Александр Егоров - Пентхаус
— Ты давай, старайся, — сказал он. — Годам к восьмидесяти осилишь. А у меня, чтоб ты знал, полтора гектара побережья на Коста Брава. Там тепло. Там яблоки.
Он почесал под мышкой, и я вдруг увидел, что футболка с Версаче порядком промокла.
— Гори все огнем, — сказал он вдруг. — Бизнес этот ваш ебучий, прокуратура, налоговая… билеты уже куплены. Так что вы как раз вовремя — типа чтобы попрощаться.
Я не верил своим ушам. По Танькиному лицу пошли пятна: кажется, она только сейчас начала понимать, как он сделал нас всех.
— Я, может, только жить начал по-настоящему, — сказал Жорик. — О душе задумался. Спасибо доктору Пандорину. И Мариночке, конечно. Ну что, по последней?
Не спеша, недрожащей рукой он разлил на двоих.
— Вам, девушка, не предлагаю, — со значением произнес он. — Вам еще за руль садиться.
Охранник вновь появился на крыльце. Он стоял, скрестив руки, и наблюдал за нами. Я тоже смотрел отстраненно, как моя рука сама тянется к бокалу. Бледные пальцы обхватили прозрачное стекло. Рыжая жидкость плескалась в нем. Солнце село, и откуда-то долетел холодный ветер.
— Коста Брава, значит, — выговорил я.
— Именно. В общем, давайте. За все хорошее.
Это был тост. Не дослушав, Танька резко поднялась, уронив пластиковое кресло. Ножка бокала пискнула и переломилась. Хрустальный цветок с хрустом раскрылся в моей руке. Темная жидкость потекла по запястью, и отчего-то защипало ладонь.
— Пошли, — сказала Танька, даже не взглянув на меня.
Никто нас не провожал. Ворота сами собой разъехались в разные стороны.
Всю дорогу обратно Танька смотрела вперед, кусая губы. В Крылатском, возле ярко освещенной стеклянной арки метро, она остановила машину. И сказала, по-прежнему не глядя в мою сторону:
— Артем. Как ты думаешь, за что она так… с нами?
— Она больше не с нами, — отозвался я.
Танька врезала кулаком по рулевому колесу, и «шевроле» коротко вскрикнул.
— Я его все равно достану, — сказала она. — Не я, так Интерпол. Я этого так не оставлю.
— Но ей с ним хорошо.
— Да. Ты прав.
Таня закрыла лицо руками. Она не умела плакать, она просто не хотела никого видеть.
— Вот и всё, — сказала она чуть позже. — Тебе на какую станцию?
— Мне некуда ехать, — отвечал я просто.
Она усмехнулась.
— Тогда поедем ко мне. Только не думай, что это благотворительность. Мне грустно.
— Мне тоже, — отозвался я.
Девушка-инспектор зачем-то поглядела в зеркальце. Расстегнула ремень безопасности. Повернулась ко мне, провела пальцем по моей щеке, будто заново знакомилась.
— Все как когда-то, Тёмсон, — сказала она. — Ты снова небритый и без денег. Ты мне нравился таким.
Она снова защелкивает ремень и кладет ладонь на рычаг передач:
— Только спать ты будешь на диване.
«Шевроле» срывается с места. Каждый из нас думает о своём, и каждый знает, о чем думает другой. Поэтому нам грустно вдвойне. И эта грусть нипочем не желает становиться светлой.
009. Costa Brava
Осень прошла, и наступила зима; деревья за окном больше не заслоняли небо, но и солнце светило скупо и тускло. Танькина квартира — на втором этаже, и снова, как когда-то давно, в темной комнате старый попугай-жако просыпался, что-то бормотал, посвистывал и хлопал крыльями, когда я приезжал с работы.
Доктор Литвак, Михаил Аркадьевич, был настолько любезен, что принял меня назад без долгих оправданий. Посмотрел на меня печальными библейскими глазами, вздохнул и сказал:
«Вы, Артем, всего лишь завершили первый круг жизни. Сколько их еще будет — может, лучше и не знать?»
В его клинике я занимался неврозами переходного возраста. Таня тут ни при чем, так вышло само собой. Богатые мамаши приводили к Литваку своих дочек-истеричек, и тот устраивал для них коллективные тренинги; я был нужен ему, потому что дочкам-истеричкам я нравился.
Однажды мы даже съездили в Жуковку. Директор частной школы заказал нам тренинг по мотивам Дейла Карнеги: «Как заводить друзей и оказывать влияние на людей». Вначале я подумал, что с мальчиками придется говорить о секретах легкого съема, но ошибся. Pick-up, как и другие малобюджетные развлечения, был им неинтересен. Они и вправду хотели дружить. Меня это удивило.
Впрочем, тренинг прошел с блеском.
На гонорары я выкупил «мазду» со штрафстоянки. Сделал себе новый зуб и новый паспорт, но по-прежнему жил в Танькиной квартире. Спал на пружинистом диване. Однажды я все-таки подпоил ее коньяком и трахнул: так получилось. Умный серый попугай помалкивал и делал вид, что его нет дома; наверно, он тоже был согласен с происходящим, потому что однажды, дождавшись тишины, похлопал крыльями и проворчал что-то вроде: «шикарно, шикарно».
В восемь утра Танька уехала к себе в инспекцию, оставив на столе записку:
МАНЬЯК + КОНЬЯК. ХОРОШО, ЧТО Я НИЧЕГО НЕ ПОМНЮ.
Это было не совсем так, но и обольщаться не приходилось.
Новый год мы справляем по-тихому, вместе. В нашей комнате, при свечах. К нам нечасто приходят гости, что, наверно, и не странно; Танькины родители давно умерли, а моих никогда и не существовало.
И вот уже отговорил президент, часы прозвонили, и пробка врезалась в потолок. С первым глотком шампанского новый год начался. Елочная гирлянда мигает таинственно. Несмешные комедианты кривляются в телевизоре.
— Два года назад все было иначе, — говорит Таня. — Помнишь?
Я помню. Тогда она затащила Маринку к нам в гости: та наотрез отказывалась праздновать Новый год в интернате — тогда я еще не понимал, почему. От шампанского Маринке стало весело, и она решила расцеловать нас обоих, и это у нее получилось как-то слишком уж волнующе; кажется, тогда-то все и началось, а впрочем, я могу ошибаться.
А прошлый НГ мы с Маринкой встречали в ночном клубе, слишком пафосном, чтобы хоть кто-нибудь обращал на нас внимание. Там был какой-то бредовый диджей-сет, и еще нас облили шампанским.
— Думаешь, она позвонит? — спрашиваю я.
Нет, Маринка не забыла нас. В полпервого от нее приходит сообщение:
Del_Mar: my v klube. Tantsuem. Zdes' odni ruskie. Tseluju krepko, s novym godom!
Танька кладет трубку на стол. Говорит с грустью:
— Это место называется Тосса Дель Мар. Я смотрела на карте. Недалеко от Барселоны.
Я никогда не бывал в Испании. Два года назад мы ездили с Таней на Кипр. Взяли «фольксваген» в аренду и катались по побережью.
Недосказанность висит в воздухе, как сигаретный дым.
Снимает напряжение доктор Литвак. Он это умеет. Он звонит мне на трубку, как всегда доброжелательный, и тихим голосом спрашивает, как дела.
— Все нормально, — откликаюсь я. — Вас также с Новым годом, Михаил Аркадьевич.
— Ой, вы даже и не говорите. Поменьше бы нового, — ответствует он. — Вам, Артем, прежде всего здоровья. Взаимной любви и согласия. Вам и… всем вашим.
— Обязательно передам, — говорю я машинально.
Несколько смс-ок приходит от знакомых, у кого есть мой новый номер. Клиенты мне не пишут. Стараются забыть поскорее. В этом состоит неприятная специфика моей работы.
Я тычу пальцем в дисплей, набирая ответы, когда приходит еще одно сообщение.
George: береги себя, доктор:-) Встретимся в Новом.
Что-то написано на моем лице, потому что Танька смотрит на меня встревоженно.
— Так, один старый приятель, — поясняю я. И поскорей берусь за шампанское.
Свечки расставлены на столе, огоньки дрожат, за окном фейерверки взлетают в небо, шипя и взрываясь, а на земле им вторят автомобильные сигналки. Телевизор показывает беззвучный концерт. Довольно забавно. Если еще выпить, нелепое устройство этого мира перестанет бросаться в глаза.
Так мы и поступаем. Шампанское ударяет в голову. Я оставляю бокал на столе. Поднимаюсь с места, обнимаю Таньку за плечи. Она хмурится. Это — воровство, знаю я. Но, похоже, я считаю законным брать то, что мне уже не принадлежит. Я медленно заваливаю кресло набок. Тени пляшут на стенах, легкая ткань подается, джинсы, лязгнув ремнем, сползают на пол. Серенький попугай хлопает крыльями, шелестит и прищелкивает.
Он не дожил до теплых дней. Как-то вечером, в начале марта, я вернулся домой раньше обычного. Где-то на кухне еле слышно капала вода, и я удивился. Перламутровый свет растекался по стенам. Попугай лежал кверху лапками на полу клетки. Это было некрасиво с его стороны. Я-то думал купить орхидею на восьмое марта — им с Таней. Старик Жако обожал тропические цветы: они напоминали ему детство и родную Африку.
Мы похоронили беднягу в коробке из-под обуви. Что-то кончилось вместе с ним, а может, просто пришла весна.
А потом позвонила Маринка.
Был вечер, светлый и немного грустный, как всегда бывает в конце апреля, когда в воздухе пахнет липкими листьями, воробьи щебечут в кустах, а ты почему-то сидишь дома и думаешь о том, что ты один такой идиот; но тут щелкнул замок, и вошла Таня. На ходу она говорила по телефону, и я слышал, что она волнуется.
