Эдуард Тополь - Римский период, или Охота на вампира
И вдруг – Елена даже остановилась от изумления: высокий и потому длинно вытянутый в кресле мужчина, взрослый, плохо выбритый, какой-то мосластый, рано лысеющий, с тяжелой челюстью – вдруг этот мужчина искательно зашевелил головой, зачмокал губами, как грудной ребенок в поисках соски или материнской груди, и, не найдя ни того ни другого, заплакал, как младенец, без слез и засучил ногами.
Это было настолько дико и парадоксально, что Елена тут же забыла о своей роли, застыла на месте с открытым ртом, и только жесткий голос в наушнике вывел ее из этого состояния, отрезвил и заставил двинуться дальше, говоря:
– А теперь мы двинемся по линии вашей жизни на несколько лет вперед, но при этом вы уже не будете испытывать те чувства и ощущения, которые испытывали тогда. Вы будете смотреть на себя и события со стороны, как на телеэкране, и рассказывать мне все, что видите. Все, что видите. Итак, год 1960-й, вам десять лет, у вас только что умер любимый пес. Как его звали?
– Памир, – произнес Богул, вновь вытянувшись во всю длину кресла.
– Какой он породы?
– Никакой. Дворовый…
– Большой? Маленький? Какой масти?
– Маленький. Рыжий. Одно ухо черное…
– Вы его хорошо видите?
– Да.
– Отчего он умер?
– Он не умер. Его убили.
– Кто его убил? Он попал под машину?
– Нет…
– А вы видите, кто его убил?
– Да.
– Кто же? Вы сами?
– Нет. Мой отец…
– За что он его убил?
– Ни за что. Отец был пьяный, бил мать, а Памир схватил его за ногу, укусил. Тут отец со всей силы ударил его ботинком, Памир отлетел к стене, завизжал, не мог встать, а отец схватил топор и порубил его.
– Вы видите, как он его рубит топором?
– Да, вижу…
– То есть вам десять лет и вы при этом присутствуете. Что вы делаете?
– Я кричу. Мать меня держит, а я кричу, писаюсь и падаю в обморок.
– А потом?
– Потом я вижу, как я плачу, метлой собираю куски Памира в совок, заворачиваю в газету «Пионерская правда» и несу на кладбище.
– Далеко это кладбище от вашего дома?
– Нет. Четыре квартала и через пустырь.
– Кто-нибудь идет с вами? Мать? Друзья?
– Нет, никто. У меня нет друзей.
– И вы его хороните на кладбище?
– Да.
– А чем вы копаете могилу?
– Совком. Я специально принес из дома.
– И вы видите это место? Видите, где закопали собаку?
– Вижу.
– Где?
– Возле самой ограды, с наружной стороны, под березой…
– Посмотрите вокруг. Кто-нибудь видит, как вы это делаете?
– Нет.
– И никто не знает это место?
– Никто.
– И вы не сделали там никакой зарубки на березе, никакой надписи?
– Нет.
Елена не понимала, зачем Винсент с таким упорством выспрашивает эти подробности, но послушно переводила его вопросы:
– И вы никому не показывали это место, не рассказывали о нем?
– Нет.
– Никогда-никогда? Вы уверены?
– Да, уверен.
– Хорошо. А теперь слушайте меня внимательно. Пристально смотрите на эту могилу вашей собаки и слушайте меня внимательно. Береза… – Елена по приказу Винсента несильно ударила ребром ладони по ручке кресла, на котором лежал Богул, и повторила: — Береза… Сейчас мы берем всю пленку вашей памяти за первые десять лет от момента вашего рождения до гибели вашей собаки и сворачиваем ее так, как сворачивают фотопленку. На этой пленке все горькие эпизоды вашего детства, все обиды, все эпизоды энуреза, мастурбации, избиения отцом вашей матери – все там. Мы свернули эту пленку, вложили в черный футляр, закрыли крышкой и заклеили клейкой лентой. И теперь мы… береза… закапываем эту пленку рядом с Памиром, под этой березой. Видите? Мы ее закопали. Никто, кроме вас и меня, не знает, где закопана эта пленка, и без меня вы никогда не будете откапывать эту пленку, никогда не будете без меня заглядывать в нее и в свое детство. Вам ясно? Памир! – произнесла Елена, как заклинание, и снова несильно, но жестко, ребром ладони ударила по ручке кресла. – Памир… А теперь идем дальше… – Ее голос смягчился. – Откручиваем пленку еще на десять лет. Год 1970-й. Самое первое убийство. Как это случилось? Повторяю: вы не испытываете тех чувств, которые испытывали тогда, вы просто смотрите со стороны на то, как это произошло, и рассказываете мне, потому что я самый близкий вам человек. Что тогда случилось? Вы видите?
– Вижу… Ее зовут Рената. Такое странное имя. Может быть, она его себе придумала. Но она говорит, что она татарка и это татарское имя. Она приходит ко мне сама, когда хочет потрахаться. Только за этим. Она приходит, требует выпить – я всегда должен держать для нее бутылку кагора. Она не разрешает ни целовать себя, ни ласкать, ничего. Если я начинаю что-то рассказывать, она перебивает, не слушает. Выпьет на кухне бутылку кагора, встает, идет в комнату и ложится на диван. Я должен сам ее раздевать и трахать, она лежит колодой и ждет, когда я сам все сделаю. А в этот раз она пришла уже выпившая и сразу легла на диван, говорит: «Давай! Работай!» Я ее раздеваю и вижу у нее на ляжках синяки – пять синяков, как от пальцев. Я понял, что кто-то ее только что трахал, но не удовлетворил, вот она и пришла добрать кайфа. Я ложусь на нее, но у меня ничего не получается. Она начинает надо мной издеваться, смеяться. Я объясняю, почему у меня не получается, говорю: «Ты только что с другим трахалась, мне это неприятно, поэтому у меня не получается. Помоги мне». А она еще больше издевается: «Да ты вообще импотент! Мне подруга говорила, что ты к ним в больницу приходил, говорил, что у тебя член гниет. Неужели я буду твой гнилой член сосать?» Тут я разозлился, говорю: «Будешь!» Она говорит: «Не буду!» Я взял нож, приставил ей к лицу, говорю: «Будешь! Выбирай: нож или…» А она смеется: «Да у тебя и член гнилой, и нож ржавый!» И ногой меня в пах – хрясть! Да так, что я отлетел к стенке. Ну и тут мне в голову голос – мой голос, меня самого, десятилетнего: «Поруби ее!» Ясно так: «Поруби ее!» А я этого голоса никогда не мог ослушаться – ни в тот момент, ни потом, в других случаях. Я вышел на кухню, взял топорик-секач, вернулся, а она уже сидит, чулки натягивает. Ну, я ее сразу – по голове. Но по темени не попал, попал по уху и в шею. Зато со всей силы, так, что кости хрустнули. Ну а дальше уже автоматом пошло – она на пол упала, дергается и хрипит, а я бью. Она хрипит, а я бью… Чувствую, что еще больше зверею и что у меня идет сексуальное возбуждение – ну так стоит, аж звенит!.. И когда она успокоилась, я уже кончил. И вижу, что порубил ее на части – руки отдельно, ноги отдельно, голову тоже. Кровищи из нее много вытекло, вся комната в кровище. Я в этой кровище поскользнулся, упал, палец вывихнул. Потом сажусь на пол, начинаю ее складывать, но по-разному, в разные композиции – ноги к голове, руки к заднице. Сижу так в ее кровище и чувствую, что снова возбуждаюсь. Думаю: это, конечно, от запаха крови – не от ее же обрубков! Я читал про такое, кровь кого хочешь возбуждает – что зверя, что человека. И тут я понимаю, что нашел средство, что теперь мой член никогда гнить не будет. Я взял ее голову за волосы, поднял, поцеловал в губы и сказал: «За это я тебя люблю!» И я правда ее люблю, ее одну, самую первую. Вы мне верите?
– Верю. Голос… – Елена ребром ладони несильно стукнула по ручке кресла. – Голос… Он отдал приказ, и вы не могли ослушаться. Голос… – И Елена ребром ладони опять несильно стукнула по ручке кресла. – А теперь мы берем всю эту пленку памяти, за все десять лет от похорон Памира до этого случая, сворачиваем туго-туго и снова закапываем в наше секретное место под березой на кладбище. Под березой… И больше никогда – никогда-никогда! – ни при каких обстоятельствах вы без меня к этому месту не приближаетесь, и никто, ни один врач, психиатр или гипнотизер, не сумеет подвести вас к этому месту. И без меня – никто и нигде в мире, ни в России, ни вообще, – не сможет открыть эти коробки с пленкой, потому что они открываются только моим голосом и словами «береза», «Памир», «голос». – И Елена снова несильным ударом ребра ладони стукнула по ручке кресла, в котором лежал Богул, отметила каждое из этих слов. – Это наш с вами секретный код замка: береза – Памир – голос!
25– …И было в полночь: Господь поразил всякого первенца в земле Египетской, от первенца фараона, который сидеть должен на престоле его, до первенца пленников, которые в темнице, и все первородное от скота. И встал фараон ночью сам и все рабы его и все египтяне, и был вопль великий в Египте, ибо не было дома, где не было бы мертвеца. И призвал он Моисея и Аарона ночью и сказал: встаньте, выйдите из среды народа моего, и вы, и сыны Израилевы. И мелкий, и крупный скот ваш возьмите и пойдите; благословитетакжеменя…
Дорогая Белла! После десяти дней пребывания в Вене у меня возникло такое чувство, словно я, не умея плавать, а только надеясь на законы физики, нырнул в океан и ухожу все глубже и глубже. Но еще есть воздух в легких, и я смотрю вокруг с любопытством и жду – когда же меня начнет выталкивать наверх? Однако помаленьку уже появляются робость и страх – а если не начнет выталкивать, если тут этот закон не действует?
