Полина Дашкова - Золотой песок
– Да, я уже знаю. Если честно, не хотел тебе говорить перед инаугурацией, но, оказывается, уже сообщили. Кто, если не секрет?
– Мне позвонили из Москвы, – она еще не решила, стоит ли скрывать от мужа Зинулин приезд и анонимки. Но уже сказала не правду и сразу подумала, что так будет лучше.
– Кто тебе позвонил? Родители его, насколько мне известно, сейчас в Вашингтоне.
– Машенька.
– Странно. Что это вдруг? И откуда у нее этот номер? – удивился Григорий Петрович.
Ника промолчала. Гриша смотрел ей в глаза нежно и тревожно, и ей стало немного стыдно. Лучше бы сразу сказать ему правду, не врать, не выдумывать, не прятать глаза. Впрочем, не стоит эта правда его нервов, особенно сейчас. Довольно с него напряженных месяцев предвыборной борьбы и предстоящих проблем на новой должности.
– Ты хочешь полететь на похороны? – спросил он, унимая ее сзади за плечи.
– Конечно. А ты?
– Ты же знаешь, я не могу, – он потерся щекой об щеку и тяжело вздохнул, – вообще все это так нелепо так страшно… Тридцать семь лет… – Тридцать восемь, – поправила она.
В тот вечер они больше ни словом не обмолвились о Никите. Уже ночью, в постели, припав губами к ее уху, он спросил:
– Скажи, пожалуйста, счастье мое, куда ты исчезла сегодня из больницы?
– Мне захотелось погулять.
– Могла бы предупредить шофера. Он, бедный, так переволновался… Да, кстати, а что за женщина ворвалась к тебе в кабинет?
– Моя бывшая пациентка, из Москвы.
– Ты с ней отправилась погулять?
– Да.
– А кто она, если не секрет?
– Ну, мало ли у меня было пациентов? Ты не знаешь.
– Ты уверена, что хочешь лететь на похороны?
– Я же сказала – конечно, полечу.
– Это уже не Никита. Там будет закрытый гроб. Мне кажется, не стоит тебе. Ты устала, с нервами у тебя плохо.
– Я в порядке, Гришенька.
– Опять хочешь быть самой сильной? Слезы, обмороки, нитроглицерин с валерьянкой, запаянный гроб.
– Гриша, не надо… – Хорошо, не буду. Ты уже решила, что наденешь на инаугурацию?
– Это так важно?
– Ужасно важно, – голос его зазвучал хрипло и совсем глухо, он нащупал ее руку и прижал ладонь к своей щеке, – синее платье. То, которое я привез из Лондона. Хорошо?
– Прости, Гриша, я спать хочу, устала, – она отодвинулась, отвернулась к стене и уже как бы сквозь сон пробормотала:
– Скажи, когда ты видел Никиту в последний раз?
– Очень давно, – тяжело вздохнул Гриша, – наверное, года три назад. Точно не помню.
Она промолчала в ответ. Она знала, что он врет.
* * *Белорусский вокзал оказался для Егорова тупиком. Можно было расспрашивать его постоянных обитателей, бомжей, попрошаек, милиционеров. Можно было только гадать, куда уехали Оксана и Славик. С Белорусского вокзала отправляется множество поездов, Россия большая. Все бесполезно.
Вероятно, если бы нищая девочка Ира сказала ему правду, назвала Казанский вокзал, был бы у Егорова малюсенький шанс. Кто-то мог бы случайно вспомнить. Но умная Ира соврала, и шанса не было.
Федю перевели из реанимации в обычную палату. Егорову удалось поймать Гришку Русова во дворе его департамента, у машины.
– Куда их увезли? – спросил он, крепко схватив Гришку за руку.
– Кого? О чем ты?
– Ты меня прекрасно понял, Русов. Я только хочу знать, где моя жена и мой сын?
– Слушай, старичок, я понимаю, у тебя несчастье, жена сбежала. Очень сожалею, но прости, чем же я могу тебе помочь?
– Твоя подпись? – Егоров достал из-за пазухи и протянул ему официальный ответ на бланке, где говорилось про группу Астаховой.
– Подпись моя, – кивнул Гришка, – ну и что? Какое отношение это имеет к твоей семейной драме?
– Самое прямое. Астахова 3. А., кандидат медицинских наук, руководитель группы «Здоровая семья», скорее всего сейчас где-нибудь в Америке или в Австралии.
– С чего ты взял? Зоя Анатольевна в Москве, группа «Здоровая семья» существует, продолжает заниматься но уже не в ДК «Большевик», а в помещении бывшего кинотеатра «Восток», недалеко от метро «Академическая». Можешь сходить, посмотреть.
– Значит, это была другая группа, которая к Астаховой не имела отношения. Руководил ею азиат по фамилии Шанли, маленький, кривоногий, бритый наголо, с пентаграммой на груди. Ты, Гришка, отлично его знаешь. Вы вместе ужинали в ресторане «Вест» чуть больше месяца назад.
– Ты совсем стал психом, Егоров. Смотри, уволят из авиации по состоянию здоровья. У тебя когда очередная медкомиссия в твоем Аэрофлоте?
– Хватит морочить мне голову. Где они? Я знаю, что они уезжали из Москвы с Белорусского вокзала. Они уже ничего не соображали. Федю просто забыли. Ему стало плохо, и его оставили на вокзале. Кто довел мою жену и сыновей до такого состояния? Доктор Астахова со своей физкультурой? У Шанли занималось всего человек двадцать. Наверняка их тоже сейчас разыскивают. Зачем и кому понадобились эти люди? Ты рискуешь, Гришаня. Здорово рискуешь.
– Послушай, Егоров, – Гришка смерил его холодным прищуренным взглядом, – я ценю нашу с тобой детскую дружбу, мне искренне жаль, что твой младший сын болен, что твоя семейная жизнь не сложилась. Но помочь я тебе ничем не могу.
– Обычно секта вытягивает из своих жертв деньги имущество, квартиры. А этому твоему гуру Шанли понадобилось другое. Что именно? Кровь? Органы? Бесплатная рабочая сила? А может, он просто сумасшедший, для которого самое большое удовольствие – абсолютная власть над людьми? Нет, вряд ли. Ты бы Русик, не связался с простым сумасшедшим. Ты человек осторожный и умный. Должна быть какая-то коммерческая выгода.
– Ну да, конечно. Когда жена от тебя сбегает, удобней думать, будто ее увезли силой некие злодеи, – – усмехнулся Русов, – опомнись, Ваня, ты ведь взрослый человек.
– У Феди в крови обнаружен сильнейший наркотик. Врачи говорят, ребенок подвергался не только гипнозу. На него воздействовали электрошоком. Я убью тебя, Русов, если ты не скажешь, куда увезли Оксану и Славика.
– Знаешь, Ваня, я человек мягкий и терпеливый, но всему есть предел, – Русов захлопнул дверцу машины и рванул с места.
Вечером Егорову позвонили из больницы и сказали, что Федя опять в критическом состоянии. Он опять переселился в больницу, только ночевал дома.
Черед неделю он должен был проходить очередную медицинскую комиссию.
– Вам, Иван Павлович, летать пока нельзя, – сказали ему, – у вас нервное истощение. Может, стоит поехать отдохнуть куда-нибудь на море? Кардиограмма плохая, появился тремор, вы похудели на семь килограмм. Вам стоит всерьез заняться своим здоровьем.
– Хорошо, я займусь, – пообещал Егоров.
– Смотрите, нельзя так себя запускать, иначе нам придется ставить вопрос о пенсии по инвалидности.
– Да, конечно…
Егоров спешил к Феде в больницу, и обсуждать собственное здоровье ему было некогда.
Глава 9
Церемония инаугурации проходила в самом солидном здании города Синедольска, в концертном зале Ноябрьский", рассчитанном на тысячу мест. Задник сцены украшала малиново-желтая мозаика, композиция из колосьев, серпов и знамен с кистями. После официальной клятвы, произнесенной медленно, глуховато, с прикрытыми глазами и откинутой назад головой, Григорий Петрович Русов едва заметно надул щеки, тяжело сглотнул, двинув крупным, как кочерыжка, кадыком.
Прямая трансляция шла по местному и по Российскому телевидению. Одна из телекамер нечаянно взяла его лицо слишком крупно, и стали заметны расширенные поры, неприятно блеснули капельки пота на лбу, бросились в глаза свинцовый после нескольких бессонных ночей оттенок кожи, припухлые покрасневшие веки. Видно, не слишком помогла сибирская парная. Григорий Петрович выглядел плохо, и до сих пор оставалась заметной шишка на лбу.
Камера тут же отпрянула, словно обжегшись, и заскользила по залу. В первом ряду, между упругим лысым толстячком банкиром и седовласым красавцем в военной форме с генеральскими погонами, сидела жена новоиспеченного губернатора. Вероника Сергеевна. Телекамера с удовольствием, даже с облегчением задержалась на ее лице.
Лицо Вероники Сергеевны было спокойно, как всегда. Большие ясные светло-карие глаза глянули в объектив холодно и грустно. Тонкая белая рука вспорхнула, машинально поправляя шпильку в тяжелом узле на затылке.
На сцену взошел митрополит, дородный, медлительный, хмурый, с пегой густой бородой. Широкие седые брови брезгливо сдвинулись, когда влажные губы губернатора коснулись его руки. Русов поклялся перед Богом работать не щадя себя, на благо народа бороться за процветание доверенного ему края, огромного, как две Швейцарии, и нищего, как десять воюющих африканских провинций.
Пухлая толстопалая кисть губернатора легла на позолоченный переплет Священного писания.
