Линда Фэйрстайн - Мертвецкая
Я показала Нэн фотографию Шарлотты Войт — копию снимка из кабинета Лолы, которую дала мне сегодня днем Сильвия Фут.
— Ты знаешь эту девушку? Она одна из студенток Лолы. Когда-нибудь видела ее на острове?
Нэн внимательно посмотрела на фотографию и вернула мне:
— Ничем не могу помочь. Я руководила студентами из Барнарда и Колумбийского университета. Если она училась в Королевском колледже, с ней мог работать любой из тех, о ком мы только что говорили.
— Странно, да? Почему эта девица была настолько небезразлична Дакоте, что она даже повесила ее фотографию у себя в кабинете? Вместе с Франклином Рузвельтом…
— Ну, снимок Рузвельта я могу объяснить, — заметила Нэн. — Франклин Делано Рузвельт — один из Лолиных героев. В честь него в 1973 году и переименовали Блэкуэллс.
— А Чарльз Диккенс?
— Без понятия.
— Нелли Блай?
— Она — одна из моих заключенных. Твоя прокуратура помогла, Алекс.
— Да?
— Помощник окружного прокурора Генри Д. Макдона, 1887 год. Нелли Блай была молодой журналисткой, работала на «Уорд» — скандальную газету Джозефа Пулитцера. Какому-то редактору пришла в голову блестящая идея: разоблачить ужасные условия содержания пациентов в психиатрической клинике Блэкуэллс. Нелли Блай вызвалась это сделать. Под прикрытием, как сейчас говорят. Она поехала к окружному прокурору за советом и обещанием, что если она выявит недолжное обращение, прокуратура начнет расследование. Итак, Блай поселилась в женском пансионе, заявив, что она — кубинская иммигрантка по имени Нелли Морено. Несколько дней после прибытия она прикидывалась умалишенной и бормотала на непонятном языке. Наконец ее препроводили в полицейский участок, а оттуда — в суд. Первой остановкой стал Белльвью. Исключив бред, вызванной белладонной — красавка фигурировала во множестве таинственных отравлений девятнадцатого века, — доктора признали ее сумасшедшей. Значит, на Блэкуэллс.
— Ее посадили в сумасшедший дом?
— Она провела там десять дней. Документировала все: грязный паром, доставивший ее на остров, зверства санитаров, душивших и избивавших пациентов, бани, заключающиеся в том, что ей на голову выливали ведра ледяной воды, истории абсолютно нормальных женщин, сосланных только потому, что их никто не мог понять. Статья «В сумасшедшем доме», напечатанная в «Уорд», оказалась весьма захватывающей. Потом твоя прокуратура разгласила всю операцию.
— В результате психиатрическую клинику закрыли?
— Конечно, это здорово помогло. В конце прошлого века всех психически больных пациентов увезли с острова. Мое здание стало первым воплощением больницы Метрополитен.
— Той, что теперь находится в Верхнем Ист-Сайде?
— Именно так.
Майк вычеркнул имя Блай из своего списка в блокноте.
— А Лола? Вы знаете, почему некоторые люди называли ее кладоискательницей или золотоискательницей?
— Именно этим все мы и занимаемся в рамках нашего проекта. — Нэн улыбнулась. — Все мы ищем золотую жилу. Только у каждого она своя. Для меня клад — это каменный топор или фарфоровая чашка, сундук с углем или ярмо для волов. Прошлой осенью один из моих студентов даже нашел целую горсть жемчужин.
— Жемчужин?
— В те времена мужчины усмиряли непокорных жен, отправляя их на некоторое время в сумасшедший дом.
Чэпмен подмигнул мне, одобрительно кивая.
— Некоторые богатые женщины, отправляясь на Блэкуэллс, зашивали в подол драгоценности, надеясь купить себе благосклонность сторожей. Или свободу. У меня есть один доброволец, Ефрем Завислан. Он мечтает найти зарытое золото капитана Кидда.[42] Пока никто еще не нашел клад в миллион долларов, который пират вез с Мадагаскара в Нью-Йорк незадолго до того, как его схватили. Поговорите с Ефремом, он проводил с Лолой уйму времени. Мои трофеи ее точно не интересовали. Правда, на мой взгляд, если все эти заключенные копали годами и не нашли никаких сокровищ, значит, их там просто нет.
— А что копали заключенные?
— Да каждый дюйм. Коренная порода на острове — гнейс. Гнейс Фордхэма. Еще много гранита. С момента основания тюрьмы в 1835 году и до ее закрытия через сто лет самых здоровых заключенных заставляли выполнять тяжелую работу. Камни, из которых построили все эти здания, добыли на самом острове. Не привезли ни одного булыжника. Гранит использовался для постройки волнолома по всему периметру А гнейс добывали для наружных стен печально известных зданий. Будь там клад, какой-нибудь негодяй выкопал бы его уже давным-давно.
— Это дает нам огромное преимущество, Нэн. Завтра мы хотим встретиться с некоторыми преподавателями. По крайней мере, теперь мы представляем, что вас всех так увлекло.
Нэн проводила нас до парадной двери, подала мне пальто и перчатки и помахала нам на прощание. Мы вышли на морозный воздух. Уже стемнело.
Мы немного проехали по Второй авеню. Майк остановил машину в запрещенном месте перед автобусной остановкой на углу 64-й улицы и поставил на торпеду ламинированное разрешение на парковку.
— Пойдем, Куп. В этом городе нет ни одного копа, который отважится выйти в такую погоду на улицу и приляпать на мою развалину штрафной талон.
Машин было пруд пруди: многие не успели купить подарки на Рождество и теперь носились по магазинам. На перекрестке образовалась пробка. Мы осторожно пробрались между автомобилей и протиснулись сквозь толпу, собравшуюся вокруг бара в ресторане «Примола». Я надеялась, что Джулиано еще не отменил мой заказ на восемь тридцать.
— Виопа sera,[43] сеньорита Купер. Ваш столик будет готов через минуту. Запиши выпивку на мой счет, Фентон, — крикнул он бармену. — «Дьюарс» со льдом и «Кетел 1», subito.[44]
Желающие попасть в мой любимый ресторан стояли в пять рядов. Большинство держали в руках бокалы и сумки с покупками, что только усиливало сумятицу и толкотню. Стоял страшный шум. Говорить об убийстве в такой толпе было невозможно, и мы молча потягивали свои коктейли. Наконец метрдотель Адольфо провел нас к угловому столику в передней части зала.
Только опустившись в кресло и повесив сумку на подлокотник, я услышала чириканье сотового.
— Алекс, вы меня слышите? Это Боб Талер. — Главный серолог обычно приходил в лабораторию в шесть утра. Его присутствие на работе в девять вечера означало, что он сделал все возможное, чтобы провести анализы по делу Дакоты. — Я не вовремя?
— Нет, что вы. Есть результаты?
Десять лет назад, когда я впервые подала образцы в ФБР, анализ ДНК занимал шесть месяцев. Теперь заключение судебно-медицинского эксперта попадало к нам в течение семидесяти двух часов.
— Мы с доктором Брауном работали с вашими уликами все выходные. Я кое-что нашел. Пока это предварительно, но может пригодиться. Хоть будет с чего начать. От вас мне нужно только несколько контрольных образцов подозреваемых, когда вы их раздобудете.
— Это дело Чэпмена. Он с этим работает.
— Мазок из влагалища Дакоты — отрицательный. Спермы нет. Зато мы нашли семенную жидкость на постельном белье, которое прислали копы. С диван-кровати, так туг написано. Я ее проработал и на ее основе составил для вас профиль. Теперь что касается жевательной резинки, которую Чэпмен вытащил из мусорной корзины в кабинете убитой. Ее исследовал доктор Браун и тоже получил с нее образец ДНК. Просто я подумал, что вы захотите узнать об этом как можно скорее: они совпадают. Кто бы ни спал в постели Дакоты, этот же тип был у нее в кабинете. Ну как, это вам поможет?
14
— Кто-нибудь там надувает пузыри? — спросила я, когда в половине девятого утра во вторник вошла в офис убойного отдела Северного Манхэттена и поздоровалась с Майком. Я поднялась по лестнице и вошла через черный ход у Спецкорпуса — не хотелось столкнуться с преподавателями Королевского колледжа, по указанию Сильвии Фут явившихся ответить на наши вопросы.
— Это была не такая жвачка. Это была «Риглиз сперминт». Просто имей в виду, если увидишь кого-нибудь из этих любителей поработать челюстями. — Майк жестом пригласил меня сесть за соседний стол.
— А куда сядет Игги, когда придет?
— Она не придет. Уехала в Майами на Рождество.
Игнасия Блисс — единственная женщина в отделе. Поначалу, когда она только пришла из отдела по расследованию должностных преступлений, их с Майком пытались заставить работать сообща. Правда, скоро выяснилось, что ее напрочь лишенный чувства юмора характер и нудные методы расследования совершенно не соответствуют его стилю. Плакат, который он повесил над ее столом больше года назад, теперь красовался на подоконнике: «Счастье в неведении».[45]
— И кто же пришел с нами поболтать?
— Всего трое. Остальные, кажется, разбежались по северному и южному полюсам. — Пиджак Майка висел на спинке его стула. Он повернулся и, положив ноги на мой стол, начал зачитывать из блокнота: — Скипа Локхарта, профессора истории, не будет в городе до конца недели. Греньер, биолог, взял на этот семестр отпуск. Он должен вернуться в середине января. Может, придется выследить этих двоих. А на чай к нам заскочили мистер Рекантати, профессор Шрив и сама Фут.
