Леонид Могилев - Черный нал
Мы прощаемся с Птицей. Он остается в резерве. Связь прежняя. Это если перестанет работать телефон Струева. Он живет теперь в Петергофе у надежного товарища. Есть одна свободная комната и для меня. Алкаши с Ординарного напрасно будут ждать свою квартплату. Хозяин понял, что дела у меня не совсем благополучны, и поднял планку. Телевизор уже не в счет. Тем более, что лучше там и не появляться вовсе. Если бы владелец своей коммунальной недвижимости знал, сколько времени жил рядом с пятьюстами долларами, отчаянию его не было бы предела. Как не было бы предела радости, узнай он, что прошло мимо него. Какая череда судеб и кончин. И что за бритва сверкнула возле его небритых щек.
Струев хороший слушатель. Не прерывает, не делает удивленного лица, головой не кивает. Ходит по комнате, в кресле сидит, чай пьет. Хорошая вещь — чай. Еще бывает молоко, домашние пирожки, пельмени, борщ. Я стал действительно похож на Пса, пропах джином, не раздумывая бью по головам мерзавцев и не повинных ни в чем людей, бегаю, скрываюсь, отбиваю заложников. Потому что все должны вернуться домой. Я, Катя, Струев, Птица. Утром ходить на работу, вечером с нее возвращаться, жить, писать картины, книги…
Только вот рыбу нужно ловить пореже и в хорошей компании.
Если дело «под безопасностью», то Амбарцумов, наверное, давно на свободе и пока убран с театра военных действий. Где-нибудь в Англии, в Анталии. А Вальтер с Ромой, может быть, и сданы эстонцам, так как надо что-то делать с трупом господина Ежова.
* * *Пресса «Юрвитан» больше не упоминает. Как специализированная, так и обыкновенная. Как и не было члена коллегии уважаемого агентства, давно и надежно работающего на рынке недвижимости. Струев понятия не имеет, что произошло в офисе «Юрвитана». Знает только, что Алябьев с бригадой что-то там чинил и украл по халатности оставленный кем-то пакет. А потом исчез. Офис занимал комнаты в старом доме. Мало того, что были проблемы с трубами, в подвале все время стояла вода. Алябьев со товарищи строил дренаж. Рыл траншеи, пробивал переборки, прокладывал трубы, делал гидроизоляцию. Подвал они высушили, и их попросили что-то сделать в офисе. Там Лева наткнулся на конверт. Деньги ему, естественно, приглянулись, а дискета ни на черта не нужна была. Но его застукали, как это объяснили сотрудники, и он побежал. Зная подвалы и какой-то ход в канализацию, который они откопали, он выскочил во дворик, завернул за угол и пропал. Пропал вовсе. Крышку люка успел даже над собой поставить. И ушел. А потом пришел к себе домой, на сотню долларов гульнул и засветился. Его уже человек сто искало. Тогда он ничего лучше не придумал, как бежать ко мне. Правда, конверт спрятал гениально. Но он уронил первую костяшку домино. Сам стал этой костяшкой.
Медлить нам со Струевым нельзя. Александр Иванович сегодня жив, а завтра может умереть. Тем более что найдется группа товарищей, чтобы ему помочь. Утром мы решаем выехать на автобусе в Новгород.
Александр Иванович в состоянии лучшем, чем можно было предположить. Внутренние органы почти не задеты, пули прошли навылет. Был шок, теперь он проходит. Про судьбу семьи ему не говорят, объясняют, что ранены, но шансы есть. Это маленькая больничка на окраине нового района. Иванов привезен сюда под другой фамилией. Труп с биркой Иванова по-прежнему в морге. Любое решение сверху можно засаботировать снизу, если еще осталась совесть или нечего терять.
Струев показывает удостоверение. Сегодня воскресенье, дежурный врач отлучился, медсестра колеблется, но Струев делает такое строгое лицо, так многозначительно кивает на меня, а я хмурюсь, делаю жест, как бы что-то хочу достать из кармана, мандат какой-нибудь страшенный, смотрю на часы. Нас пускают минут на пятнадцать. Состояние больного позволяет. Он лежит себе в отдельной палате, рядом тумбочка, на окне занавески, и чистота кругом. Ни капельниц, ни приборов. Этаж второй.
— Даю вам пятнадцать минут, — повторяет сестра и уходит.
Мы выкладываем на тумбочку апельсины, сок, яблоки и сервелат в нарезке.
— Холодильник в коридоре, — говорит Александр Иванович.
— Да, да, — торопится Струев, после положим.
— Так вы из милиции?
— Саша. Ты должен нам помочь. Не милиции, не комитету. Нам и браткам твоим из списка.
— Какой список? — Холодеет взгляд, напрягаются руки на одеяле.
— Саша. У нас мало времени. Мы не знаем, что это за список. Мы не знаем, кто такой в действительности Амбарцумов. Но он убил уже Ежова, других братков. Тебя убивал, нас. Вот его он подставил в аэропорту в Таллине и в твою квартиру бутылку с его пальчиками поставил, Саша. Ты не волнуйся. Вот вырезки, вот целые полосы. Это то, что попало в прессу. Но как попало, так и пропало. Видишь? Мы смогли защититься. Это я тебя из морга вытащил.
— Так ты Струев? Правда ты? Мне говорили, что Струев. Я фамилию запомнил.
— Ты из Питера? — Да. И он.
— Где Амбарцумов?
— Думаем, на свободе.
— Тогда конец. Вы еще потрепыхаетесь, поскачете. Мне конец. Скажите честно, что с семьей?
И тогда Струев решается.
— Нет у тебя, Саша, семьи. Один ты.
Я закрываю глаза. А когда открываю, вижу, как слеза катится по щеке Иванова, как подергивается подбородок.
— Саша. Мужик. Помоги нам. Что это за список? Он теперь у чекистов. А может, и всегда был. Кто ты? Саша! Помоги. Мы тебя вытащим отсюда. Вывезем, отлежишься. Ты здесь под другой фамилией. Саша. Нас сейчас выгонять придут. Вот диктофон…
Машинка эта маленькая, кассеты — с коробочку из-под аспирина. Вчера весь вечер искали по ларькам. Поллимона стоит. Работает отлично.
— Вот так, Саша. Кнопульку нажимаешь и говоришь. Шепчешь. Тихо-тихо. Как с собой разговариваешь. Тут полчаса на одной стороне. Мы завтра придем в это же время. Ты машинку спрячь. Или кассетку. Под матрас засунь… Вот дай я положу пока туда. Ближе к стене…
— Ну все. Время вышло, господа. Смотрите, он же плачет. Вы тут протоколы свои пишете, совесть поимейте. Вон отсюда.
Мы уходим со Струевым. Надежда хлипкая на игрушку японскую и момент истины.
Нам нельзя тут больше светиться, но и отходить далеко от палаты Иванова тоже не следует. Это наш шанс, наша нить в лабиринте, и другой быть не может, а иная приведет к чудовищу. Нужно выбрать наблюдательный пункт. Я предлагаю чердак соседнего дома. Струев выбирает чердак самой больницы.
В эту ночь никто не посещал Александра Ивановича, кроме персонала, никто не надевал ему на голову полиэтиленового мешка, не подсыпал цианида в сок, не вкалывал услужливую иглу шприца, вынутого из «дипломата». Бог его берег всю ночь. А он говорил… Ему казалось, что это было очень долго, но монолог его уместился на одной стороне кассеты. Он задыхался, тогда выключал диктофон, отдыхал, ждал, когда вернутся силы, и говорил снова. А потом, выполнив эту свою последнюю работу, умер от горя.
— Ну что? Добились? — встретила нас вчерашняя медсестра.
Тело уже выкатывали из палаты туда, откуда однажды вернули, подарив иллюзию жизни.
Струев вошел в палату, когда там хлопотали белые халаты, прибираясь, снимая простыни, унося картонки и баночки. Он шагнул к кровати и сунул руку под матрас.
— Куда? Что? Зачем?!
Вот она, японская штуковина. И скорее в коридор, на выход.
— Стойте. Что это? Почему! Жаловаться… Позвоню..
Мы слушали голос Александра Ивановича на скамеечке в сквере.
— Моя настоящая фамилия Зотов. Имя и отчество подлинные. Я детдомовец. Как и вся братва из нашей группы. Когда отправляют на такие дела, лучше, чтобы родственников не оставалось вовсе. Это давняя методика — набирать в детдомах пацанов покрепче. Их набирают как бы в Суворовское или в Макаровское. Потом говорят, что будет еще интересней. В десять лет я попал в школу. В семнадцать был уже бойцом одного из спецназов. Все это время мы находились в Белоруссии. Полноценное обучение. По-английски говорили свободно. На практику нас однажды выбросили на побережье Южной Америки. Из пятнадцати человек двое не вернулось. Это было в Чили. Еще До Альенде. Проникновение. Мой город был Ла-Серена. Там было место одно. Оружие, передатчики. Во многих странах готовы наши бункеры и сейчас, естественно. Даже после нашего постыдного переворота бункеры остаются. Руки коротки у демократов. Есть еще люди в Москве.
Потом мы вернулись в Союз. Нас лодка забрала в нейтральных водах. Все как положено. Потом разбор полетов. После нас зачислили в часть. Это уже под Москвой. Служили. То есть тренировались, лекции слушали, ждали первого боевого задания.
Ждать пришлось недолго. Работы тогда для нашего брата было повсюду завались. Я всего говорить не имею права. Потом была последняя работа. Самолетами по одному, по двое летели в разные страны Южной Америки и собрались в Перу. Нас было двадцать человек. Еще ребята из другой группы. По озеру Титикака, смешное название, переправились на пароходике в Боливию. Там в Ла-Пасе еще были люди. Документы у всех были. В Ла-Пасе проходили тогда региональные соревнования. Спорт какой-то. Народу было полно со всей Америки. Так что проблем особых не было, проблемы начались, когда мы начали перемещаться в Санта-Крус. В этой стране не любят, когда в провинции появляются спортивно сложенные молодые люди. Стукачи появились, топтуны. Но мы вскоре как появились, так и исчезли. Одели форменки перуанские — «рейнджерские», получили в надежном месте боезапас, продовольствие, ушли в джунгли. Это вам все слушать, конечно, безумно интересно. Но это наша обычная была работа. Мы еще не самая крутая команда. Задание наше было — эвакуировать одного человека, который там выполнял свой интернациональный долг. Потом выйти на границу с Чили, там до океана рукой подать, отсидеться и выйти на побережье, где нас, должны были забрать на субмарину.
