Константин Образцов - Молот ведьм
– А где же Петр, почему он сам не пришел с вами? – спросил их Облецкий.
Мужики замялись и переглянулись.
– Пропал Петр, – наконец ответил Максим. – Не знаем, как. Вроде все время ехал со мной на подводе, а как въехали в Кузнечную слободу, глядь – и нету его. Что ж делать теперь, господин капитан?
Крестьян капитан отпустил и Петра искать не стал, потому как чувствовал, что это дело бесполезное. Но в тот же день подал рапорт полковнику Колтановскому, в котором подробно изложил обстоятельства дела и просил дать ему роту солдат для экспедиции к Козьему болоту с целью безотлагательного розыска и наказания ведьмы согласно первому артикулу воинского устава, который предписывал сжигать чернокнижников «ежели оный своим чародейством вред кому учинил или действительно обязательство с дьяволом имеет». Ответ пришел через три дня за собственноручной резолюцией полковника, в которой предписывалось «капитану Облецкому россказни пьяных мужиков не слушать и ахинее не верить, а наипаче смотреть за собой и собственную службу разуметь, как должно». Капитан скрипнул зубами, но от дела не отступился: написал прошение самому генерал-губернатору Бурхарду Кристофу Миниху и послал его вместе с тем самым рапортом, что вернул полковник. Ответа Облецкий ждал долго, да так и не дождался: целый месяц прошел, а ни письма, ни нарочного, никакой вести не пришло от градоначальника. Назначить аудиенцию тоже не удалось. А тем временем все так же кутили пороки на улицах и в слободах, гуляли холодные призраки, бесчинствовали разбойники, и торжествующий ветер накрывал город погребальным покровом дождей…
Стук в дверь раздался, когда капитан только снарядил второй пистолет и положил его рядом с первым.
– Кто там?
– Поручик Промыслов, господин капитан!
Облецкий отодвинул засов и молодой офицер, щурясь на свет после ночной темноты, шагнул через порог. Он снял треуголку, и вода, натекшая за отвороты, потоком хлынула на пол.
– Прошу прощения, господин капитан, дождь там льет, как в Ноевы времена…
– Ничего страшного. Плащ снимай и садись, Шура, погрейся у печки. Какие новости у нас?
Промыслов снял вымокший плащ и сел на табурет у печи. Он был совсем еще молод, года четыре как из полковой школы, так что и усы ему приходилось брить, а не отращивать, ибо то, что пробивалось над верхней губой, могло служить только поводом к насмешкам, а не к приданию мужественности. Во времена государя Петра Алексеевича офицерами так быстро не становились: сам Облецкий год учился солдатскому делу в нижних чинах, прежде чем получил свое первое звание, невзирая ни на дворянство, ни на древность рода. Нынче времена изменились. Вот Александр – необстрелянный юноша, а уже старший чин. Впрочем, ему это во вред не пошло: воинскому делу парень продолжал учиться с жадностью, устав соблюдал, а более всего нравилась капитану его горячность и страсть к справедливости – без них ты не воин, не офицер, а просто канцелярист в военном мундире.
– Владыка архимандрит прислал священноинока, отца Иону, – сообщил поручик. – Он сейчас у меня, дожидается, когда позовете.
Это была хорошая новость. Значит, настоятель Невского монастыря отец Петр дал свое благословение на то, что им предстояло совершить, а в таком деле благословение пастыря куда важнее, чем разрешение от светских властей.
– Тогда уже можем выступать, – сказал капитан, – чего ждать понапрасну. Что солдаты?
– Шестеро наших, Преображенских, согласились идти, – ответил поручик. – И еще капрал Шуст из Семеновского и с ним три гренадера. Все собраны и готовы.
– Итого нас будет тринадцать вместе со священником, – подытожил Облецкий. – Справимся с Божьей помощью. Ступай, собери всех за слободой, а отца Иону пришли ко мне.
Поручик поднялся, поправил мокрый плащ, с которого в тепле натопленного дома начал подниматься пар, помялся немного и сказал:
– Может, утром пойдем, Павел Андреич? Глядишь, непогода успокоится, да и утром – оно светлее, и сподручнее… И не страшно.
– Нет, Шура, сейчас идем, – спокойно ответил капитан. – Ночью ее надо брать, когда деревенские спят. Бог даст, удастся без шума обойтись, потому как, думаю я, люди ее просто так с нами не отпустят.
Поручик подумал, вздохнул и вышел за дверь, в дождливый ветреный сумрак.
Отец Иона оказался еще моложе Промыслова: длинный, нескладный, худой, бледный и, как показалось капитану, изрядно напуганный. Редкая клочковатая бороденка намокла, скуфья смялась и криво сидела на голове, с подрясника капала вода, увесистый серебряный крест болтался на впалой груди. Облецкий прищурился и спросил:
– Давно ли в священниках, отче Иона?
– Рукоположили на Успение, господин капитан.
– Два месяца, значит… А в иноках долго?
– Три года в январе будет.
– Дааааа, – протянул капитан. – Что ж, не нашлось у архимандрита Петра никого постарше?
Священноинок промолчал. Капитан пыхнул трубкой, выпустив клуб сизого едкого дыма, и снова спросил:
– Знаешь ли, отче Иона, на какое дело идем мы?
Тот сглотнул комок в горле и кивнул.
– Да. Отец Петр сказал мне.
– Дело это такое, – продолжал Облецкий, – что без тебя нам никак не управиться. Солдаты мои – ребята отважные, я с ними в разных переделках бывал, да и семеновцы со своим капралом воины бравые и отступать не привыкли. Только бывает, что одной силы и храбрости мало. И если так случится, что человеческих сил недостанет, могу я рассчитывать, отче, на твои молитвы и помощь?
Отец Иона снова кивнул и посмотрел уже тверже.
– Сделаю, что могу, господин капитан. – И добавил: – Я тоже солдат, только Христова воинства. Не побегу.
– Тогда благослови, отче, на правое дело, – капитан сложил руки и нагнул голову.
Инок неловко скрестил худые пальцы и сотворил крестное знамение:
– Бог благословит!
Капитан распрямился, опоясался шпагой, заткнул пистолеты за пояс, натянул высокие походные сапоги и накинул на зеленый мундир длинный плащ.
– Ну, с Богом, отец Иона. Пора.
Одиннадцать человек в треуголках, плащах и при полном вооружении выстроились на окраине слободы. Солдаты стояли под свирепым ветром и ливнем, как на плацу: строй сомкнут, фузеи прикладом у ног. У одного конца короткой шеренги возвышался капрал Шуст: на голову выше преображенцев, на полголовы – любого из своих гренадеров, в плечах добрая сажень. Рядом с преображенцами стоял поручик Промыслов, то и дело вытирая рукой в перчатке дождевую воду с лица, когда порыв ветра швырял холодные капли под треуголку. Увидел Облецкого и прокричал срывающимся голосом:
– Смирррррно!
Солдаты подтянулись, выпятив грудь. Капитан встал перед строем:
– Здорово, молодцы!
– Здравия желаем, господин капитан! – как один рявкнули ему в ответ. Даже ветер, казалось, сбился с ноты тоскливого воя от грозного этого приветствия.
– Вот что, братцы, – негромко сказал капитан. – Все вы государевы слуги и храбрецы. И сегодня выдалось нам сослужить настоящую службу не только земному царю, но и Владыке Небесному. Архимандрит Петр дал нам свое благословение на предстоящее дело трудное, но благое, и в помощь прислал священноинока отца Иону…
Облецкий покосился на монаха, закутанного в плащ поверх подрясника. Тот стоял, опустив взгляд, и шмыгал носом. «Простудился, что ли? Или боится? Послал отец Петр помощника, нечего сказать…» Капитан отвернулся и продолжал:
– …а значит, с нами Бог. И как говорил государь наш Петр Алексеевич, если Бог с нами, кто против нас? Били мы разную нечисть: турецкую, шведскую, персидскую, так и с нашей доморощенной справимся!
– Урррррра! – раскатилось в тьме. Небо качнулось, перелив через край сплошные потоки воды из разверзшихся сумрачных хлябей.
От Офицерской слободы до Козьего болота по прямой было версты полторы – на четверть часа ходу маршевым шагом. Да только прямых дорог туда не было, а кривые проселки размывало на глазах. Лес возвышался вокруг, темный, угрюмый; тусклые фонари в руках у солдат качались, отбрасывая пляшущие тени на ближайшие к дороге деревья, а дальше за ними был только черный, непроницаемый мрак. Воздух внизу был спертым от запахов палой листвы, перегноя и мертвого смрада трясин, а вверху выл угрожающе ветер, носился над чащей, как будто предупреждая кого-то о приближении солдат.
Дома заповедной деревни едва различались во тьме: в такое ненастье невнимательный путник и вовсе мог пройти мимо, приняв низкие избы за огромные валуны на берегу речки Кривуши. Ни огонька, ни звука, ни движения. Правее, у самой границы Козьего болота, виднелась Геникеевка, узкая, как сточная канава; течения в ней почти не было, и черная вода пополам с жидкой грязью вздувалась над берегами, поросшими высокой травой, как бока одышливой жабы.
