С. Тремейн - Холодные близнецы
Как легко поменялась идентичность.
Не слишком ли легко?
Надо все как-то закрепить. Нельзя ведь жонглировать именами и скакать от одной личности к другой, как будто это – обычное дело. Нужно совершить некий серьезный, символический жест. Может, устроить похороны? Да, пожалуй. Моя дочь, Кирсти, мертва, и ее надо помянуть. Должным образом.
Но похороны подождут. Мне хочется, чтобы сегодняшний вечер стал развязкой, финальной точкой – своеобразным катарсисом для нашей семьи. И так оно и продолжается – до того момента, пока я не заканчиваю с готовкой.
Энгус моет посуду во второй раз, Лидия играет с Бини на ковре перед уютно пылающим огнем.
Мои мысли возвращаются назад. Я вспоминаю выражение лица Энгуса, которое отразилось в кухонном окне. Он был в бешенстве, которое могло прорваться с минуты на минуту.
Может, я случайно раскрыла его ужасную тайну, и теперь он ненавидит меня. Но что он скрывает от меня?
Муж уходит в гостиную и садится на корточки перед камином.
Он неторопливо ворочает кочергой в пламени, среди пылающих дров открываются кроваво-алые уголья, взлетают над поленьями золотистые искры. Он выглядит мужественно. Мужчина и огонь. Мне нравится облик Энгуса – высокий темноволосый парень с широкими плечами. Сексуальное клише.
Но что-то в его рассказе еще беспокоит меня. Неужели он был готов позволить Лидии называть себя Кирсти – даже и на всю жизнь, только чтобы не тревожить меня? Какой тут смысл? Я делала ради него то же самое, но это длилось лишь пару недель, и я планировала ему все рассказать – в свое время. А если он хотел, чтобы Лидия оставалась Кирсти потому, что он больше любил Кирсти? И поэтому молчал? С любой точки зрения все кажется каким-то очень уж странным и неправильным.
Энгус садится на софу рядом со мной и кладет руку мне на плечо. Вот он, желанный миг. Наверное, сейчас я не ошибаюсь. Мы трое – семья, и нам хорошо в нашем доме, который почти пригоден для жилья. Ванная оштукатурена, половина стен покрашена. Кухня в плачевном состоянии, но там чисто, и ею можно пользоваться. И вот они мы. Собака, дочь, ясная ночь за окном, маяк подмигивает своим собратьям на одиноком берегу: Хискейру, Уотернишу, Ханонри и Южной Роне.
Вот о чем я мечтала, когда засиживалась в Интернете допоздна и любовалась фотографиями Эйлен Торрана с белым домиком у моря. Чтобы нас за все простили или хотя бы позабыли старые грехи.
Но мне приходится бороться с собой, чтобы не вздрагивать, когда муж дотрагивается до меня. Я чувствую, что Энгусу известно что-то еще, но он не говорит мне. И это – настолько чудовищно, что он мне соврет. Он врал об этом и раньше. Может, целых четырнадцать месяцев.
Надо взять себя в руки, и пусть жизнь течет дальше.
Огонь трещит. Лидия играет. Наш меланхоличный пес всхрапывает во сне, его морда подергивается. Энгус читает книгу о японском архитекторе Тадао Андо, который строил церкви из бетона. Я, зевая, потягиваю вино. Прежде чем идти спать, нужно разобрать школьные принадлежности Лидии, а их так много.
Я иду в спальню и включаю бра со слабой лампочкой. На кровати лежит сложенный листок. Записка?
Мое сердце испускает сигнал тревоги. Листок подписан крупными детскими буквами.
«Маме».
Мои пальцы дрожат, не знаю почему, когда я разворачиваю бумажку и читаю. И мое сердце обрывается.
Мама. Она здесь с нами. Кирсти.
12
Энгус сидел в спальне и наблюдал за женой. Она одевалась, собираясь на ужин к Фридлендам. Раньше этот процесс обладал изрядной чувственностью – жена могла полуобернуться и попросить его застегнуть молнию на спине, и он повиновался, покрывая ее белую шею нежными поцелуями, а потом смотрел, как она легким касанием наносит духи здесь и здесь.
Сейчас он боролся с желанием уйти или сделать чего похуже. Сколько он еще сможет терпеть? Вдобавок он должен теперь притворяться, что Кирсти – это Лидия.
Жена почти собралась. Она натянула туфли и наклонилась поправить колготки. Энгус отметил игру изящных мускулов на ее плечах, подчеркнутую платьем с открытой спиной. Нежность натянувшейся вдоль стройного позвоночника кожи. Он хотел ее, но это не имело ровно никакого значения.
Вероятно, со временем, ему удастся убедить себя самого, что Кирсти – это Лидия? Он-то думал, что знает и понимает все, но какая-то странность присутствовала. Кирсти вела себя не так. Она копировала Лидию. Собака вообще свихнулась. А он поверил Саре насчет воплей в темноте.
Мог ли он, Энгус, все перепутать?
Нет. Что за глупости! Он начинал теряться в рефлексии. Словно в лабиринте из темного стекла.
– Позови, пожалуйста, Лидию.
Она обращалась непосредственно к нему.
– Энгус! Ты меня слышишь? Нужно, чтобы Лидия была готова. Позови ее, ладно?
Ее указания звучали рубленно, но осторожно, как и почти все ее слова в последнее время. В них чувствовался тревожный подтекст: мы оба знаем, что превратили нашу жизнь в кошмар, но мы должны попытаться. Или притвориться.
– Хорошо.
Он пошел в комнату Кирсти. Хотя, нет, в комнату Лидии. Надо сделать вид, что здесь Лидия. Он должен начать верить, что Лидия уцелела.
Нужно как-то сохранить семью. Это прямо как думать на иностранном языке, когда учишь его.
Энгус постучался и открыл дверь.
Его маленькая девочка оделась не по погоде – в летнее платьице и сандалеты с блестками – и теперь молча стояла посреди комнаты. Зачем она так вырядилась? На секунду он почувствовал укол паники. Поведение дочери сильно беспокоило его, а времени было в обрез. Как спасти ее от безумия? У него не было никаких идей на этот счет.
– Папа, а там будут другие дети? – спросила она.
– Наверное, – соврал он. – Думаю, что у Джеммы Конвей есть дети.
– У Джеммы какой?
– Конвей. Она тебе понравится. Она не очень культурная, зато знает все про все на свете.
– Нет. Пап, никто не может знать все-все про все-все, разве только Бог! – возразила она.
Энгус уставился на дочь. Разговоры о Боге выбили у него почву из-под ног. Откуда она их набралась? Школа «Кайлердейл» принадлежала к шотландской пресвитерианской церкви, но там это особо не афишировалось. Может, у нее появились новые верующие друзья? В отдельных местах Гебридов жители отличались ревностным благочестием, например, на острове Льюис по субботам закрывали игровые площадки.
Однако Энгус сразу вспомнил, что у его дочери нет никаких приятелей – она сама постоянно жаловалась ему: «Папа, со мной никто не играет».
Ее одиночество буквально разрывало его на части. Он давно сообразил, почему с ней никто не дружит: ее сверстники наверняка решили, что она ненормальная – ребенок с умершей сестрой, которая воскресла. Чокнутая.
А виновата ее мать. Простит ли он ее когда-нибудь? Хотя он терпелив и постоянно ее прощает, раз за разом. И ему придется опять полюбить ее и отпустить ей грехи… если это сработает.
Тем не менее он часто испытывал к ней не любовь, а убийственную противоположность этого чувства.
– Нам пора, – сказал он и крикнул в холл:
– Сара!
– Я готова.
Когда они собрались на кухне, Энгус взял фонарик и повел свою небольшую семью вниз по галечной тропке к пляжу у маяка. Они сели в лодку. Он шестом вывел лодку в Слейт и повел ее в сторону «Селки».
Ночь выдалась ясной, звезды отражались в глади пролива, горы Нойдарта на фоне фиолетового горизонта напоминали шеренгу закутанных в паранджи женщин, морские бухточки сияли под луной.
Энгус пришвартовался к пирсу возле «Селки», где приветливо поскрипывали снастями другие суда.
До ярко освещенного дома Фридлендов они ехали на машине в полном молчании: каждый из членов семьи смотрел в свое собственное окно – на свою собственную тьму.
Энгус думал, что надо бы отказаться от общения с людьми, выходящего за пределы необходимого, из-за непрекращающихся странностей с дочерью, да вообще из-за всего. В конце концов, они не давали никаких обещаний! Но Сара настояла на подобных визитах, дескать, им очень важно стремиться к нормальной жизни. Несмотря на бедственное положение, они оба делали вид, что все хорошо, будто это могло решить все проблемы, словно по волшебству.
И вот они входят в угловатый особняк одетые по последней лондонской моде. На огромной кухне среди своих любимых дорогущих медных противней их встретила Молли. Она стояла у плиты с видом леди Баунтифул,[16] колдуя над подносами с канапе. Другие гости – две парочки – пили коктейль «Апероль Шприц». В доме витали соблазнительные ароматы, и Энгус с наслаждением вдыхал аппетитные запахи – на Торране с его примитивной кухней он успел соскучиться по изысканной еде.
– Боюсь, что сегодня ужин не по рейтингу «Мишлен», – произнесла Молли извиняющимся тоном, когда они сняли пальто. – В меню – обычная жареная свинина.
Они прошествовали в просторную гостиную, где из окон открывался панорамный вид на пролив Слейт – такой вид ценился весьма дорого, – и им с женой вручили фужеры с игристым вином.
