Патрик Данн - Лилия прокаженных
Он улыбнулся.
— Что еще делало кельтскую женщину неотразимой?
— «Овальное лицо, сужающееся книзу. Белая, как свежевыпавший снег, кожа, румяные, словно алые лепестки наперстянки щеки. Брови чернее воронова крыла, жемчужная россыпь зубов меж пунцовых губ. Волосы цвета желтых ирисов на летних заливных лугах или отполированного до блеска червонного золота. Высока и стройна как белая береза…» Сами видите, кое-что общее у меня с ней есть, даже черные как вороново крыло брови. Жаль, волосы такие же, да еще вьются. И до высокой стройной березы недотягиваю — я скорее ее карликовая разновидность.
Грут рассмеялся. Официант принес закуски. Когда Грут выжал на копченого лосося немного лимонного сока, я посоветовала посыпать все черным перцем.
— Мм… вкус, конечно, выиграет. Думаю, ирландцы знают толк в лососе. Он ведь играет заметную роль в кельтской мифологии?
— Вы правы, его считают символом знания. Вообще-то легендарный Мудрый Лосось жил в реке, на берегу которой стоит наш ресторан. Знаменитый воин Финн Маккул обрел мудрость и дар предвидения, когда, жаря лосося, нечаянно обжег большой палец и сунул его в рот.
Грут потрогал лососину на тарелке пальцем и поднес его к губам.
— Значит, если я это сейчас лизну, то стану пророком?
— Очень сомнительно. Тем более что в наши дни лосось скорее символизирует людскую недальновидность.
— Как это?
— Для меня он свидетельство варварского отношения к природе. Лососей вылавливают дрифтерными сетями в Атлантике, такие же ставят на них в устьях рек. А еще рыболовы-спортсмены, браконьеры, стоки промышленных отходов… И когда, наконец, он попадает на стол, вкус у него не тот, что раньше, — спросите Артура Шоу. С другой стороны, тот, кто ест лососину с рыбоводческих ферм, и вкуса настоящего не знает, и рискует отравиться диоксинами, позволив себе больше двух-трех кусочков в неделю. Хватит, пожалуй, а то я вам аппетит испорчу.
— Не получится, — засмеялся Грут и приналег на копченого лосося с еще большим удовольствием. — Никакого чувства вины не испытываю. Хищника совесть заела — можете представить? Не хочу всю жизнь думать о загрязнении атмосферы. Не вижу причин паниковать из-за глобального потепления — что особенного в том, что лето на лето не приходится? А вот глупцом себя чувствую. Даже самый безмозглый хищник не убивает без нужды и не гадит в своем логове. А мы как филовирусы — смертоносные, но близорукие. — Он бросил взгляд на соседний столик, за который официант усаживал какую-то пару.
— Терри Джонстона убил такой вирус?
— Нет. Он умер не от геморрагической лихорадки. Думаю, что я знаю причину, но для доказательства требуется время.
— А мне можете рассказать?
Грут снова покосился на соседний столик, и я посмотрела в том же направлении. Мужчина и женщина сидели молча, с ничего не выражающими лицами. Груту, очевидно, показалось, что они нас подслушивают.
— Не сейчас. Прогуляемся попозже вдоль берега?
— С удовольствием.
Официант налил ему альбариньо. Я наблюдала, как Грут поднял бокал, втянул носом воздух, оценивая букет, потом набрал полный рот вина и, не глотая, перекатывал его по нёбу и языку, пробуя на вкус. Обычно такая дегустация не самое привлекательное зрелище, но у Грута получалось так, что мне даже понравилось.
— Сначала расскажите, как вас угораздило заняться медициной, — попросила я, стараясь не показать, насколько мне интересно все, что имеет к нему отношение.
Грут кивнул официанту, тот разлил вино, убрал тарелки и удалился.
— Можно считать, это у нас семейное, да еще с миссионерским уклоном. Большую часть жизни отец отдал борьбе с туберкулезом в южноафриканских поселениях. Он страшно переживал, когда по ним прокатилась волна СПИДа, возродив болезнь, с которой, как он думал, удалось покончить. Должен признаться, в моем решении стать патологоанатомом никаких великих амбиций спасти мир не было. Но когда в 1994 году формировалась новая полицейская служба, ген благодетеля человечества во мне встрепенулся, и я пошел туда работать. Надеялся, что смогу принести пользу там, где силы правопорядка раньше воевали с народом, вместо того чтобы ему служить.
— И получилось?
— Какое-то время получалось. А потом вышла одна история…
Официант принес запеченную щуку, и мы сидели, откинувшись на спинки стульев, пока он расставлял тарелки.
— А щука в ирландских сказках фигурирует? — поинтересовался Грут.
— Лучше Финиана спросить, он у нас специалист по местной истории и фольклору.
— Еще и фольклорист? Более креативного садовника в жизни не встречал. Ваш Финиан, значит, на все руки мастер.
Не знаю, отчего я слегка покраснела — от слов «ваш» или «на все руки мастер», но что-то мне не понравилось. Вероятно, и то и другое. А может, пристальный взгляд Грута — он словно выискивал слабое звено в наших с Финианом отношениях.
Грут налил еще вина, и мы принялись за еду. Он расспрашивал меня о семье, и я рассказала, что брат — детский врач, живет в Чикаго, женат и у них есть ребенок, что мой отец страдает болезнью Альцгеймера, лежит в частной лечебнице и последние два месяца со здоровьем у него плохо.
— Извините, не знал. Вижу, вы его очень любите — как и я своего когда-то. — В голосе Грута слышалась тоска. Стряхнув набежавшую грусть, он подлил вина мне и себе.
Мне попалось несколько рыбьих косточек, и я вспомнила рассказ Артура Шоу о щучьей голове — к счастью, рыбу подали без нее.
— Только что всплыло в памяти одно поверье, связанное со щукой. В ее голове есть крестообразная косточка, которую носили как амулет от колдовских чар.
Грут нахмурился.
— Странным образом мы возвращаемся к тому, что я рассказывал о своей работе в полиции. Однажды кто-то выкопал из могилы кости Ханнеса Рейла, в прошлом политического деятеля от Национальной партии. Их истолкли, приготовили зелье и продавали как средство мьюти от СПИДа. Осмотреть остатки скелета мне поручило полицейское подразделение по борьбе с оккультными преступлениями. Его учредил и для борьбы с тем, что в обновленной Южной Африке происходило все чаще — кости не только выкапывали, ради них убивали людей. Так я начал расследовать убийства, связанные с охотой за человеческими останками.
Он допил остатки вина в бокале и хотел налить нам обоим еще, но бутылка оказалась пуста.
— Сейчас принесут.
Я скорчила гримасу. Не многовато ли будет? «Не старайся за ним угнаться, Иллон. Пусть гробит себя, раз ему так хочется». Я чувствовала, что пьянею.
— Только без меня, — предупредила я, зная, что все равно присоединюсь, и чувствуя себя гостем графа Дракулы: в обаянии ему не откажешь.
Грут подал знак официанту и продолжил рассказ:
— В следующие два года я много жуткого насмотрелся — особенно когда были замешаны дети. Однако со временем стало казаться, что деятельность подразделения все больше напоминает охоту на ведьм — повсюду мерещатся происки Сатаны. Сам я, учтите, в дьявола не верю.
— И поэтому вы ушли из полиции?
— Поэтому я ушел из подразделения. А с полицией расстался из-за несогласия с нашей системой правосудия. И еще из-за гибели отца.
— Как он погиб?
— Убили за то, что не смог сказать, который час.
— Не поняла.
Грут налил нам вина из второй бутылки и как следует приложился к бокалу.
— Пять лет назад он шел по улице в центре Йоханнесбурга. Чернокожий парень спросил у него, который час. Накануне у отца остановились часы, он собирался купить новую батарейку, и они были у него на запястье. Когда он ответил, что не знает, парень рассвирепел и попытался часы отобрать. Отец сопротивлялся, нападавший вытащил пистолет и выстрелил ему в живот. Пока отец, истекая кровью, лежал на тротуаре, мерзавец сорвал часы, увидел, что они стоят, швырнул на землю и снова выстрелил — на этот раз в голову.
В суде защита напирала на то, что отец не мог не знать, что в городском районе, где закон бессилен, разгуливать с дорогими часами опасно, и надо было сразу их отдать. Как еще они заявили, у подзащитного — нигде не работающего бродяги — СПИД и причина неадекватного поведения — патологические изменения в мозгу. Его признали виновным в убийстве. Приговор — три года тюрьмы. Судья решил, долго в камере ему не протянуть и такой срок равносилен пожизненному заключению… Через двенадцать месяцев убийца вышел на свободу. Если вы не поняли, что в действительности происходило, добавлю — судья был белым.
На мой взгляд, это классический пример несоразмерной компенсации за обиды и унижения прошлого. Отец не заслуживал, чтобы его принесли в жертву на алтарь политкорректности. Словно им было мало того, что по иронии судьбы его убил один из больных и обездоленных, которым он всю жизнь помогал.
Грут не скрывал горечи. Допив все, что оставалось в бокале, он наполнил его доверху.
