Халльгрим Хельгасон - Советы по домоводству для наемного убийцы
— Ибо ты открыл свои раны, дабы кровь Спасителя пролилась с небес в твою плоть… — бормочет Торчер, завязывая торчащий конец суровой нитки узелком.
Я не имел бы ничего против поста, если бы до меня не доносились запахи с кухни. История про женские духи и эрекцию повторяется. Я отпиваю воду маленькими глотками, растягивая удовольствие на весь день. Торчер — тиран. В моем желудке не осталось ничего, кроме осколка зуба, ноющего по поводу моей вины.
Одним словом, Торчер-терапия дает необходимый эффект. У меня достаточно времени, чтобы заглянуть в каждое отверстие, оставленное в теле моих жертв. Мысленно я заглянул им в глотку, в мозги, в прямую кишку и, преисполненный раскаяния, заставил пули проделать обратный путь, чтобы они продырявили мою собственную башку, сделали из нее решето. И вот теперь из нее с шипением выходят мои смертные грехи, смешанные с кровью и всяким дерьмом.
Неделя самоочищения.
На седьмой день в родительском доме появляется Ган. Признаки налицо. Тихий Грот наполнился непривычными звуками. Ожесточенный спор сменяется резкими выкриками — если не ошибаюсь, по телефону. Поколенческий кризис, однако. Без серьезного повода она бы не пришла. Может, этот повод — я? И вот я слышу, как после долгих препирательств между матерью и дочерью они поднимаются по лестнице, как две лесные нимфы из моего сна, запущенного нажатием кнопки на пульте дистанционного управления.
Очень медленно Сикридер открывает дверь в мою комнату и впускает красотку с покрасневшими глазами. По привычке я втягиваю живот, хотя там уже втягивать-то нечего. В моем желудке неделю не было маковой росинки, к тому же через пуховое одеяло все равно ничего не разглядишь. Ганхолдер подходит к моей кровати осторожными шажками. Она явно не ожидала увидеть перед собой мумию. Мои изголодавшиеся глаза, неделю не видевшие ничего съедобного, пожирают ее с жадностью. Я бы с удовольствием проглотил ее целиком. Ее мать стоит в дверях с каменным лицом, дающим понять, как она ко мне настроена: я, молодой человек, не устанавливала здесь часы посещения. Кажется, впрочем, она решила использовать меня, чтобы попробовать восстановить отношения с дочерью. Посвятив Ган в страшную тайну — вот, мы приютили и выхаживаем серийного убийцу, которого разыскивает половина земного шара, — она, пожалуй, лишь набила мне цену. Кто бы возражал. Я в роли Спасителя. Ну и ну. Терапия действует быстрее, чем можно было ожидать.
Внизу звонит телефон, и Сикридер ненадолго исчезает. Мы остаемся вдвоем. Я и моя заплаканная Ган.
— Привет, — говорит она едва слышно. Таким тоном люди разговаривают, войдя в брошенный дом после пронесшегося смерча.
— Привет.
— Я звонила тебе.
— Знаю.
Моя способность артикулировать слова до известной степени восстановилась.
— Как ты? — спрашивает она.
— Проголодался.
Она улыбается.
— Почему ты ушел от нас? Что случилось?
— Я… я получил плохие известия.
— А именно?
— Они убили мою девушку.
— Твою девушку? Кто это?
— Мафия. То ли наша, то ли тальянская.
— Нет, я имела в виду… У тебя есть девушка?
— Была. Ее убили.
— О'кей. Поздравляю.
— Поздравляешь?
— С тем, что у тебя была девушка. Я не знала.
— Я тоже не знал.
— То есть как?
— Мы с ней просто… встречались.
— И как долго?
— Полтора года.
— Ого. В нашей стране это квалифицировали бы как брак. А сколько можно „встречаться“ в Америке?
— Я думаю, сколько угодно, но по достижении тридцатипятилетнего возраста, когда ты получаешь права наследования, дело принимает более серьезный оборот…
Этим я ее немного рассмешил.
— Как ее звали?
— Мою девушку? Мунита.
— Мунита? Как она выглядела?
— Она была… упитанная.
Это говорит осколок зуба у меня в желудке.
— Упитанная?
— Да. Она… она была вроде… мясного блюда.
Сливочная блондинка смотрит на меня так, словно физическими увечьями мои проблемы не ограничиваются. Я мысленно приказываю своему зубу заткнуться.
— О'кей, — говорит она, облизывая свои шербетовые губы земляничным язычком.
— И кто-то ее съел. Тело слопал, а голову оставил в холодильнике. Для меня.
После короткой паузы она задает мне вопрос тоном врача, проверяющего вменяемость пациента:
— Ты ее любил?
— Нет. Тогда — нет. Сейчас, пожалуй, да.
Смерть — это наркотик. Я не знал, что люблю своего отца, пока он не погиб.
С минуту помолчав, Ган наклоняется и запечатывает мне рот своими подрумяненными губами. Эффект превосходит все ожидания: мой ярило и мой желудок тут же вступают в выяснение отношений. Каждый из этих изголодавшихся мерзавцев считает поцелуй своим. Пока дело не зашло слишком далеко, я успеваю выступить миротворцем, вклинившись между ними, как Билл Клинтон между Рабином и Арафатом на залитой солнцем лужайке перед Белым домом, где готовилось их историческое рукопожатие. Остается только решить, кто из этих двоих играет сейчас роль моего члена.
Она меняет повязку на моем носу.
— У моих родителей на твой счет большие планы. Они в таком возбуждении. Ты для них чуть ли не главный вызов судьбы.
— Вон как. Я не должен их подвести?
— Уж постарайся. По крайней мере, не убивай.
Прелесть, а не девушка.
— А как там Трастер?
— Мы поссорились. Неделька выдалась сумасшедшая.
— Ну-ну.
— Сегодня я переночую здесь. В своей старой комнате, впервые лет за шесть. Завтра сюда приедет Тордур.
— О? Торчер-тайм?[51]
Она смеется:
— Вот-вот. Он повезет тебя в свою церковь.
— Даже так?
— Да. Как сказал мой отец, тебе предстоит пройти через врата ада.
Обана.
Глава 21. Врата ада
Вот она, Торчер-терапия, этап второй.
Я стою на ковровой дорожке в упомянутой церкви — с пластырем на лбу и без одного зуба, зато опухоль спала, лодыжка особенно не беспокоит, а правое плечо лишь изредка напоминает о себе тупой болью. Я потерял килограммов восемь. Для моего желудка, истинного скромника, пост — своего рода психотерапия.
В церковь меня привезли в багажнике. Эти ребята вызывают у меня большое уважение. Не могу взять в толк, зачем они так носятся с убийцей своего друга. Почему бы не отправить меня сразу в ад? Или это он и есть?
„Тебе предстоит пройти через врата ада“.
В церкви пусто. Мистер Т. ушел в свой офис. Возвращается он в забавной белой курточке, перехваченной черным поясом, и босой. Он подходит ближе, и тут я понимаю, что он так оделся не то для схватки на татами, не то для бала-маскарада. В японском стиле. Есть в этом что-то залихватски гейское. Каратист в женском наряде.
Торчер велит мне следовать за ним по коридору. Справа от входа обнаруживается темно-красная дверь. Через нее мы входим в кубообразную комнату примерно 5x5x5 метров. Потолок очень высокий, стены белые и маленькие окошечки под потолком. Посреди комнаты стоит массивная квадратная колонна белого цвета. На полу матрасы в красных синтетических чехлах. И застоявшийся запах пота.
— Снимай ботинки, рубашку и штаны, — обращается он ко мне, запирая дверь и включая свет.
Сейчас меня будут насиловать по-японски.
— Как ты, вероятно, слышал, мир состоит из рая и ада. Их разделяет Великая огненная стена. Она тянется от Эдема до наших дней, от глубочайших угольных шахт до кончиков пальцев нашего Творца. НИ ОДНА ПТИЦА НЕ ПЕРЕЛЕТИТ ЧЕРЕЗ НЕЕ. Ни одна рыба не проплывет под ней. Ни одна душа не просочится через нее! — вдруг выкрикивает он громовым голосом и тут же шепотом добавляет: — Но есть в ней маленькие врата…
Он наматывает круги вокруг колонны, тяжело дыша, этакий маньяк из блокбастера. Почти все с себя сняв, я складываю одежку в углу. От меня самого идет запашок; который уже день на мне эти черно-белые „боксеры“ из замечательной коллекции мистера Маака. А Горчер снова вещает:
— Ты ведь слышал про Золотые Врата? Все твердо рассчитывают в них войти. Даже грешник из грешников уверен, что войдет в Золотые Врата. Э нет. — Его указательный палец проделывает в воздухе запретительные мановения, а сам он все быстрее кружит по комнате. — Все думают, что после смерти они попадут в рай или в ад. Не-ет. ОНИ УЖЕ ТАМ! И ты тоже. Ты или в раю, или в аду. Тыкаться то туда, то сюда не получится. Никакого промежутка. Никаких компромиссов! Так что, друг мой, ТЫ В АДУ! И, чтобы попасть в рай, тебе сначала надо выбраться из ада. Чтобы войти в Золотые Врата, ты сначала должен выйти из ВРАТ ПРЕИСПОДНЕЙ!
Неожиданно он переходит на отеческий тон:
— Скажи мне, Томислав… мой дорогой Томислав… Почему, по-твоему, все парадные входы, такие, как в банках или церквях, имеют двойные двери? Почему делаются двойные двери?
— Я не знаю… Чтобы труднее было… убежать?
