Джон Коннолли - Шепчущие
– Что говорили о Дэмиене?
– Что он ушел в себя, что у него были проблемы со сном. Многие сталкиваются с этим после возвращения. Но проблемы проблемам рознь. Знаешь, когда не можешь уснуть, в голове все путается, ты не в духе, и начинается депрессия. Кто-то увлекается выпивкой, другие принимают что-нибудь, чтобы прийти в себя, и с каждым днем нужно немножко больше того и другого. Дэмиен принимал тразодон[25], но бросил.
– Почему?
– Тебе надо поговорить с кем-то, кто знал его лучше меня. Не всем нравится принимать снотворное, от него по утрам что-то вроде отходняка и нарушения фазы быстрого сна. Но, вообще-то, все, что я знаю о Дэмиене, это новости из вторых рук. Тебя его отец нанял?
– Можно и так сказать.
– Насчет того, как он умер, вроде бы никаких сомнений нет.
– Сомнений нет. По крайней мере, в отношении последних моментов. Отец хочет понять, что могло довести Дэмиена до самоубийства.
– Так ты теперь выясняешь, не было ли у него посттравматического стресса?
– В каком-то смысле.
– Вижу, ты до сих пор так и не можешь ответить на прямой вопрос.
– Предпочитаю осторожный подход.
– Ага, как перед налетом. Может, тебе все-таки стоило напялить ковбойскую шляпу.
Он отхлебнул содовой и отвернулся. Не то чтобы обиделся, скорее выразил неудовольствие в приличествующей истинному индейцу форме.
– Ладно. Сдаюсь. Вот тебе имя: Джоэл Тобиас.
Роналд и бровью не повел. Разве что веки чуть заметно дрогнули, но и этого было достаточно, чтобы понять – до Джоэла Тобиаса ему особого дела нет.
– Тоже был на похоронах. Их там несколько человек собралось, сослуживцев Дэмиена. Некоторые издалека приехали. На кладбище небольшой инцидент вышел, но его быстро погасили, так что Пэтчеты ничего не заметили.
– Что за инцидент?
– Там фотограф болтался, парень из одной газетенки, «Сентинел Игл». Снимал, вроде бы собирался подготовить фотоочерк и послать в «Нью-Йорк таймс». Ну, сам знаешь, похороны павшего солдата, скорбь и все такое. Разрешение ему дал кто-то из родных, должно быть сам Беннет. Но понравилось это не всем. Пара приятелей Дэмиена потолковали с ним по-свойски, и фотограф убрался. Одним из этих парней был Тобиас. Меня с ним потом познакомили, в баре. К тому времени все уже изрядно набрались.
– Тобиас не возникал у тебя на радаре?
– С какой стати?
– Кое-кто подозревает, что он занимается контрабандой.
– Если Тобиас что и возит, то не «травку». Я бы знал. Ты разговаривал с Джимми Джуэлом?
– Он тоже не знает.
– Если Джимми не знает, то где уж мне. Потратишь доллар, а он уже слышит, как сдача на стойку падает.
– Но что-то же ты знаешь?
Роналд поерзал на стуле.
– Так, слухи.
– Что за слухи?
– Мол, Тобиас крутит какое-то дело. Такой он парень.
– Это он не хотел попасть на фотографию?
– С фотографом, насколько я помню, разговаривали четверо или пятеро. Среди них был и Тобиас. Один из этих парней примерно через неделю и сам попал в газеты.
– В связи с чем?
– Бретт Харлан. Из Каратунка.
Что-то знакомое. Харлан. Бретт Харлан…
– Убийство и самоубийство, – сказал я. – Убил жену, потом покончил с собой.
– Да. Штыком от «М9». Тяжелый случай. Младший сержант Бретт Харлан, отделение «Страйкер Си», Вторая кавалерийская бригада, третий пехотный. Жена служила в 172-м батальоне военной разведки. Приехала в отпуск.
– Дэмиен служил во Второй кавалерийской бригаде.
– Как и Берни Крамер.
– Кто такой?
– Капрал Берни Крамер. Повесился в номере отеля в Квебеке три месяца назад.
На память пришли слова Карен Эмори: «Они все умирают».
– Кластерный суицид.
– Похоже на то.
– И что за причина?
– Точно не знаю. Но вот что я тебе скажу. Есть одна женщина, из «Тогуса», бывшая военная. Зовут Кэрри Сандерс. По-моему, она встречалась и с Харланом, и с Крамером. Тебе бы надо с ней поговорить. Она проводит исследование и приходила ко мне кое за какой информацией, хотела узнать имена ребят, которые были бы не против ответить на вопросы. Я помог ей как мог.
– Беннет сказал, что Кэрри Сандерс была на похоронах Дэмиена.
– Может быть, в церкви. Сам я ее не видел.
– А тема ее исследования?
Роналд допил содовую, смял банку и бросил в мусорную корзину.
– Она занимается посттравматическими расстройствами. Ее специализация – самоубийства.
* * *Солнце стояло уже высоко. День выдался чудесный – теплый, ясный, с легким ветерком, – но мы уже ушли со двора. Роналд повел меня в свой крохотный офис, откуда он и руководил работой «Небезразличных ветеранов Мэна». На стенах висели газетные вырезки, таблицы потерь, фотографии. На одной, над компьютером Роналда, женщина помогала раненому сыну подняться с кровати. Было видно только лицо матери, и я не сразу понял, чтó на фотографии не так: у парня не хватало едва ли не половины головы, а то, что осталось, было иссечено шрамами и трещинами и напоминало поверхность луны. На лице матери смешалось столько эмоций, что передать его выражение было невозможно.
– Граната, – сказал Роналд. – Потерял сорок процентов мозга. Нуждается в постоянном уходе до конца жизни. А мать уже немолода, а? – Он сказал это так, как будто видел снимок впервые, хотя смотрел на него каждый день.
– Немолода.
Что лучше для него, подумал я, умереть раньше матери и не испытывать больше боли, и тогда ее боль станет другой, – или же пережить ее, и тогда она проведет с ним все отведенное ей время и до конца останется той же матерью, какой была с его детства, когда весь этот ужас мог привидеться ей разве что в кошмаре. Первый вариант, наверное, был бы предпочтительнее, потому что без нее он рано или поздно стал бы тенью в углу комнаты, именем без прошлого, всеми забытым и без собственной памяти.
В таком вот окружении Роналд и говорил со мной о самоубийцах и бездомных, пагубных пристрастиях и кошмарах, об изувеченных, пытающихся добиться от властей признания их полной инвалидности; о том, что количество накопившихся заявлений достигло четырехсот тысяч и продолжает расти; о тех, чьи шрамы не видны, кто пострадал не физически, а психологически, чьи жертвы до сих пор не признаны правительством, поскольку им отказали в «Пурпурном сердце». Он говорил, и его гнев разгорался все сильнее и сильнее. Он не повышал голос, не сжимал кулаки, но я ощущал идущую от него злость, как тепло от радиатора.
– Это скрытые издержки, – заключил он. – Бронежилет защищает тело, и каску лучше носить, чем не носить. Медицина реагирует быстрее и лучше. Но вот рядом с тобой или под твоим «Хаммером» взрывается самодельная бомба, и ты теряешь руку или ногу или осколок шрапнели бьет тебя в шею и парализует на всю оставшуюся жизнь. Можно остаться в живых после самых страшных ранений и при этом жалеть, что не умер. Читаешь «Нью-Йорк таймс», читаешь «Ю-Эс-Эй тудей», видишь, как растет показатель потерь в Афганистане и Ираке в черной рамочке, что отведена для плохих новостей, отмечаешь, что растет он не так быстро, как раньше, – по крайней мере в Ираке, и думаешь, что, может быть, дела идут на поправку. Так и есть, если учитывать погибших, но чтобы подсчитать раненых, эту цифру надо умножить на десять, но и тогда невозможно сказать, сколько из них ранены серьезно. Один из четырех вернувшихся домой из Ирака и Афганистана нуждается в медицинской или психологической помощи. Иногда эта помощь недоступна им в должной мере, но если кому-то удается получить необходимое, правительство пытается словчить при каждом удобном случае. Ты не представляешь, как трудно получить полную инвалидность, и при этом люди, отправлявшие ребят воевать, пытаются ради мизерной экономии закрыть армейский госпиталь Уолтера Рида. Они ведут две войны и хотят закрыть ведущий медицинский центр, так как им кажется, что он обходится слишком дорого. За войну ты или против – неважно. Каким бы ярлыком – либерализма, консерватизма или другим – это ни прикрывалось – неважно. Важно делать все необходимое для тех, кто сражается, а они этого не делают. И никогда не делали. Никогда… никогда…
Роналд замолчал, а когда заговорил снова, то уже другим тоном.
– Когда правительство не делает, что должно, и военные не в состоянии позаботиться о своих раненых, тогда, вероятно, имеет смысл другим предпринять что-то. Джоэл Тобиас рассержен, и, может быть, он и собрал других таких же, как он, ради своего дела.
– Своего дела?
– Чем бы ни занимался Тобиас, намерения у него самые лучшие. Он знал людей, которым приходится нелегко. Мы все их знаем. Что-то им пообещал. Что им помогут.
– Хочешь сказать, деньги от того, что они там перемещают за границу, предназначались для раненых солдат?
– Часть их. Бо€льшая. Поначалу.
– Что изменилось?
– Пошли большие деньги. Так я слышал. Чем больше денег, тем больше их хочется.
Роналд поднялся. Наш разговор закончился.
