Мирча Элиаде - МАЙТРЕЙИ
На листке из школьной тетрадки Чабу вывела по-бенгальски своим самым старательным почерком: «Дадб, любимый, ты меня простишь когда-нибудь? Не знаю, зачем я проговорилась. Я думала, что никому от этого не будет плохо, ведь разве это плохо - любить друг друга? Майтрейи ужасно мучается. Ты можешь сделать, чтобы она не мучилась? На что же тогда любовь? Я хочу умереть».
- Она плакала, когда писала записку, и велела передать ее тебе непременно, и чтобы ты завтра утром ей позвонил. У нее все прошло, она больше даже не похожа на помешанную.
Он еще помолчал, потом тяжело вздохнул.
- Ты что, Кхокха?
- Ах, что говорить, когда я вижу, как ты убиваешься…
Театральность, с какой он это произнес, стараясь изобразить на лице
особенное сострадание, подействовала на меня отталкивающе. Наверное, Кхокха почувствовал, что переборщил, и сменил тему:
Когда я собирал твои вещи, Майтрейи сбежала вниз и стала их обнимать и причитать над ними. Пришлось ее силой увести назад. Господин Сен - такое чудовище - бил ее кулаками по лицу, до крови. Она потом упала без сознания у себя в комнате…
Я слушал со слезами на глазах, но боль не прибывала. Больнее, чем разлука, что еще могло быть для нас? Если бы меня избили, отхлестали по щекам, разве мне стало бы хуже? Я представлял себе ее лицо в крови, но не раны ее разрывали мне сердце, а то, что она, такая, была непоправимо далеко.
- Они заперли ее наверху, отобрали почти всю одежду, чтобы она не смогла спуститься к тебе в комнату. Пока у нее был обморок, брызгали на нее водой, а потом, когда она очнулась, снова били, чтобы призналась. А она только кричала: «Я люблю его, я люблю его!» - это я сам слышал внизу. А сестра слышала, как она кричала: «Он не виноват, что вам от него надо? Он не виноват!»
Но мне-то они пока ничего не сделали, думал я, лучше бы это меня избили. Почему господину Сену не хватило смелости дать мне пощечину? Почему он, как трус, протянул мне руку: «Good bye, Аллан»?
- Пока ее не увели наверх, она успела мне сказать: «Я ему позвоню завтра». Но не знаю, получится у нее или нет. Уж очень строго за ней следит господин Сен. Они хотят поскорее выдать ее замуж, я сам слышал разговор.
Я окаменел. Кхокха заметил мой ужас и продолжал с азартом:
- Замуж за одного профессора из Хугли, сразу как вернутся из Мид- напура. Знаешь, что они едут в Миднапур?
- Знаю,- ответил я тупо.
- Чудовища, они все чудовища,- с жаром говорил Кхокха. - Ты их ненавидишь?
- Как я могу их ненавидеть? Это я причинил им зло. Они-то чем виноваты? Разве что тем, что взяли меня в дом?
- Они же хотели тебя усыновить,- напомнил Кхокха.
Я только улыбнулся. Как это было смешно и ненужно сейчас - все, что меня ожидало, если бы я был не я,- все то счастье, которое мне причиталось, если бы… Какой смысл сейчас гадать об этом. Я был один, совсем один, и невыносимее всего жгло настоящее, а ничего другого для меня не существовало.
Кхокха еще раз вздохнул для приличия.
Моя мать очень больна, а мне нечего ей послать, я остался без рупии в кармане. Ты не мог бы мне одолжить, пока я не получу гонорар из Бенгальской кинокомпании?…
- Сколько тебе надо?
Он молчал. Я не стал глядеть ему в глаза. Мне было противно это вранье, я знал, что мать у него вовсе не больна и вообще живет на попечении его родственника, коммерсанта из Калигхата.
- Тридцати рупий хватит? - спросил я и, не дожидаясь ответа, выписал ему чек.
Он стыдливо поблагодарил и снова завел разговор о Майтрейи. Я прервал его:
- Иди, Кхокха, я засну, голова болит…
* * *
Вечером, оповещенные Гарольдом, явились проведать меня девицы. Завели в холле патефон, попросили у хозяйки виски и оранжад и стали изображать бурное веселье, чтобы меня развлечь. Гарольд сказал им, что у меня депрессия, нервы, переутомление, в общем, что мне надо встряхнуться, перед тем как отбыть за город.
- Эй, Аллан,- начала Герти,- ты что такой кислый, мальчик? Разве твоя девочка не с тобой?
Она уселась мне на колени, и меня передернуло от отвращения. Я попросил:
- Не надо, Герти, я устал и болен.
- А может, влюблен? - Она игриво подмигнула. - Приворожила тебя какая-нибудь черномазая, немытая, у тебя к таким слабость…
Компания захохотала. Госпожа Рибейро, которая приводила для меня в порядок соседнюю комнату, заглянула к нам.
- Оставьте Аллана в покое. Пусть он лучше выпьет. От виски все проходит. Операция на глазах - не такая уж страшная штука.
- Вы что же, миссис Рибейро, думаете, что он из-за этой операции так переживает? - с сарказмом спросила Герти.- Там дело посерьезнее. Небось его черную увел другой хахаль…
- Слушай, ты, заткнись, наконец! - крикнул я в бешенстве, вскакивая со стула.
- Повежливее со мной, дружок,- покраснев, сказала Герти.- Мы тебе не негры из Бхованипора.
- Герти! - одернула ее Клара.- Оставь его, ему и так плохо.
Да что вы с ним рассюсюкались, Аллан бедный, Аллан несчастный… Киснет, как баба, водится с грязными бенгальцами. Он не имеет права меня оскорблять, меня, христианку!
- А он что, не христианин, что ли? - заметила Клара.
- Ха-ха! Это ты так думаешь, что христианин,- со смехом парировала Герти.- Вот Гарольд подтвердит, как он ему талдычил про свой индуизм и про священных коров и поносил Господа нашего Иисуса Христа. А теперь смеет мне рот затыкать!
Гарольд совершенно смешался, а госпожа Рибейро в отчаянии крикнула:
- Да уймитесь же вы!
- Я ухожу, хватит,- объявил я, поднимаясь.
Герти враждебно смотрела на меня.
- В свой храм пошел молиться. Что-то ему не помогает его боженька…
* * *
Я провел мучительную ночь. Бродил по улицам, дымя сигаретой и держась окраин, чей говор и клокотание жизни как будто приближали меня к Майтрейи. Но, как только я вернулся и лег, боль, притуплённая усталостью, навалилась снова, и я был беззащитен перед ней. Напрасно я кусал подушку и бил себя по щекам, чтобы не закричать. Я твердил одно: «Майтрейи, Майтрейи, Майтрейи»,- пока звуки этого имени не перестали вызывать во мне отклика и я не застыл в бесчувствии, лицом в подушку, не зная, где я и что я. Что-то порвалось во мне. Мысли перебегали с предмета на предмет, без всякой связи, я видел то Тамлук, то Садийю, то разные другие знакомые места и ничего не понимал. Мне было только страшно останавливаться на чем-либо напоминающем ласки Майтрейи в вечер расставания, или «Good bye, Аллан» господина Сена, или «Выпей чаю!» госпожи Сен… Как только эти сцены оживали в сознании, я начинал метаться по постели. Я слышал, как похрапывает в соседней комнате Гарольд, как бьют часы на башне протестантской церкви, отмеряя ночное время. Чтобы унять боль, я решил думать о смерти. Утоплюсь в Ганге, пусть Сен узнает, какое чистое чувство было у меня к Майтрейи. На другой день газеты напишут о европейском юноше, который покончил с собой по неизвестным причинам и которого вечером вытащили из воды возвращавшиеся по домам лодочники. Майтрейи упадет без чувств при этом известии, а госпожа Сен раскается, поняв, как искренне, по-настоя- щему я любил ее дочь. Мысль о смерти стала моим единственным утешением. Я смаковал ее в подробностях: как я пишу письмо господину Сену, как всхожу на мост и там, обронив несколько скупых слез, смотрю, перегнувшись через балюстраду, на течение желтых, илистых вод. Кружится голова - и конец. Я снова и снова прокручивал этот фильм и уснул на рассвете.
Меня разбудил Гарольд - он звал меня к телефону. Прямо в пижаме я опрометью бросился в холл. Я сразу узнал голос Майтрейи, я упивался его звуками, хотя сам говорить боялся, чтобы меня не услышал Гарольд или кто-то из других жильцов госпожи Рибейро. То, что она говорила, я скорее угадывал, чем слышал, потому что она еле шептала, вероятно, чтобы не разбудить домашних, и то и дело принималась плакать. Это был звонок из тюрьмы, из окованной железом камеры, таким горьким был ее плач и так жаждал свободы голос.
- Аллан, ты меня узнаешь? Это я, я все та же, Аллан, что бы ни случилось… Будь мужчиной, уйди в работу, не падай духом… Больше не могу, Аллан, прости… больше не могу. Я хотела тебе сказать…
Трубка внезапно смолкла. Кто-то помешал. Госпожа Сен? Я напрасно кричал: «Алло! Алло!» Ответа не было.
Совершенно убитый я вернулся к себе. Бежать! На меня давили стены, мне мучителен был вид моих вещей - за каждую из них зацепилось слово, взгляд, эпизод. А это бамбуковое кресло, в котором мы умещались вдвоем! Я был не в состоянии выйти из морока, положить конец пытке воспоминаний, за одни сутки превративших меня в руину.
- Как дела у инженера, Аллан, операцию сделали? - поинтересовался Гарольд.
- Еще нет,- машинально ответил я.- Может быть, сегодня.
- Бедняга…
Я бросился на кровать и снова закурил, ничего не чувствуя - только руки дрожали, а лицо застыло без всякого выражения, я даже не плакал, просто валялся под вентилятором, не зная, что мне делать и что еще может произойти.
