Томас Харрис - Ганнибал: Восхождение
Ганнибал кончил записывать.
— Я зафиксировал лишь самые основные моменты. Как вы полагаете, вы сможете ему это показать?
Ферра просмотрел записи на листе блокнота, касаясь каждого пункта указательным пальцем, кивая и приборматывая себе под нос:
— Можете также включить сюда некоторые показания его друзей по Сопротивлению, я могу их вам передать. Один момент, извините. — Ферра повернулся спиной к Ганнибалу и наклонился над своей одеждой. Потом обернулся назад с готовым решением. — Ответ моего клиента таков: «Merde![53] Скажи этому юному кретину, что я сперва должен получить „микстуру“ и промочить ею глотку, только потом подпишу это». Прошу прощения, но это его verbatim literatim[54]. — Ферра принял заговорщический вид и наклонился вплотную к решетке. — Тут из соседних камер ему сообщили, что он мог бы получить хорошую дозу опия — достаточную дозу, чтобы не почувствовать нож. «Чтобы уснуть без воплей» — вот так я бы сформулировал это в зале суда. Медицинский институт Сен-Пьер предлагает настойку опия в обмен на… разрешение. А вы можете дать опий?
— Я скоро вернусь к вам с ответом для него.
— Я не стану долго ждать, — сообщил Ферра. — Парни из Сен-Пьер скоро заявятся. — Он повысил голос и ухватился за перед нижней рубашки, как мог бы ухватиться за жилет, выступая с трибуны: — Я уполномочен также вести переговоры с парнями из Сен-Пьер от его имени. — Потом еще ближе к прутьям решетки и уже спокойным тоном: — Еще три дня, и бедняга Ферра будет мертв, а я буду горевать и лишусь клиента. Вот вы медик. Как вы думаете, это будет больно? Месье Ферра будет больно, когда…
— Совершенно не больно. Самое скверное время — это сейчас. До того. Что же касается самого момента, то нет. Ни на мгновение. — Ганнибал тронулся было прочь, когда Ферра окликнул его, и он вернулся обратно к решетке.
— Студенты не будут над ним смеяться? Над его интимными частями?
— Конечно, нет! Анатомируемое тело всегда закрыто простыней, за исключением непосредственно операционного поля.
— Даже если они… несколько необычные?
— Чем именно?
— Даже если они у него, ну… немного недоразвитые, эти части?
— Обычное явление, это никогда и ни при каких обстоятельствах не становится предметом насмешек, — ответил Ганнибал. «Вот вам и кандидат для анатомического музея, где доноров не удостаивают именных табличек».
Грохот молотка палача отразился на лице Луи Ферра подрагиванием уголка глаза. Он сел обратно на койку, положив ладонь на рукав своего сокамерника, то есть собственной одежды. Ганнибал видел, как он представляет себе, что сейчас делает палач, собирая свое устройство, как устанавливает вертикальные стойки, поднимает нож, лезвие которого закрыто куском разрезанного вдоль садового шланга, а внизу уже готов приемный резервуар.
Вздрогнув, Ганнибал увидел все это мысленным взором и вдруг понял, что именно являет собой этот приемный резервуар. «Это же детская ванночка!» Подобно падающему лезвию гильотины, мозг Ганнибала немедленно отсек эту мысль, и в последовавшем молчании ему показались ужасно знакомыми муки и страдания Луи, такими же знакомыми, как вены на его лице, как его собственные артерии.
— Я достану вам настойку опия, — сказал Ганнибал. Если не удастся достать настойку, можно будет по дороге купить ему шарик опиума.
— Давайте сюда бланк. Заберете его, когда принесете «микстуру».
Ганнибал бросил взгляд на Луи Ферра, читая его лицо столь же внимательно, как ранее изучал его шею, чувствуя исходящий от него запах страха, потом сказал:
— Луи, вашему клиенту стоит подумать вот о чем. Все войны, все страдания и боль, что имели место в течение веков до его рождения, — насколько все это его волнует?
— Совершенно не волнует.
— Тогда почему его должно волновать то, что случится после его жизни? Это будет тихий, спокойный сон. Разница лишь в том, что он не проснется.
37
Оригинальные гравюры, отпечатанные с деревянных форм и украшавшие огромный анатомический атлас Веза-лия, «De Fabrica», погибли в Мюнхене во время Второй мировой войны. Для профессора Дюма эти гравюры были священными реликвиями, и он от горя и негодования вдохновился идеей создать новый анатомический атлас. Это будет самый лучший из всех атласов, созданных за четыреста лет с момента выхода в свет труда «De Fabrica».
Дюма обнаружил, что рисунки гораздо лучше фотографий служат иллюстрациями анатомических подробностей и незаменимы, когда нужно избежать расплывчатых и затуманенных рентгеновских снимков. Профессор Дюма был непревзойденным анатомом, но отнюдь не художником. Ему очень здорово повезло, что однажды он обратил внимание на школьный рисунок лягушки, сделанный Ганнибалом Лектером. После этого он внимательно следил за успехами Ганнибала и обеспечил ему стипендию для поступления на медицинский факультет.
Ранний вечер в анатомической лаборатории. В течение дня профессор Дюма занимался препарированием внутреннего уха для своей очередной лекции, а затем предоставил его Ганнибалу, который теперь рисовал мелом на доске все косточки улитки с пятикратным увеличением.
Прозвенел звонок у задней двери. Ганнибал ожидал нынче доставки очередного «выпускника» расстрельной команды форта Френ. Он взял каталку и покатил ее по длинному коридору ко входу для ночных посетителей. Одно из колес каталки цокало по каменному полу, и он сделал в уме заметку починить его.
Возле доставленного тела стоял инспектор Попиль. Двое санитаров перетащили безвольно обвисший груз, с которого капало, со своих носилок на каталку и уехали.
Леди Мурасаки однажды заметила — к неудовольствию Ганнибала, — что Попиль выглядит прямо как красавец актер Луи Журдан[55].
— Добрый вечер, господин инспектор.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказал инспектор Попиль, который совершенно не был похож на Луи Журдана.
— Не возражаете, если я буду заниматься своим делом, пока мы беседуем?
— Нет.
— Ну, заходите. — Ганнибал покатил каталку по коридору, колесо теперь звякало громче. Подшипник, видимо.
Попиль придержал распашные двери в лабораторию.
Как Ганнибал и ожидал, многочисленные ранения в грудь, нанесенные из винтовок в форте Френ, очень хорошо дренировали тело. Его сразу следовало помещать в ванну с формалином. С этим можно было и повременить, однако Ганнибалу было любопытно, будет ли инспектор Попиль выглядеть в помещении с формалиновым резервуаром еще менее похожим на Луи Журдана и насколько подобное окружение может воздействовать на его персикового цвета лицо.
Никак не отделанное помещение с грубыми бетонными стенами соседствовало с лабораторией и было отделено от нее двойными дверьми с резиновым уплотнением. Круглый резервуар с формалином, двенадцати футов в диаметре, был вделан в пол и прикрыт крышкой из оцинкованного железа. В крышке было несколько люков на рояльных петлях. В углу этой комнаты стоял мусоросжигатель, в котором уничтожались все собранные за день отходы, в данном случае целая коллекция разнообразных ушей.
Над резервуаром нависал цепной подъемник. Трупы, все с табличками, под своими номерами, каждый в специальной сбруе из тонкой цепочки, были прикреплены к продольному брусу, тянувшемуся по всему периметру резервуара. На стене висел большой вентилятор с покрытыми пылью лопастями. Ганнибал включил вентилятор и поднял тяжелые металлические створки люка в крышке. Прикрепил к телу табличку, заключил его в цепную сбрую и с помощью подъемника поднял тело над резервуаром и опустил его в формалин.
— Вы приехали из Френа вместе с ним? — спросил он, когда от тела пошли пузыри.
— Да.
— Вы присутствовали при казни?
— Да.
— Зачем, господин инспектор?
— Я его арестовывал. Раз уж я довел его до этого, мне следовало присутствовать.
— Вопрос совести, господин инспектор?
— Последствием того, что я делаю, является смерть. Я верю в последствия. Вы обещали Луи Ферра настойку опия?
— Настойка опия приобретена законным образом.
— Но рецепт не был выписан законным образом.
— Это обычная практика в отношении осужденных. В обмен на разрешение использовать их тела. Я уверен, вы прекрасно об этом знаете.
— Да. Но ему это не давайте.
— Ферра тоже один из ваших клиентов? И вы предпочитаете, чтобы он умер в трезвом уме?
— Да.
— Вы хотите, чтобы он полностью прочувствовал все последствия, господин инспектор? Вы, может быть, попросите «месье Парижа» снять чехол с гильотины, чтобы он мог видеть лезвие ножа, видеть его трезвым взглядом, незамутненным взором?
— Причины — мое личное дело. Вам всего лишь не следует давать ему настойку опия. Если я обнаружу, что он принял «микстуру», вам никогда не видать разрешения на врачебную практику во Франции. Взгляните на это незамутненным взором.
