Владимир Ераносян - Бойня
Дугин наблюдал за происходящим в бинокль с застекленной оранжереи пентхауза с видом на Поклонку. Он витал в облаках и в прямом, и в переносном смысле, ибо тучи над Москвой сгустились, и грозные облака, казалось, сползли прямо к пикам небоскребов. Он видел, что его стратегия работает, а план осуществляется. Полковник наслаждался данным фактом и при этом отгонял от себя противную мысль о том, что настал момент, когда все идет своим чередом и влиять на события больше не может никто, кроме масс.
Вздор! Кнопка у него! И только у него… Хозяином столь совершенного оружия, как, впрочем, и атомной бомбы, народ быть не может. Только конкретный человек способен взять на себя реальную ответственность. Решать судьбу племен, стран, всей Земли… Решения принимаются единоначальником. Иначе они не принимаются вовсе. Власть народа, эдакая ливийская джамахирия, на самом деле – лишь название безграничной диктатуры. Пролетарии тоже были обмануты новой номенклатурной элитой. Иллюзия социальных лифтов делает из людей зомби. Навязанный образ страшного врага заставляет искать харизматичного лидера. Толпа коронует достойного.
Дугин упивался мыслью о личном рабе, властью над безропотным существом и мечтал о такой же власти над всей этой толпой, независимо от ее национальной принадлежности. Они все будут поклоняться ему одному. Как единому спасителю, мессии, вождю, сверхчеловеку, не побоявшемуся возложить на свои плечи столь тяжкое бремя – подавить смуту и спасти многострадальную Россию…
Глава 22. Самое обидное оскорбление
– Что, будешь отсиживаться в общаге, как трус? Так они и сюда придут… – звал на улицу сосед. – Или ты живешь по принципу: «Лучше пять минут побыть трусом, чем всю жизнь калекой»?..
Все кавказцы, проживающие в общежитии, вернее, почти все, уже ждали на улице, чтобы выдвинуться на защиту мечети. И только Мовлади медлил. Он ходил из угла в угол, не силясь переступить запрет дяди. Он метался из стороны в сторону, в его увлажнившихся глазах застыло смешанное чувство, а в горле застрял комок горечи и обиды. Ситуация вводила в ступор. Его никогда и никто не обвинял в малодушии, но сейчас он чувствовал, что настал в его жизни такой момент. Но как предать доверие близкого, родного человека, уважение к которому безгранично и сердечная родственная помощь которого помогла ему выжить без папы и ни в чем не нуждаться. Ни в чем, даже в отцовской опеке. Дядя Иса заменил ему отца и заботился о нем, как о родном сыне…
– Я никуда не поеду! – отрезал Мовлади.
– У русских есть очень хороший писатель, Салтыков-Щедрин. У него есть одна сказка. Про премудрого пескаря. Слышал или книжки не читаешь? – с язвительностью спросил сосед.
– Что ты этим хочешь сказать? – почуял подвох Мовлади.
– Дрожащая рыбка всю жизнь пыталась отсидеться в своей норке. Шугливый пескарь не нажил ни друзей, ни врагов, все боялся ослушаться покойных родителей своих и не заметил, как жизнь прошла! И сдох, как трусливый шакал! Когда на секунду забылся и высунул морду из норки. А как сдох?! Нет, щуки его и не тронули! Состарился он. Кому немощный и больной нужен! Как он умер? Погиб или своей смертью преставился? Никто не знает. Даже писатель не знает, Салтыков-Щедрин которого зовут! Просто исчез. Не оставил следа после себя. Никого не защищал в жизни. А может, он и не жил! Сдох уже тогда, когда замуровался в своей комфортной норке… Куда не влезал никто из хищников не потому, что не пролазил, а потому, что из нее воняло трусом!
Мовлади взял соседа за грудки и прижал к стене. Тот не оказал сопротивления, но продолжал смотреть гордо. Мовлади отпустил его и опустил глаза. С минуту они стояли в полной тишине.
– Ну тогда, раз все так вышло, – нарушил паузу сосед, – пора нам прощаться, а то мне здесь воздух не нравится! Перед тем как я пойду на эту мясорубку, позволь, я соберу свои вещи и перенесу чемодан в другую комнату… – фыркнул сосед и приступил к сборам своих незамысловатых пожитков.
Мовлади наблюдал за парнем, не проронив ни слова. Тот пыхтел, не скрывая презрения и не глядя в глаза. Ему потребовалось минут десять, чтобы утрамбовать свой нехитрый скарб в чемодан и спортивную сумку и хлопнуть дверью.
Когда Мовлади остался один, он подбежал к окну и незаметно отодвинул шторку. Его друзья развели руками, когда бывший сосед чеченца сообщил, что Мовлади не едет. Они махнули рукой и рассредоточились по машинам. Уже через час они приехали на Минскую и стояли у стен мемориальной мечети, с минбара которой местный имам призывал к сдержанности и хладнокровию. Но увещевания предстоятеля тонули в нарастающем гуле и выглядели беспомощной мольбой в общем настрое толпы, приготовившейся к отражению скорой атаки…
Плотные дружины славян выдвинулись от храма Георгия Победоносца на запад Поклонки, мимо застывших зимой фонтанов и бюстов героям фронтов. Они шли к центральному музею войны, где возвышалась стела с 25-тонной богиней победы Никой. Туда же выдвинулись мусульмане.
– Позывной «Батл»! – засуетились в фургоне, припаркованном на улице Барклая. – Надо выводить «Рэта», пока не началось кроилово…
– Выводить?! Думаешь, ментам из оцепления интересны наши ксивы? – засомневался один из конвойных Максима.
– Ксивы-то вездеходные! Дуга постарался. Но ты прав, выбросим его на обочине.
– Он приказал прямо в толпу сбросить…
– Тогда, в случае чего, пойдем на таран!
Машина с «крысой» сорвалась с места и помчалась, невзирая на правила, сплошные линии и светофоры, к Поклонной горе, где брусчатка еще не окрасилась в багровый цвет. Но все шло именно к этому. Спецтранспорт с водометными установками уже горел. Менты разбегались. Две непримиримые массы с арматурами, битами, ножами, огнестрельным оружием надвигались друг на друга. Это напоминало постановочный фильм. Не документальный, а художественный. Дугин восхищался грандиозной батальной сценой, ведь он самонадеянно считал себя режиссером, не предполагая, что управляемый хаос – это всего лишь оксюморон и логическая бомба.
Фургон прорвал оцепление, резко затормозил. Дверь отъехала, и «крысу» сбросили в толпу. Многотысячную и ревущую. Макс катился к драке. А она уже началась. Сперва на флангах. Точечно. Но скоро, в считаные минуты, массовое побоище стремительно распространилось на всю площадь. Дым мешал разобрать, где свои, где чужие… Венки с лентами от благодарных потомков мусульман, павших в войне с фашизмом, отбросили в сторону. На них уже ступил туго зашнурованный ботинок, так похожий на обувь штурмовика. Транспаранты с националистическими лозунгами тоже куда-то делись. Ладони теперь сжимали не древки, а кастеты. Ничто не должно мешать убивать друг друга.
Дугин нажал на кнопку «адской машинки Функеля», и Макс, освободившийся от целлофанового пакета на голове, оглядел окружающий мир глазами затравленной, но очень рассерженной крысы. Вокруг кружились враги. Сгруппировавшиеся в кучки и одиночные. У них свирепые лица. Они угрожают его жизни. Жестокие стаи приближаются. Он – в эпицентре бойни. Надо защищаться! Ведь надо остаться в живых! Кислота растекалась по синтезированному мозгу, внося просчитанный наукой дисбаланс в сторону крысиной доминанты.
Глава 23. Слава героям
Пыж искал глазами Викочку. Ее нигде не было. Она могла пропустить самое интересное! В такой день! Он и его верные «карлики» хорошо подготовились к месиву! Раздобыли «волыны»! Их кинжалы против наших заточек! Где Викочка?! Она должна видеть, как он храбр и беспощаден. Пыж нацепил на грудь орден Славы. Атрибут солдатской доблести, врученный не ему, но присвоенный накануне самым бесцеремонным образом – награду отобрали у немощного старика. Он и не помнил того дедулю, над которым глумились сопляки из его бригады…
– Где она? – вопрошал он, как всегда, на бегу.
– Она не придет сегодня! – наконец сообщил один всезнайка. – Она деда, кажись, хоронит. По-моему…
Пыж набрал ее номер. Она подняла трубку.
– Ну, ты где?! Пропускаешь такое зрелище! Здесь все! Намечается бойня! Менты уже обосрались! Будет жарко! Ты что, с мажориками опять снюхалась? Так они ради тебя никогда ничего не сделают, никогда, слышишь, никогда никого не замочат! А я любого урою за тебя! Убью любого!
– Ты уже убил… – прозвучал ответ, и в трубке послышались слезы. – Вернее, это я убила своего собственного дедушку…
– Что ты там мелешь?! Айда на Поклонку! – требовал Пыж, ничего не понимая. – Мы наступаем. Но их тоже до хрена! Тем интереснее! Ты где?! Предстоит кровавая работенка! А тебя нет…
– Я татарка, – дрожал в трубке девичий голос, – и мой дед, который вчера умер, тоже был правоверным мусульманином.
– Прекращай, ты где?! – уже орал Пыж, замедляя шаг.
– На самом деле я не русская, а татарка! – повторила она.
Пыж остановился, позабыв о том, что его верный отряд, увлеченный стадным инстинктом и жаждой крови, отдалялся от него. Он отстал, потеряв их из виду. Надо было закончить разговор.
