Патрик Бовен - Цирк монстров
Раскрошив печенье, Конни бросила его птице. Но вместо того чтобы склевать угощение, ворон снова взлетел.
— Да ты привереда!..
Она проследила за птицей, потом перевела взгляд на клетку с клоунами. Примерно десяток манекенов, каждый с пластиковым пакетом на голове. Одни ростом со взрослого, другие — с подростка.
Вообще, конечно, странная идея…
Грызя печенье, она разглядывала манекены. И вдруг сверху донесся глухой шум — как будто какой-то тяжелый предмет рухнул на пол почти у нее над головой.
И снова тишина.
Конни принялась нарочно воображать себе всякие ужасы. Потом оставила это занятие, чтобы вернуться к своему печенью.
Но что же на самом деле могло случиться?.. Если Пол и его отец серьезно поссорились… ну, это ведь не ее проблема, в конце концов. Если принимать реальность такой, какая она есть, приходится признать, что у семейных историй редко бывает счастливый финал — именно те люди, которые когда-то любили друг друга, порой ненавидят друг друга сильнее всего. Бла-бла-бла…
Конни снова посмотрела на клоунов. У одного из них были настолько характерные черты лица, угадывающиеся под пластиковым пакетом, что его можно было бы принять за живого человека.
Она приблизилась к манекену, чувствуя себя идиоткой. Ей хотелось снять пластиковый пакет, чтобы увидеть его лицо.
Девочка моя, ты растеряла последние мозги.
Хорошо, пусть так. Но я его потрогаю — хоть одним пальцем.
Ну-ну. А почему бы заодно не протанцевать с ним танго?
Конни сделала несколько шагов. К любопытству примешивалось какое-то другое чувство — страх?.. Расстояние между нею и манекеном теперь составляло меньше двух метров. Ветер гудел между прутьями клеток — странный звук… Пластиковая оболочка вплотную облепила лицо манекена.
Взглянув на него, Конни замерла. Кровь застыла в ее жилах.
И вдруг кто-то коснулся ее плеча.
— АХ!.. — Она резко обернулась.
— Какого черта вы тут делаете?
— Я… э… — с трудом произнесла Конни.
В руках Эдвара был длинноствольный карабин двадцать второго калибра. Конни машинально поморгала, не в силах отвести глаза от дула. Она знала, что такой тип оружия предназначен для охоты на мелких зверушек, но с короткой дистанции вполне способен серьезно ранить и человека. Однажды она видела в выпуске новостей репортаж о том, что пуля из такого карабина пробила черепную коробку потерпевшего и застряла внутри, серьезно повредив мозг.
— Я задал вам вопрос, — холодно произнес Эдвар.
— Я ничего особенного не делаю, — ответила Конни, попытавшись взять себя в руки.
— Вы, кажется, собирались тут порыться и что-то стащить?
Конни повернулась к нему:
— Вообще-то да. Я собиралась украсть клоунский костюм. Больше меня здесь ничего не интересует.
— Мистер Дент ненавидит воришек.
— Уберите-ка этот карабин от моего лица.
Эдвар усмехнулся:
— А что вы так нервничаете? Это не для вас, это для ворон.
Конни обернулась и взглянула на террасу, но ни Пола, ни его отца не было видно.
— Возвращайтесь в машину, — сказал Эдвар.
— А если я не захочу?
— Ваше дело. Но вдруг я случайно вас задену, охотясь на ворон?
— Зачем вам это нужно?
— Мистер Дент платит мне по три доллара за каждую убитую ворону.
— А я-то думала, он их изучает.
— Вовсе нет. Он их ненавидит за то, что они стучат клювами по крыше и проделывают дыры в москитной сетке. А изучает он рептилий. Разве он вам не говорил?
Глава 28
Когда я пришел в сознание, до меня донесся голос отца.
— Чтобы спастись от аллигатора, — говорил он, — бежать надо зигзагами. Буквой зет.
Я открыл глаза и обнаружил, что лежу на диване в гостиной. Отец сидел на стуле напротив меня. Со стен на меня смотрели многочисленные фотопортреты.
— У них такой мирный вид, когда они греются на солнышке, — продолжал Джордж, — но не стоит обольщаться: аллигатор мгновенно тебя настигнет и проглотит, если ты будешь бежать по прямой. Однако, если побежишь зигзагами, он тебя не догонит: его лапы устроены так, что он может двигаться только по прямой. — Отец поднял пистолет и добавил: — Конечно, ты можешь воспользоваться этим. Это «тайзер»[15]. Для старика вроде меня — самое надежное оружие.
Я тряхнул головой:
— Так ты меня вырубил электрошокером? Ты совсем спятил!
— Ты сжал кулаки и встал прямо передо мной, и вид у тебя при этом был угрожающий. Я подумал, что ты собираешься на меня напасть.
— Напасть на тебя?! Да с чего бы?
Казалось, морщины на лице Джорджа стали еще глубже. Теперь оно казалось застывшей маской печали. Цвет его был пергаментным, совершенно безжизненным.
— Я прошу прощения. Я стар. Я совсем разучился общаться с людьми. Набросился на тебя ни с того ни с сего… На прошлой неделе один мальчишка в Иммокале убил всю свою семью железным ломом после ссоры из-за карманных денег…
Он встал и прошелся по комнате.
— У меня такое ощущение, что я уже ничего не понимаю. Когда-то мы боролись, чтобы остановить войну во Вьетнаме, а сегодня отправляем наших ребят погибать на войне, которая не имеет к нам никакого отношения. На всех телеканалах голые девчонки. Выкурить сигарету — смертный грех, но заказать себе оружие по почте — в порядке вещей. Так же как заказать секс-тур в экзотическую страну, чтобы поразвлечься с малолетками…
Он разглядывал фотографии, машинально крутя на пальце обручальное кольцо. Внезапно я осознал, что он всегда, насколько я помнил, носил его не снимая.
— Раньше все было проще…
Его голос дрогнул. Он помолчал, потом обернулся ко мне.
— Ты недавно упоминал имя какого-то артиста…
— Кош Чародей.
— Да.
— Ты его знаешь?
— Нет. Но в этих артистических псевдонимах что-то есть…
Морщины на его лице разгладились, оно перестало быть излишне напряженным и даже помолодело.
— Нужно, чтобы ты понял. Пока ты являешься частью этого мира, в имени, которое ты себе выбираешь, нет ничего банального. Оно никогда не случайно. Знаешь, как я назвал свою труппу?
— Нет.
— «Ледяные лягушки».
Заметив мой изумленный взгляд, Джордж расхохотался.
— Да, я понимаю, звучит необычно. Но мы все тогда были поэты, анархисты, интеллектуалы, мы хотели изменить мир! В общем, у нас подобралась та еще компания раздолбаев… Однако именно я придумал ей название, — прибавил отец с гордостью. — Я изучал рептилий и узнал, что ледяная лягушка — это вид земноводных, живущих в лесах Северной Америки. С наступлением зимы у них замедляется метаболизм, и они впадают в оцепенение. Они застывают до такой степени, что даже сердце у них останавливается. То есть с физиологической точки зрения можно сказать, что они умирают. В таком состоянии они на вид не отличаются от обычных камешков.
— В самом деле?
— Да. Потом, когда приходит весна, жизненные процессы в их организме начинают потихоньку возобновляться. Температура тела постепенно повышается, и вот наконец происходит чудо: сердце лягушки снова начинает биться. Это настоящее воскрешение. Я объяснил это моим друзьям и провел параллель с нами: мы путешествуем и устраиваем представления летом, на зиму как бы впадаем в спячку, а весной потихоньку просыпаемся и начинаем репетировать, перед тем как снова отправиться на гастроли…
Он приподнял над головой воображаемую шляпу.
— Позвольте представить вам, уважаемые дамы и господа: Джордж Дент и «Ледяные лягушки»! — произнес он тоном циркового конферансье. — Мы покажем вам настоящие чудеса! Гном Ариэль! Самый толстый человек на свете! Гигант Калибан и ведьма с железными клыками! Двухголовая коза и аллигаторы! Приходите взглянуть на наши чудеса!
Отец вздохнул. Все его воодушевление мгновенно испарилось.
— Все это закончилось в семидесятые, когда я попал за решетку. Сегодня немало членов нашей старой труппы мертвы, остальные живут в домах престарелых. Никто больше не интересуется цирком. Необычное не так интересует нынешних людей, как повседневное — сериалы и эти тупые ток-шоу…
Он погасил лампу. Его лицо оказалось в тени.
— Тебе пора уезжать, — сказал он. — Эдвар скоро принесет мне лекарства. А потом мне придется погасить свет — с тех пор, как вороны разодрали мою москитную сетку, насекомые слетаются сюда целыми стаями.
Снаружи усилился дождь — капли громко застучали по окнам.
— Зачем ты мне все это рассказывал? — спросил я.
— Затем, что сценическое имя артиста способно раскрыть его секреты. Он выбирает его себе, воплощая свои детские мечты, и оно вдохновляет его, помогая развивать талант, — а потом уже этот талант прославляет имя. Мы сливаемся со сценическим именем в одно целое — мы становимся им, и оно становится нами. Артист может умереть, но слава его имени — добрая или дурная — не умрет никогда.
