали под одним одеялом в постели бабушки.
Бумага тут же вспыхнула, обожгла пальцы, и все же я успел разглядеть — на изнанку листа для прочности была наклеена страница чужого текста.
— Дети порвали рисунок, и Розмарин подклеила картинку… Вместо домика бабушки волк через ранку в бумаге угодил в дом проклятого Ройлотта, который прятал в сейфе гадюку…
Шепот гиганта наполнял мраком и шумом все пространство зимнего сада.
— …га-дю-ку-у… — вторило эхо голосу Эхо.
И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую и птицы; да полетят над землею, по тверди небесной. И стало так.
Черный клочок бумаги упал к моим ногам, корчась в агонии от укусов огня.
Скорбь горячим ключом била из раны в душе:
— Учитель, простите. Я не смог вас защитить…
— Ты ни в чем не виноват, Герман, — потрескивала огнем голова мрака, — текст Писания охраняется дном, кольцом Апокалипсиса… Нельзя приписать к пилатовой надписи на кресте букву «М», если ее у тебя нет. Иесус Назарениус Рекс ИудаеруМ, а у меня ее не было, Герман. Зато она была у девчонки. В слове «вреМя» в той строчке, где она от руки написала: по счастью, в это вреМя проходили мимо домика дровосеки… Я ставил смертельную точку, а текст Евангелия настаивал на спасении… И наступило время, когда гробница стала пуста…
Я ни слова не понимал из того, что он говорил, — потом! Запомни… потом разберусь!
Я продолжал мямлить:
— Учитель, я не сразу узнал девушку и не успел вырвать книгу из рук…
— Не казнись, Герман, — дымился красным заревом рот, — не смерть гоняется за нами по свету, нет. Человек сам преследует ее изо всех сил… Вспомни купца из Дамаска.
И голова тьмы усмехнулась, дохнув жаром из горна черного рта.
— Я должен был остановить ее, — продолжал я казнить себя.
— Не береди раны, Герман. Я умер, а раз так — больше она не нужна Провидению и потеряет его защиту. У Розмарин уйма своих врагов. Поверь, она не уйдет от погони…
Треснувший уголек, слетев с губ головни, докатился по мрамору до моих босых ног и уткнулся горячим носом щенка в пальцы.
Я был в такой прострации, что огонь не обжигал.
— А теперь беги, Герман, беги. Сейчас начнется пожар. Бегом к проходной. Я заранее подписал тебе пропуск… На всякий случай.
И мертвец показал углями глаз на стенной шкафчик, где висел махровый халат генерала.
— Это приказ, лейтенант.
И он поднял над головой руку в прощальном жесте, и с ладони осыпались пальцы.
Огонь умирал в головне.
И увидел Бог, что это хорошо.
— Спасайся и живи… — донеслось с пепелища.
И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле.
И я не заставил себя ждать. Кинулся к шкафчику. Мигом оделся. Вытащил из халата пропуск из пластика. Число! Время! Подпись! Проверил свои документы. Деньги! Бегом! Прощай, генерал… Прощай, учитель. И пустился наутек.
Страх превратил меня в умнейшего зайца. Я не пошел по центральному коридору, где мог сразу напороться на патруль, а метнулся сначала в душевую комнату и, хотя не мог толком видеть своего отражения — напомню, нигде нет никаких зеркал! — вслепую, тщательно вытер сырым полотенцем лицо, предполагая, что изрядно вымазан копотью. Пригладил потные вихры. И через боковой коридорчик вышел наружу. Пока все о’кей… но пошел не к проходной, а в противоположную сторону, к автостоянке, пошел в надежде, что меня подбросит до города кто-нибудь из офицеров охраны, сдавших ночное дежурство. Часы показывали семь утра — самое время смены караула. И точно! На стоянке как раз садился в машину капитан К. Мне повезло вдвойне — однажды я спас ему жизнь. Он был рад оказать мне пустячную услугу.
Только когда мы подкатили к шлагбауму у КПП, со стороны института донеслись первые звуки сирены: тревога!
Дежурный торопливо проверил пропуска на выезд. Все было в порядке.
— Что там стряслось? — удивился мой капитан. — Тревога?
— Наверное, учебная, — я понимал, что вот-вот любой выход из секретной зоны будет блокирован. Для меня — навсегда!
Дежурный медлил выпускать машину и позвонил начальнику караула. Их разговор шел в два раза дольше обычного… Все пропало?.. Я попытался по губам прочесть слова, звучащие за бронированным стеклом проходной. В чем дело? Наконец дежурный повесил телефонную трубку.
— Пожар в центральном корпусе, — сказал он и, козырнув, поднял страшный шлагбаум.
Петляя, машина вырулила на Приморское шоссе, и мы помчались вдоль рассветной Балтики в сторону Петербурга. Сквозь открытое боковое стекло влетал теплый сырой ветер. Неужели я на свободе?
В салоне пахло паленой бумагой; я понял, что этот запах будет преследовать меня всю жизнь.
— Лейтенант, я слышал, шеф тебя приласкал.
Я не отвечал капитану. Моя душа только-только набирала сил, чтобы оплакать маэстро, и я не хотел поддерживать болтовню профана о великом человеке, чей гений смог опрокинуть только Бог — да и то с третьей попытки.
Капитан почувствовал мой настрой и перешел на другую тему, весьма неожиданную.
— Лейтенант, ты хоть помнишь, как я тебя забирал из дурдома?
— Да, конечно. Это было всего два года назад.
— Ну был и денек. Ведь сначала я увел не тебя, а того психопата придурочного, раздолбая позорного, который лежал на кровати у самой двери. Во был чмо!
Я вздрогнул — эти детали мне были неизвестны.
— Этот придурок выдал себя за тебя, да так ловко, что мы разобрались с обманом только на выходе. Хотел сделать ноги.
— У двери… — я пытался припомнить несчастные тени по аду.
— Ну ё-мое! Старикан, который помешался на том, что он древний бог сна Гипнос. Курносов! Павел Курносов.
— А! — соврал радостно я и спросил в свою очередь, как бы в шутку: — А я за кого себя выдавал?
— Ты был абсолютно нормален. Тебя просто избили на ипподроме.
— Где?! Учитель никогда мне не говорил про это.
Так горячим голосом я выдал свой интерес, и капитан К. понял, что затронул запретную тему. И все же… все же по инерции трепа добавил:
— Говорили, ты был классным московским букмекером, угадывал лошадей в забегах. Всегда срывал банк, ну и получил по мозгам от конкурентов. Ведь у жокеев свои интересы. Тебя так отхерачили, что ты себя перестал узнавать в зеркале.
Капитан хохотнул и воровски стрельнул глазами.
Больше я не смог выдавить из него ни слова.
Как только мы выехали на окраину, я под благовидным предлогом остановил машину, и мы попрощались: бывай, лейтенант! Пока, капитан!
Я пересчитал все свои деньги… Не густо! Тормознув такси, примчался на Московский вокзал и взял билет на ближайший поезд в столицу. Он уходил через час. Разумеется, я знал: если будет погоня, то от нее мне ни за что не уйти. Вся надежда была только на пропуск, где генерал предусмотрительно указал — без права возвращения. И эту формулу уже скушал компьютер.
Эхо отпускал ученика на волю: не бойся, Герман, погони не будет. Меня пошатывало от чувства свободы — ночь кошмара закончилась. В полночь я нашел Розмарин в купе европейского поезда, ночью мы атаковали магический щит ее обороны, а уже ранним утром я бежал куда глаза глядят. Одной переправы луны хватило, чтобы разрушить чертог невероятной силы.
И вот я в полном замешательстве стою у блестящей перламутровой стены в платном вокзальном мужском туалете. Что это?.. Стою у рамы с отвесно повисшей водой, которая должна бы хлынуть потоком лужи на пол, но чудом держится и вдобавок сохраняет ровную гладь отражений. Ну и ну! Я трогаю оробелой рукой блестящую поверхность и чувствую холод стекла. Идиот, это же зеркало!.. Стою и пожираю глазами лицо человека, которого когда-то хорошо знал. Я не видел себя в зеркале больше двух лет и с трудом привыкаю к своему чужому лицу: как ты постарел…
Я вижу, что глаза отражения полны слез, и я знаю почему — этот человек потерял всякую надежду узнать когда-нибудь свое собственное прошлое.
