Джош Бейзел - Бей в точку
— Блин. Что будем делать?
Такого поворота я уж точно не ожидал.
— Шевелись, — только и сказал я.
Все, что касалось Фермы, люди, с которыми мы имели дело, знали куда лучше нас. За исключением разве что дыры, заделанной водопроводчиками. Вбежав обратно в пристройку, я долбанул ногой по стенке, там, где из нее торчал кран, и крашеный лист фанеры упал к моим ногам.
Открывшаяся дыра оказалась до смехотворного маленькой. Восемнадцать дюймов по диагонали, не больше. Пришлось свернуть кран на сторону, чтобы он не мешал проходу.
Я сунул голову в отверстие и с трудом протиснул плечи. Свет померк. Нашарив в темноте какие-то трубы, я с их помощью втянул тело дальше в лаз. В нос ударила промозглая сырость.
По дороге я сшиб парочку пластиковых бутылок с какой-то жидкостью. Запахло хлоркой и жидкостью для мытья посуды. Смех и грех. А вот, кажется, и дверца. Через несколько секунд я выполз из-под раковины и оказался в кухне.
Меня ослепил свет. Слева плита, справа разделочный стол. Я вскочил на ноги.
Разделочный стол имел устрашающий вид: гигантская мясорубка и следы запекшейся крови. Стоявшие перед столом две женщины уставились на меня, как на привидение.
Одной было на вид около пятидесяти, другой вдвое меньше. Хотя о каком виде можно говорить, когда из их лиц сделали отбивные. Особенно досталось старшей.
Обе были, можно сказать, вооружены. Старшая зажала в руках разделочный нож, а младшая занесла над головой снятую с газовой плиты тяжелую железную решетку. В их глазах стоял смертельный страх.
Держа женщин под прицелом, я помог Скинфлику встать на ноги.
— Не дергайся, — предупредил я его. — Эти двое не при делах. Не стреляй.
Но Скинфлик, увидев женщин, тут же выхватил свою пушку, пятясь назад.
— Не при делах? У нее нож!
— Лучше надень глушитель, — напомнил я ему. — Где все девушки? — спрашиваю.
Младшая показала пальцем вниз. Старшая хотела на нее окрыситься, но, перехватив мой взгляд, сдержалась.
— В подвале?
Младшая кивнула.
— Не считая их, сколько человек в доме?
— Трое, — выдавила из себя она.
— Вместе с вами?
— Кроме нас.
— Вы полицейские? — спросила старшая.
— Да, — успокоил я ее.
— Слава тебе, Господи, — пробормотала младшая и начала плакать.
— Пошли, — говорю Скинфлику. И женщинам: — Оставайтесь здесь. Если выйдете отсюда, нам придется вас убить.
Не сказать, чтобы это вязалось с образом полицейского, ну да ладно. Я вышел, пятясь, в коридор, покрытый ковровой дорожкой, развернулся и побежал наугад.
Петляющий коридор с множеством полок, забитых всякой дрянью вроде затхлых спальных мешков и старых коробок с настольными играми, вызывал клаустрофобию. Воняло сигаретами. В конце коридора висела на стене доска объявлений из пробкового дерева с пожелтевшими фотографиями, среди которых, кажется, были сценки совокупления, но толком приглядеться я не успел.
Коридор вывел меня в неухоженную переднюю с двумя дверьми, аркой и уходившей наверх лестницей.
Я пригнулся и, держа на мушке арку и лестницу, дернул на себя дверь слева.
Чулан с барахлом. Гора резиновых сапог. Я закрыл дверь.
Между чуланом и входной дверью висела картина с изображением Иисуса, настолько здесь неуместная, что я под нее заглянул. И обнаружил контрольную панель с переговорным устройством и кнопкой для открывания ворот.
Соблазн был велик. Выбежать за ворота и скрыться в лесу.
Но перед этим надо было пересечь открытое пространство, которое наверняка просматривалось. Я сильно рисковал, ну а Скинфлик вдвойне. Я сделал ему знак выйти из коридора и направился в арку.
Она вела в комнату, находившуюся в правом углу дома. Под ее фасадным окном мы прятались, прежде чем побежать дальше. Из бокового окна виднелась пристройка. В комнате стояли большой телевизор, кушетка, тренажер и несколько полок с именными дощечками и спортивными наградами, в основном за успехи в скейтбординге. Над кушеткой висел плакат в рамке: бодибилдер Арнольд Шварценеггер.
Боковым зрением поймав какое-то движение за окном, я быстро нырнул и потянул за собой Скинфлика.
Долговязый парень, петляя, бежал от пристройки к дому. Этому учатся в военной школе или по фильмам-стрелялкам. Свой дробовик он наставил на пристройку.
— Там чисто! — закричал он, по-видимому имея в виду, что за строением он никого не обнаружил.
Голос у него был какой-то странный. Если к этому добавить сильную худобу и прыщавое лицо... Бог мой, да ему от силы лет четырнадцать.
Подняв глаза, я еле успел отвести ствол, который Скинфлик уже приставил к оконному стеклу.
— Какого черта? — зашипел он.
Я силой заставил его присесть ниже подоконника.
— Не стреляй без моей команды — раз; не стреляй через стекло, которое может поранить мне лицо, — два; если твоя мишень разговаривает с кем-то, сначала дождись, где этот кто-то находится, — три. И последнее: детей мы не убиваем. Я понятно объясняю?
Скинфлик высокомерно отвернулся. Потеряв терпение, я опрокинул его навзничь:
— Лежи и не рыпайся.
В это время послышался мужской голос:
— Рэнди, берегись! — Кажется, именно этот голос, звучавший по интеркому, встретил нас у ворот.
И тут же где-то совсем рядом ударили из пулемета. Мы с Скинфликом заткнули уши, стараясь при этом не выпустить оружия.
Я глянул одним глазком в окно.
От пристройки осталось пустое место. Зеленые клочки фибергласа падали на землю, как опавшие листья, и разлетались по всему двору. Можно было подумать, что работает мощный ветродув.
В соседнем окне промелькнула голова подростка, направлявшегося туда, где минуту назад стояла пристройка. Если бы он удосужился заглянуть в окно, то запросто мог бы увидеть меня.
Ему навстречу вышли из дома двое.
У одного, юноши лет восемнадцати, в руках был автомат Калашникова.
Второй был отталкивающего вида мужчина средних лет в бейсболке и летных очках. Невысокий, обросший плотным жирком, который частенько демонстрируют драчуны в питейных заведениях и о котором не ведают студенты мединститута. Он был вооружен вроде как бензопилой, только с пулеметом Гэтлинга вместо лезвия. И эта игрушка вся дымилась. Ничего подобного мне видеть еще не приходилось.[62]
Эти двое и подросток расшвыривали ботинками валяющиеся на земле обломки. Потом мужчина наткнулся на пролом в боковой стене дома.
— МЫ ИХ НЕ ГРОХНУЛИ, — проорал он.
Тут-то до меня и дошло, что все трое не пользовались берушами.
Стало ясно, что сейчас они подойдут к дому, и нам придется стрелять.
— Надо стрелять, — подал голос Скинфлик, стоя на коленях.
В кои-то веки он был прав. Приняв тактическое решение, я скомандовал:
— Ты берешь на себя толстого. Я убираю ребят.
Через мгновение оконное стекло разлетелось вдребезги. Это мы открыли огонь.
Распределяя роли, я рассуждал так: я стреляю сыновьям по ногам — в идеале ниже колена, — а в толстяка папашу даже Скинфлик не промахнется.
Проблема в том, что я несколько раз промазал. Попасть в ногу не так-то просто. Я расстрелял чуть не всю обойму, прежде чем ранил в лодыжку старшего и размозжил голень младшему.
А тем временем Скинфлик, использовав всю обойму, своего подопечного даже не зацепил. И Карчер развернул пулемет в нашу сторону.
Едва я успел свалить Скинфлика на пол, как в очередной раз грохнуло. Куски стены испарялись на глазах. Так в каком-нибудь фантастическом фильме путешествующий во времени герой изменяет что-то в будущем, а при этом предметы испаряются в настоящем.
Известковое облако сделало видимость нулевой. О том, куда делся Скинфлик, можно было только гадать. Наступили те самые мгновения, которые длятся как целая вечность. Я отполз подальше, за груду битых кирпичей. Когда я попытался откашляться, я понял, что себя почти не слышу.
В какой-то момент гуляющий по дому ноябрьский ветер расчистил белую пелену. От фасадной и торцовой стен мало что осталось. В потолке зияли дыры, через которые проглядывала спальня на втором этаже и трубы, из которых вода стекала по разрушенной стене. Просматривалось пространство до самой передней, где от картины с Иисусом и контрольной панели за ней практически ничего не осталось.
У подножия раскуроченной лестницы стоял Карчер-старший, а на полу перед ним валялся Скинфлик.
Он все еще держал в руках автомат, но по положению затвора было видно, что в рожке у него пусто.
— ХРЕНОВОЕ У ТЕБЯ ПОЛОЖЕНИЕ, СЫНОК! — заорал Карчер.
Похоже, слух возвращался к нему медленнее, чем ко мне.
— Я ТЕБЯ РАЗДЕЛАЮ, КАК СВИНУЮ ТУШУ, А КУСКИ ЗАСУНУ В ТВОЮ МЕРЗКУЮ ПАСТЬ.
Эту шушеру, воспитанную на «Крестном отце», хлебом не корми, только дай порисоваться.
