Эрик Ластбадер - Вторая кожа
Двое мужчин некоторое время молчали, Николас потому, что хотел обдумать сложившееся положение, а прокурор потому, что хотел дать Линнеру время, чтобы восстановить внутреннее равновесие.
Наконец Танака Джин шевельнулся и сказал:
— Я взял под арест оябуна, Тецуо Акинагу, на людях. Из-за этого он потерял лицо. Может быть, это было тактической ошибкой с моей стороны. Акинага-сан и без того достаточно сильный противник, и не стоило приводить его в бешенство. Но я сам был очень зол, потому что в некотором роде на Акинаге лежала вина за смерть честного человека и хорошего друга.
Танака Джин посмотрел на стену с маленьким созвездием кровяных пятен.
— Во всяком случае, он меня предупредил: «Внутри вашего родного департамента есть средства, чтобы уничтожить вас». Вот его точные слова. Я не забыл их, так же как и выражение, с которым он произнес.
— Стараясь сохранить лицо, он проговорился.
Танака Джин кивнул головой.
— Именно так я и подумал, Линнер-сан. К тому же Акира Тёса, еще один оябун якудзы, сказал мне почти то же самое: «Если вас интересует коррупция, пошарьте в своем собственном департаменте». Как вы уже заметили, я создал себе некоторую репутацию реформатора. И, естественно, нажил гораздо больше врагов, чем друзей. Некоторые из них занимают очень высокое положение и в весьма неожиданных местах. — Танака Джин деликатно кашлянул. — Кто-то мешает мне вести дело Акинаги, я только никак не могу понять кто.
— И надеетесь, что я смогу? — Наконец стало ясно, почему Джин откликнулся на просьбу Нанги, разрешил осмотреть место преступления, намеренно оставил улики. Теперь прокурор выложил карты на стол.
— Я знаю это, Линнер-сан. — Глаза Танаки загорелись. — Все дело в тау-тау. Вы смогли увидеть царившие здесь насилие, ярость, которые скрывались брачными узами.
— Может быть, Родни и Джай Куртц действительно смертельно ненавидели друг друга, — ответил Николас, — но та ненависть, которую я почувствовал здесь, гораздо сильнее. И исходит она от другого человека.
— От убийцы, Линнер-сан!
— Да, может быть.
Танака Джин с горящими глазами подался вперед.
— Вы видели его, да? Скажите мне, кто он.
— Я не знаю. Никак не могу поверить, что я... — Николас перешел на шепот, он почти хрипел, как будто психическая рана, полученная им возле стены смерти, подорвала его силы. — Джин-сан, с помощью тау-тау я мысленно постарался увидеть убийцу Родни Куртца и, может быть, также Джай Куртц и... как будто заглянул в темное зеркало. — Линкер сжал ладонями виски. — Я увидел самого себя.
Опыт террора
Человек, перед глазами которого проходят два или три поколения людей, похож на зрителя в ярмарочном волшебном павильоне, который смотрит на одни и те же фокусы два или три раза подряд, хотя они и предназначены лишь для однократного показа.
ШопенгауэрОзон-Парк, Нью-Йорк
Весна 1961 года
Мику Леонфорте, сколько он себя помнил, всегда снился один и тот же сон, в котором он видел себя уже не мальчиком, но молодым мужчиной, совершенно не похожим на того смуглого мальчишку, которого он видел каждое утро в зеркале. Во сне у него были светлые волосы и голубые глаза; он всегда был одет в нарядный белый костюм и находился где-то очень далеко от родного дома, расположенного на пересечении 87-й улицы и 101-й авеню в районе Озон-парка в Нью-Йорке.
Впрочем, он не мог сказать наверняка, где он находился. Может, это была Флорида или же Европа, но во сне он видел пальмы, чувствовал прохладный морской бриз, океанская гладь была усыпана роскошными яхтами, блестевшими под яркими солнечными лучами. Впрочем, это могла быть и не Флорида, потому что все вокруг говорили на незнакомом языке — не по-итальянски и не по-английски. Да и сам он говорил на каком-то иностранном языке. Если уж на то пошло, Мик был один раз во Флориде вместе с отцом и братом Чезаре, и в его сне природа была не такая, как во Флориде. Он видел себя в каком-то экзотическом месте, и рядом с ним была чудесная девушка, высокая и стройная. От ее длинных загорелых ног невозможно было оторвать взгляд — так они были хороши. Она заплетала свои светлые волосы во французскую косичку, открывая правильный овал лица, на котором сияли прекрасные глаза неправдоподобно зеленого цвета и почти океанской глубины. Она сидела рядом с ним в шикарном автомобиле марки «штуц-панда» черного цвета, из-под ее шелковой юбки были видны колени, покрытые бронзовым загаром. Она улыбалась ему, поправляя выбившиеся из прически пряди волос. Его сердце сильно билось при виде ее колен и при мысли о стройных бедрах, скрытых юбкой.
— Майкл! — нежным голосом позвала его девушка.
Она всегда называла его полным именем, и ему это страшно нравилось. Ему вообще все нравилось в ней до такой степени, что казалось, будто она — это часть его самого, и что она посвящена во все его мысли и тайны. Ему казалось, что она любит его, и от этого на сердце было так легко и радостно, что ему хотелось летать в небе вместе с белыми облаками, похожими на картинки из детских книжек.
Там, во сне, они ехали на машине по шоссе, окаймленному прямыми темно-зелеными кипарисами. Иногда они проезжали мило небольших домиков, крытых ярко-красной черепицей и сиявших молочной белизной оштукатуренных стен. Ощущение полной свободы пьянило его сильнее любого наркотика. Мик протянул руку, чтобы коснуться девушки, но она взяла ее в свои ладони и стала нежно ласкать его пальцы ртом.
Потом они оказались на открытой танцевальной площадке какого-то ночного клуба, расположенного на горном выступе, нависшем над океанской гладью. Вся площадка была обсажена кустами роз, от которых исходил сильный аромат. Оркестранты во фраках играли приятную мелодию, он обнимал в танце девушку, смотрел в ее глаза и видел в них отражение китайских фонариков, висевших по диагонали над площадкой. Людей вокруг не было, и ему очень нравилось то, что оркестр играл только для них. Все принадлежало только им двоим.
Как бы прочитав его мысли, оркестр заиграл «Серенаду лунного света». Он тесно прижал к себе девушку, ощущая все ее упругое тело от колен до груди. Когда ее бедро касалось его ног, он вздрагивал, как от удара током, и чувствовал, как твердеет его член, и все тело наливалось силой и страстью. Он не мог думать уже ни о чем, кроме нее...
Майкл всегда отчетливо помнил все подробности и мельчайшие детали своего сна. Проснувшись, он лежал в постели, глядя невидящими глазами в потолок. В его ушах еще звучала «Серенада лунного света», он ощущал невыразимое блаженство от прикосновений ее бедра к его пенису...
Резкий стук в дверь рассеял последнее очарование сна. Он повернул голову в сторону открывшейся двери и увидел свою сестру Джеки.
— Пора вставать, Майкл!
Это мгновение он заполнил навсегда — эротические ощущения слились со смертельным страхом: он внезапно осознал, что его сестра и была той девушкой из чудесного сна.
Дед Майкла Леонфорте, в честь которого был назван его старший брат Чезаре, эмигрировал в Новый Свет в 1910 году. Он жил в восточном Нью-Йорке, в районе, который называли Старой Мельницей. Это было сицилийское гетто, расположенное в самом конце улицы Полумесяца рядом с ямайской бухтой, известное более молодому поколению под названием «яма», так как улицы здесь располагались, на двадцать — тридцать футов ниже, чем в любом из пяти районов Нью-Йорка.
На рубеже веков отцы города объявили о том, что все улицы должны быть подняты на определенную высоту по отношению к уровню реки.
Так и было сделано везде, кроме места, которое называлось «яма». И никто не знал, почему так получилось. Возможно, там уже было построено слишком много домов, или же, что более похоже на правду, потому, что там находилось гетто, и всем было наплевать на его жителей.
В те давние времена дед Майкла выращивал коз, продавал их мясо и молоко знакомым иммигрантам. Очень скоро, однако, он стал так называемым «защитником», что было гораздо более прибыльным делом. Он перебрался из «ямы» в просторную квартиру на третьем этаже кирпичного дома на углу 101-й авеню и 87-й улицы, в район Озон-парка, где в шумном соседстве проживали сицилийцы и неаполитанцы.
Уже тогда переезд из восточного Нью-Йорка в Озон-парк был непростым делом. Оба района были населены хулиганами, мошенниками, бандитами и просто ненормальными людьми, любившими упражняться в стрельбе по живым мишеням. В восточном Нью-Йорке верховодила банда Фултон-Рокавей. Им «принадлежал» кусок территории между Рокавей-авеню и Фултон-стрит к югу от Атлантик-стрит. В районе Озон-парка орудовала другая не менее свирепая группировка парней, вернее сказать, подростков, которые родились в пятидесятых годах и называли себя «святошами». В борьбе с более опытным врагом эти ребята даже создали группы «смертников», участвовавших в каждой уличной разборке. Эти безумцы разъезжали на грузо-пассажирском «форде», обвешанные стальными цепями и огнестрельным оружием разного калибра. Имелись у них и весьма устрашающего вида ножи.
