Том Клэнси - Живым или Мертвым
Он проследил, как клиенты поднялись на борт и помахали ему, а потом подал знак Ване, своему механику и заодно матросу. Тот отдал швартовы. Виталий включил дизель, и суденышко отошло от причала, вышло на фарватер и направилось в открытое море. Черная вода нисколько не манила к себе, но сам Виталий и его судно были предназначены для плавания по ней и отлично чувствовали себя в море. Еще небольшой транквилизатор — и утро станет идеальным. Виталий вынул из пачки длиннющую сигарету «Мальборо-лайтс 100». И утро действительно стало идеальным. Суда местных рыбаков давно уже покинули гавань — они выходили в море в несусветную рань. По морю можно было плыть куда угодно, ничего не мешало, лишь чуть заметная рябь похлюпывала о бакены.
Виталий вывел свой корабль за волнолом, взял право руля и направился на восток.
Следуя инструкции, Аднан обходился малочисленной группой — он сам и еще три человека, которым он безоговорочно доверял. Вполне достаточно народу для того, чтобы справиться практически с любым трудным делом, и недостаточно, чтобы могли возникнуть проблемы, когда дело дойдет до неизбежных последствий их действий. Впрочем, об этой части операции он не задумывался. В общем и в целом, его должна постигнуть та же участь, что и его спутников. «Печально», — подумал он. Нет, куда страшнее была мысль о том, что они могут провалить задание. Провал, без всякого сомнения, отзовется на большой операции, о которой Аднан почти ничего не знал, но собирался приложить все силы для того, чтобы не подставить ее под угрозу.
Его жизнь… Аднан улыбнулся. Неверные считают жизнью все это — деревья, и воду, и материальную собственность. Ничего подобного, жизнь не определяет ни то, что ты ешь и пьешь, ни твоя телесная похоть. Время, которое ты проводишь на этой земле, это всего лишь подготовка к тому, что будет потом, и, если ты верен и послушен единому истинному Богу, то воздаяние тебе превзойдет всякое воображение. Менее определенной, подумал Аднан, является его судьба после того, как он добьется успеха. Дадут ли ему еще какое-нибудь задание, посерьезнее, или сочтут, что он принесет джихаду больше пользы своим молчанием? Он предпочел бы первое, если это будет означать дальнейшее служение аллаху, но если ему предназначено второе, так тому и быть. Он безропотно примет любой исход, поскольку у него нет сомнений в том, что он сделал все, что мог, для того чтобы прожить свою первую жизнь как можно лучше.
Все, что может случиться, думал он, еще пребывает в будущем, вот пускай оно само заботится о себе. А здесь и сейчас у него было дело, которое следовало выполнить. Важное дело, хотя он и не мог точно представить себе, как оно укладывается в общую картину. Ладно, пусть этим занимаются люди мудрее.
В рыбачий поселок они прибыли накануне и, расставшись с водителем, который пригнал их вездеход в маленький местный порт, познакомились с капитаном, который должен был везти их дальше. Поселок оказался очень малолюдным, большинство жителей покинуло его, когда здешние воды опустели из-за многолетнего бесконтрольного лова рыбы. Вместе с немногочисленными оставшимися обитателями брошенный на произвол судьбы поселок скрипел себе потихоньку, переходя вместе с окружающим миром из осени в зиму. Аднан и его спутники, обрядившиеся в теплые куртки и замотавшие лица шарфами, чтобы укрыться от пронизывавшего холода, как ни странно, не привлекали к себе внимания. Пожалуй, они заинтересовали только управляющую местной крохотной гостиницей, да и та радовалась лишь появлению платежеспособных постояльцев и не задавала никаких вопросов о том, откуда они приехали и куда собираются отправиться дальше. Но даже если бы эта женщина и спросила об этом, Аднан не смог бы ответить, даже если бы захотел. Будущее (и неважно, знал об этом остальной мир или нет) принадлежало одному Аллаху.
В Париже было темно, а ветер нес пронизывающий холод, который действовал на двух арабов куда сильнее, чем на парижан. Но это давало повод заказать еще вина. Да и народу за стоящими на тротуаре столиками сидело немного, так что можно было говорить относительно свободно. Если кто-нибудь и следил за ними, то делал он это чрезвычайно осторожно. Да и нельзя постоянно бояться всего вокруг, тем более в таких делах.
— Ждешь следующей связи? — спросил Фаад.
Ибрагим кивнул.
— Курьер, наверно, уже в пути. Хороший курьер. Очень надежный.
— И что, по-твоему, будет?
— Я давно научился не гадать попусту, — ответил Ибрагим. — Когда получу указания, тогда и узнаю. Эмир знает, что делать, согласен?
— Пока что у него все получалось, но иногда мне кажется, что он не мужчина, а старуха какая-то, — понизив голос, досадливо сказал Фаад. — Если продумать операцию как следует, все обязательно получится. Мы же для Эмира все равно, что глаза и руки здесь. Он сам нас выбрал. Мог бы и доверять побольше.
— Мог бы, но ведь он видит то, чего мы с тобой не видим. Постарайся запомнить это как следует, — посоветовал Ибрагим своему гостю. — Потому-то он и принимает решения по всем операциям.
— Да, он очень мудр, — согласился Фаад (не то чтобы он действительно так считал, но говорить следовало именно так). Он дал Эмиру клятву верности и относился к ней со всей серьезностью, но ведь это случилось пять лет назад, когда его еще переполнял подростковый энтузиазм. В этом возрасте люди готовы верить во многое и легко приносить присяги. А потом приходится годами терпеть, ожидая, пока хватка присяги ослабнет. Если такое вообще могло случиться.
Но даже присяга не могла полностью пресечь сомнения. Сам он встречался с Эмиром лишь единожды, ну, а Ибрагим наверняка знал его лучше. Такова была природа их работы. При всем при этом ни Фаад, ни Ибрагим не знали, где живет их вождь. Им была известна лишь одна сторона протяженной электронной тропы. И этому имелось вполне логичное объяснение: американская полиция, судя по всему, не уступала по квалификации европейской, а европейской полиции следовало всерьез остерегаться. И все равно в Эмире было много от боязливой старухи. Он не доверял даже тем, кто поклялся отдать жизнь за него. В таком случае, кому же он доверял? «Почему им, а не… мне?» — спрашивал себя Фаад. Вообще-то Фаад был слишком умен для того, чтобы довольствоваться сакраментальным объяснением: «потому, что я так сказала», которым пользуются, общаясь с пятилетними сыновьями, все матери на свете. Что хуже всего, он не мог даже задавать самые интересные для него вопросы, поскольку они могли бы дать кое-кому повод заподозрить его в недостатке лояльности. А проявить недостаточную лояльность в этой организации было все равно, что напрашиваться на ближайший акт самопожертвования. Впрочем, Фаад понимал, что такое положение вещей имеет определенный смысл — и с точки зрения лично Эмира, и для организации в целом.
Нет, труды во имя Аллаха были нелегкими, но это Фаад знал с самого начала. Или внушил сам себе, что знает. Что ж, но крайней мере, в Париже можно рассматривать проходящих мимо женщин. Почти все вырядились, как шлюхи, выставляют тело напоказ, будто желают, чтобы все сразу знали, чем они занимаются. «Хорошо, — думал Фаад, — что Ибрагим выбрал жилье в этом районе. По крайней мере, есть чем полюбоваться».
— Хорошенькая, — сказал Ибрагим, словно отвечая на его безмолвные размышления. — Жена врача. Жалко, что мужу не изменяет, насколько мне известно.
— Да ты мои мысли читаешь, — рассмеялся Фаад. — Слушай, а француженки вообще доступны?
— Есть и такие. Вся трудность в том, что их-то мысли никак не прочтешь. Такой способностью владеет очень мало кто из мужчин, даже здесь. — Он добродушно рассмеялся. — В этом смысле француженки не отличаются от наших женщин. Кое-что одинаково для всего мира.
Фаад отхлебнул кофе и наклонился поближе к собеседнику.
— Думаешь, получится? — спросил он, имея в виду предстоящую операцию.
— Не вижу, что могло бы нам помешать. Зато эффект будет впечатляющим. Плохо лишь то, что у нас появятся новые враги, а с другой стороны — какая разница? У нас нет друзей среди неверных. А для нас сейчас самое главное — подготовить оружие для удара.
— Иншалла, — отозвался Фаад.
Они чокнулись стаканами, как это делают французы, когда о чем-нибудь договорятся между собой.
«Нет, ничего похожего на преимущество собственного поля здесь в помине не было», — думал бывший президент Райан. В Джорджтаунском университете он когда-то получил докторскую степень по истории, так что Кампус знал не хуже, чем собственный дом. Преподавательская рутина, как ни странно, оказалась для него вполне приемлемой. Действительно, что трудного в том, чтобы за более чем приличные деньги рассказывать о том, что ты знаешь как никто другой — о том времени, которое ты провел в Белом доме. Правда, слушала его пока что лишь кучка полоумных, у восьмидесяти процентов которых мозги сдвинулись набекрень на почве теории заговоров. Им тут же затыкало рты оставшееся меньшинство. Эти двадцать процентов составляли леваки, глубоко убежденные в том, что Эдвард Килти сейчас с великим трудом оттаскивает страну от края пропасти, которую выкопал Райан. Конечно, это была полная чушь, но они в своей искренней уверенности не знали никаких сомнений и лишний раз напоминали Райану: существует реальность, отдельно от которой существуют представления о ней, и эти два явления крайне редко соприкасаются. Эту мудрость Арни ван Дамм неоднократно (по большей части тщетно) пытался вбить в голову Райану, пока тот был президентом. А Райану гордость никак не позволяла проглотить эту пилюлю. Что-то представляет собой истину и никуда от этого не деться. И есть представления об истине, будь они прокляты… Тот же факт, что большинство американских избирателей, похоже, позабыли об этом факте — иначе они не избрали бы Килти — до сих пор не давал покоя Райану. С другой стороны, он ведь не был объективным наблюдателем. Если бы в Овальном кабинете сидел Робби… Задача состояла в том, чтобы не дать никому почувствовать своего недовольства. Нравится ему действующий президент или не нравится, пусть он вовсе никчемный осел, но критиковать его — крайне дурной гон.
