Саския Норт - Клуб гурманов
Когда я закрывала портфель, мой взгляд упал на стопку листов, на которых был напечатан адрес электронной почты Ханнеке. Я судорожно просмотрела их, краем глаза поглядывая на Симона. Он стоял, повернувшись ко мне спиной.
В каком-то припадке я вытащила один листок, смяла и сунула в карман. Потом закрыла портфель и аккуратно поставила за сиденье.
— Это Иво, — буркнул Симон, усаживаясь рядом со мной. Он выглядел так, будто за несколько минут постарел на десять лет. Лицо побледнело, морщины у уголков рта словно стали глубже.
— Господи, Карен, что же с нами не так? Может, это наказание? Может, все было слишком хорошо? Иногда я так думаю. Что это цена за успех и за счастье. За это мы получаем такие удары. Мы что-то должны понять. Но что? Что, мать твою!
Он перешел на крик и упал головой на руль. В глазах стояли слезы.
— Я не могу этого выдержать! Что я ничего не могу сделать! Совсем ничего! Он совсем раздавлен… А дети…
Он поднял на меня глаза, полные слез.
— Они должны ее отпустить.
Его подбородок дрожал. Я открыла окно и вдохнула холодный, влажный воздух, чтобы меня не стошнило.
26
Моя милая, милая Хан!
Это так ужасно, видеть, как тебе больно, и знать, что эту боль принес я. Но у меня нет другого выхода, как расстаться с тобой. Так нужно. Как бы благодарен я ни был за твою поддержку, доверие, веру в меня (если бы тебя не было рядом, кто знает, какой глубокой оказалась бы моя пропасть) и за понимание. С этого дня я буду стараться спасти то, что еще можно спасти. Я не хочу потерять Бабс. Я не хочу потерять детей. Поэтому я решил сдаться этой ситуации и больше не сопротивляться, а постараться понять.
Да, я люблю тебя, несмотря ни на что. То, что было у нас с тобой, было прекрасно, волшебно и незабываемо. Возможно, это даже спасло мне жизнь, но за всем этим стоял страх. Мы были одинокими, потерянными и попытались на короткое время спрятаться друг за другом. Так мне кажется. Но ураган затих, снова выглянуло солнце, и надо жить дальше. Я никогда не хотел разрушать свой или твой брак, и насколько я знаю, ты тоже этого не хотела. Так что, пожалуйста, Ханнеке, начни смотреть в будущее и сохрани то, что у нас было как прекрасное прошлое. Ты всегда будешь занимать место в моем сердце, но каким странным тебе это ни покажется, все остальное пространство в нем принадлежит Бабс. Я надеюсь, что и тебе однажды удастся снова впустить в свое сердце Иво.
Что касается Симона, ты права, но я не могу иначе, я связан с ним по рукам и ногам. Кроме того, я не хочу больше злости, она сжирает меня изнутри. Весь следующий год я хочу посвятить восстановлению руин, ведь они возникли по моей вине: как с Симоном, так и с Бабс. Обещаю: я сделаю все, чтобы моя жена снова полюбила меня, а фирма вернулась ко мне. Да, я вижу, что тебе противно это читать, но я должен поставить себе эти цели. И чтобы достичь их, я уже принял решение продать дом. Я хочу уехать из этой проклятой дыры и выйти из клуба гурманов. Выйти из-под сферы влияния Симона. Начать с чистой страницы.
Милая Хан, нам лучше не общаться и не видеться. Это мое последнее письмо тебе. Мы, конечно, будем встречаться на улице, у друзей, на корте, слышать имена друг друга в чьих-то рассказах и это будет причинять боль, но она пройдет, поверь мне. Я надеюсь, что когда-нибудь мы снова станем просто друзьями, и Иво меня простит.
С любовью, Эверт
Это электронное письмо было написано за неделю до пожара. Я все гладила и гладила бумагу, как будто могла утешить этим Ханнеке, а слезы капали из глаз прямо на стол. Я снова и снова перечитывала слова Эверта и снова и снова убеждалась: он не хотел умирать.
Я положила голову на письмо и увидела перед глазами ее. Как ее тело отсоединяют от аппаратов. Ее сильное молодое тело, которое не имело права умирать. Неужели ее печаль по Эверту была так велика, что она прыгнула за ним? Я покачала головой. Как Эверт не выбирал смерть, так и она не хотела ее. Это было совершенно очевидно. Ханнеке знала, что Эверта убили, и она была готова доказать это вот этими письмами. Которые сейчас были в портфеле у Симона.
Я застонала. Я чувствовала себя больной от горя, больной от самой себя и от моих друзей.
По садовой дорожке проехала машина, и я подошла к окну посмотреть, кто приехал. Это был Михел. Я быстро смяла письмо и сунула в карман, вытерла слезы и развернула газету. По официальной версии, я еще не могла знать о смерти Ханнеке.
— Ох, Карен, — пробормотал Михел, увидев меня.
Он неловко склонился надо мной и обнял.
— Что случилось? — спросила я изо всех сил непринужденно. — Хочешь кофе?
— Не вставай. И обними меня. Пожалуйста.
Он зарылся носом мне в волосы и вдохнул воздух.
— Карен. Дело в том… Я хотел сам тебе сказать… Я сразу поехал домой.
Я схватила его за руку и потянула на стул рядом с собой.
— Что? Что случилось?
Он вздохнул и замолчал. Потом взял меня за плечи и прижал к себе.
— Сегодня Ханнеке снимают с аппаратов. Это больше не имеет смысла… Ее мозг настолько поврежден… На самом деле, она уже умерла.
Он крепко сжал меня и застонал. Его грудь дрожала.
— Кто… Кто тебе сказал?
— Симон. Он позвонил мне полчаса назад. Все поехали туда…
— Все?
Мне стало гадко от этого слова.
Вздрагивая, Михел вытащил из кармана сигареты и закурил. Я встала и тоже взяла одну. Он протянул мне зажигалку. Но руки дрожали так сильно, что я никак не могла попасть в огонек.
— И… — сказал он хриплым срывающимся голосом, отводя от меня глаза, — нас там не хотят видеть. По крайней мере, тебя. Я знаю. Это смешно. Я тоже ужасно разозлился. Симон не может ничего сделать, он тоже считает, это ужасно. Но Иво ее муж… Мы должны уважать его выбор.
Мне вдруг стало жутко холодно.
— Ничего страшного. Я все равно не хочу прощаться с ней в окружении людей, которые, возможно, виноваты в ее смерти.
— Карен…
— И неважно, кто ее толкнул. Если даже она прыгнула сама, ее вынудили. Она должна была умереть, потому что многое знала о смерти Эверта.
— Дорогая, это не имеет смысла. Я понимаю, ты злишься и расстроена, но, пожалуйста, будь разумной.
— Это как раз то, что я наконец-то и делаю.
Михел устало сжал пальцами переносицу. Потом поднял глаза и вопросительно посмотрел на меня.
— Пожалуйста, Карен, задумайся о том, что ты несешь. Прекрати эти пустые обвинения. Иво потерял жену, Бабетт мужа… Этого достаточно. Оставь их в покое.
— Я не прощу себе, если оставлю все как есть. Я знаю, что Ханнеке никогда не покончила бы с собой, какой бы пьяной и расстроенной она ни была. Это мой долг перед ее детьми — поставить это под сомнение.
Он замолчал и взял новую сигарету. По его небритым щекам катились слезы. На какой-то момент он опять стал тем ранимым, добрым парнем, в которого я когда-то влюбилась. Мне захотелось его утешить. Он отвернулся.
— Я не могу рисковать всем, что заработал таким тяжелым трудом, ради твоей невероятной теории заговоров. Ты не можешь заставить меня отказаться от моей жизни и от моей фирмы. Я этого не сделаю. Я не встану на твою сторону. Ты будешь действовать одна, совсем одна.
Письмо Эверта прожигало мой карман. Но я не могла дать Михелу прочитать его без объяснений, как оно ко мне попало.
— Я знаю, Михел. И я надеюсь, будет еще не поздно тебя переубедить. Я имею в виду, для наших отношений.
27
Иво не хотел меня видеть, не хотел со мной разговаривать. Поначалу он даже сказал, чтобы я не приходила на похороны. Возможно, из одного только отчаяния и беспомощности он направлял в меня все свои стрелы. Я была предательницей, и в этом убеждении его поддерживали Анжела и Патриция, которые, казалось, с каждым днем злились на меня все больше. Сначала со мной еще здоровались в супермаркете, но неделю спустя и это прекратилось. По словам Бабетт, Анжела и Патриция постоянно взвинчивали друг друга разговорами обо мне, причем вспоминали один негатив. Почему я показалась им такой противной в самый первый вечер, что говорила, в чем была одета, как себя вела, что делала. Выяснялось, что все это время я была бесполезным придатком в их компании, меня терпели только потому, что мы были дружны с Ханнеке, а у Симона были дела с моим мужем. Что они с самого начала были уверены, что я их когда-нибудь предам, потому что я втайне смотрела на них свысока, а себя считала самой умной. Но все-таки никак не ожидали, что я окажусь такой стервой, что позволю перед полицией опозорить свою лучшую подругу и ее мужа.
Я прекрасно знала, как ведутся такие разговоры, потому что сама два года присутствовала при них. Характер, внешность, брак, семья отсутствующего человека подвергались полному анализу, а нередко разносились в клочья. Раньше я всегда считала, что добавляла в эти разговоры только нюансы, но теперь, когда вышла из их круга, я поняла, что была их полноправным участником, просто потому, что это была приятная и безобидная для нас манера общения. О нас самих речь можно было не заводить, наши страхи, неуверенность, наши отношения друг к другу оставались вне сферы разговоров. Это давало чувство сплоченности, принадлежности к лучшей части человечества. Мы хорошо воспитывали наших детей, а кто-то там — плохо. Мы выпивали в меру, а такая-то — алкоголичка. У нас прекрасные мужья, ее муж — козел. Мы со вкусом обставляли дом, у нее все в запустении. Мы хорошо играли в теннис, она едва попадала по мячу. Мы тщательно выбирали одежду, она пыталась нам подражать. У нас были деньги и приятная жизнь, она только мечтала принадлежать к нашему кругу. Мы были стройными сами по себе, ей приходилось все время сидеть на диете. Наши мужья нас уважали, ее муж не пропускал ни одной юбки.
