Эрл Гарднер - Блондинка с подбитым глазом
Модэна пожал плечами и развел руки в знак капитуляции.
– Чего мы ждем? – спросил он.
– Ничего, – ответил Мейсон и направился к своей машине.
Модэна вскарабкался снова в кабину и обе машины выехали на бульвар. Мейсон следовал за тарахтящим мусоровозом, пока не добрались до Палм Виста Апартаментс.
– Какие у нас шансы? – спросила Делла.
– Думаю, что гораздо больше пятидесяти процентов, – ответил Мейсон. – Этот мусор уже наверняка начинает там вонять. Ник Модэна является самым настоящим мусорщиком. Если полицейский захочет выглянуть в окно, то он увидит перед домом мусорную машину. Ему и в голову не придет, что что-то не в порядке. Разве что он знает местные обычаи или вообще знаком с техникой вывоза мусора.
– Если не удастся, то они будут знать, где дневник.
– Может быть так, а может быть и нет.
– Одно можно признать Нику Модэне, – со смехом сказала Делла. – По нему не видно, чтобы он нервничал.
Они смотрел, как крепыш вылезает из кабины, идет мимо дома, открывает служебный вход и исчезает внутри. Его походка была неторопливой, он шел не быстро и не медленно, ритмичным шагом человека, у которого есть работа и которому нужно выполнить ее. Когда Модэна скрылся из виду, Делла подняла руку к глазам и принялась считать секунды. Мейсон не отводил взгляда с мусорной машины, стоящей перед домом.
– Господи, шеф! Три минуты и десять секунд, – сказала Делла. – Должно быть, что-то не в порядке.
Мейсон встряхнул головой, не отрывая взгляда от мусорной машины.
– Четыре минуты!
Мейсон не отвечал.
– Пять минут! – На этот раз в ее голосе прозвучали нотки паники.
– Это должно занять у него какое-то время, – ответил Мейсон. – Он должен подняться наверх, пройти по коридору и спуститься вниз.
– Пять минут и тридцать секунд!.. Уф!
Из служебных дверей вышел неторопливым шагом Ник Модэна, помахивая мусорным ведром. Мейсон завел двигатель и медленно подъехал к нему.
– Вы это хотели? – скептически спросил мусорщик.
Мейсон достал приготовленные пятьдесят долларов.
– Я хочу вот этот хлеб.
– Мадонна! – сказал Модэна, взяв деньги и глядя широко раскрытыми глазами на то, как Мейсон вынимает из мусорного ведра заплесневевшую буханку.
– Все прошло гладко? – спросил Мейсон.
– А почему должно было быть иначе? Мне открыли дверь. Я говорю, что выношу мусор. Он спросил, кто меня прислал. Я говорю: Сержант. Он говорит: хорошо… Что случилось?
Делла Стрит с ужасом втянула в себя воздух:
– Посмотри наверх, шеф.
– Заметил нас? – спросил Мейсон.
– Да.
На втором этаже с треском распахнулось окно и наружу высунулся мужчина.
– Эй, что там происходит? – закричал он во весь голос.
Мейсон весело помахал полицейскому.
– Забираем мусор, – беззаботно крикнул он агенту, бросая буханку на заднее сиденье машины и открывая дверцу у руля. – Садись, Делла.
Сверкая бедрами и кружевом нижней юбки, Делла скользнула в салон автомобиля.
Рискуя вывалиться наружу, полицейский высунулся из окна по пояс. Лицо у него было красным от ярости.
– Эй, вы там! Возвращайтесь немедленно, иначе вас…
Мейсон включил скорость и нажал на газ. Машина рванулась вперед плавным рывком. Мейсон обернулся к Делле с широкой улыбкой.
– Отлично получилось, – заявил он.
– Ты хотел сказать – ужасно.
– Почему?
– Агент тебя наверняка узнал. Записал номер машины. Он поймает Модэну и узнает, что ты ему заплатил…
– …за то, что он вынес мусор.
– Да, но ты выдал себя за полицейского. Агент был уверен, что мусорщика послал сержант Холкомб.
– Я сказал, что меня зовут Сержант.
– Это фальшивое имя.
– Закон не запрещает употребления фиктивных имен. Нельзя только выдавать себя за другого человека.
– Но ты украл вещественное доказательство.
– Я забрал буханку хлеба, которую полицейский добровольно отдал мусорщику.
Делла Стрит вздохнула с притворным отчаянием.
– Да, я начинаю верить, что ты и из этого вывернешься. Ты всегда умеешь от всего отбрехаться. Но это было исключительно нагло.
– Поэтому-то и так соблазнительно. Все явно, среди белого дня. Проверь-ка лучше, Делла, на месте ли дневник?
Делла Стрит повернулась, достала буханку, выковыряла мякиш и достала из середины скатанный в рулон блокнот, оправленный в мягкую кожу. Мейсон подарил ей веселый взгляд.
– Счастье повернулось к нам, Делла.
– Не говори «гоп"…
– Ох, нельзя требовать слишком многого. Судьба улыбается человеку только раз. Остальное зависит от него самого.
– А ты не боишься, что сержант Холкомб сделает то же, что и в прошлый раз? Арестует нас…
– Может быть и захочет. Но ему не удастся.
– Почему?
– Потому что мы не поедем в наш офис, – ответил Мейсон. – И вообще никуда, где нас смогут найти. Мы спрячемся где-нибудь и просмотрим дневник страницу за страницей, после чего вложим в конверт и пошлем на твой частный адрес. Прежде чем сержант его найдет, все будет кончено.
– Это будет для него чувствительная пощечина, – сказала Делла.
Мейсон улыбнулся:
– Перестань, Делла, а то я расплачусь.
16
Мейсон и Делла уселись в двух соседних креслах в холле маленького отеля, затерянного где-то на одной из боковых улочек, окружающих торговый центр города. Они объяснили портье, что ожидают знакомых и он больше не обращал на них внимания. Мейсон достал из кармана переплетенный в кожу блокнот и раскрыл на правом подлокотнике кресла. Делла наклонилась и они вместе принялись читать записки Милдред Дэнвил.
Дневник начинался пять лет назад с истории романтической любви, окрашенной розовым оптимизмом молоденькой девушки, которая бралась за перо в то время каждые два дня, чтобы перелить на бумагу душевное возбуждение. Мейсон мельком просматривал первые страницы и перелистывал дальше, несмотря на то, что Делла частенько соглашалась на это весьма неохотно, увлеченная тем или иным фрагментом.
Однако, вскоре наступили дни разочарований и сомнений, Милдред все чаще описывала события недели, а то и декады, всего одним, двумя, тремя предложениями. Затем наступил период беспокойства, страдания, отчаяния. В это время и познакомилась Милдред Дэнвил с Элен Бартслер. Теперь записи в дневнике снова стали длинными, потому что Милдред старалась верно ухватить рождающуюся душевную связь между нею и Элен, связь настолько странную, что она была почти невероятной.
Элен Бартслер только что стала вдовой и тяжело переживала потерю любимого мужа и то, что ее оттолкнул циничный свекр, считающий Элен авантюристкой, окрутившей его сына только ради денег. Милдред была уже в это время молодой женщиной, лишенной иллюзий и стоявшей на пороге материнства. Элен часто комментировала жестокие правила и установки, управляющие обществом. Если бы ребенок был у Элен, то она мог бы пройти по жизни с гордо поднятой головой, как потомок американского солдата, погибшего геройской смертью. А как ребенок Милдред, он будет всю жизнь нести на себе печать незаконнорожденного.
От этого был уже только один шаг к замене этими несчастными женщинами документов. Они были приблизительно одного возраста, не слишком-то отличались фигурами, ростом, внешностью. Достаточно было Милдред на консультации у известного гинеколога выдать себя за Элен Бартслер и предъявить с невинным лицом свидетельство о браке. Затем после родов, гинеколог, без каких-либо подозрений выдал свидетельство о рождении мужского потомка Элен Чистер Бартслер и ее покойного мужа Роберта Бартслера.
Вначале Милдред хотела отдать ребенка на усыновление, но после получения документа о рождении, это было не так срочно. В результате маленькие ручонки завладели сердцами двух одиноких, отчаявшихся женщин, которые откладывали момент отдачи мальчика на усыновление до тех пор, пока обе не поняли, что не смогут на это решиться никогда в жизни. В это время между ними начались трения и дружба, рожденная на основе общего несчастья, рухнула. Записи Милдред постепенно менялись в отношении Элен и, наконец, отчаявшаяся женщина записала в дневнике меткую и проницательную характеристику Элен Бартслер, как особы холодной, расчетливой, самолюбивой и мстительной, первоначальное великодушие которой было только частью низкого плана мести свекру, которого она ненавидела.
Мейсон и Делла читали теперь с одинаковым интересом. Не было сомнения, что Милдред разработала для себя собственную жизненную философию. Она выработала ее по необходимости, потому что судьба не оставила ей другого выбора. Но философия, родившаяся из горьких разочарований, послужила ей опорой в самую тяжелую минуту, когда Элен Бартслер выкрала ее ребенка и отказалась сообщить, где она скрывает его и что собирается с ним делать. Милдред пошла тогда к адвокату и услышала, что не имеет никаких законных оснований на мальчика.
Читая это, Мейсон сказал вполголоса:
