Александр Варенников - Таблетки
— Что ты вообще делаешь в такое время в этом районе? — спросил я свою собеседницу.
— Не строй из себя папашу! — резко ответила она. — Мне уже есть восемнадцать. Захотелось прогуляться как следует. Подруги куда-то укатили, — она озадаченно посмотрела по сторонам, будто бы пытаясь найти какую-то важную вещь. — И вот… я здесь.
Несмотря на всю свою резкость, моя новая знакомая показалась мне весьма и весьма милой. За твердой оболочкой, как это обычно и бывает, скрывается нежная душа. Мне безумно хотелось, чтобы эта душа была чиста и прекрасна. Она могла заставить меня верить во что-то хорошее и светлое.
Я думал, что моя дочь могла бы стать такой же, как она. Ей было бы восемнадцать — трудный возраст, время перемен. Я был бы уже совсем немолод и, вероятно, чуточку мудрее. Мое сердце сжималось бы при одной мысли о том, что с моей дочуркой может что-то случиться на злых улицах города. Поистине, безгранична родительская любовь. Я чувствовал ее сквозь призму времени и обстоятельств. Я проецировал ее на малознакомого мне человека, которого ветрами судьбы занесло в ту же гавань, что и меня самого.
Но что случилось с моей дочерью? Почему я не мог коснуться ее теплой руки, посмотреть в ее юные и прекрасные глаза? Что скрывал я за баррикадами своей жестокости?
— Знаешь, мы с тобой чем-то похожи, — сказал я девушке.
— Да? Разве что остатками помады на губах, — она усмехнулась. — Ты не извращенец ли часом? Или твоя подружка настолько страстная?
Я машинально дотронулся пальцами руки до своих губ и стер все, что могло выставить меня не в самом лучшем свете. Помада… Дина… Секс. Химия отпускала меня, и я забывал то, что происходило на протяжении ночи. То была защитная реакция моего подсознания, не иначе.
— Почему ты не едешь домой? — спросил я.
— Жду, когда откроется метро. Или когда папаша мой соизволит побеспокоиться о своей блудливой дочурке. Какая тебе разница? Если ты на что-то рассчитываешь, то можешь сразу идти лесом. Нет…
— Я просто хочу тебе помочь! — твердо и несколько обиженно объяснился я. — Неужели в это так трудно поверить?
Немое молчание. Я читал в ее глазах вопросы, которые она не решалась задавать вслух. Впервые за время нашего недолгого общения лицо ее преобразилось из агрессивно-дерзкого в мило-растерянное. Нежный румянец проступал под бледной кожей, отравленной алкоголем и сигаретами. Чуткие нежные губы еле заметно подрагивали.
— Просто вокруг так много мудаков, что уже и верить никому не хочется, — ответила она. — Знаешь, я даже думала, что влюбилась в того парня… а он чуть ли не силком затащил меня в туалет и начал раздевать. Мудак… И еще его дружки…
— Людям свойственно ошибаться.
Кофе было выпито. Я предложил девушке заказать десерт, но она робко отказалась. Я не стал настаивать — в конце концов, я должен был быть признателен ей за то, что она подпустила меня к себе. За непривычно легкое для меня общение, подернутое пеленой утреннего тумана.
Я предложил пройтись по набережной. Она кивнула в знак согласия, но сразу предупредила, что у нее в сумочке газовый баллончик, который она незамедлительно пустит в ход при первых же опасениях. Я сказал, что не особо в восторге от перечной мяты. Она улыбнулась.
Чайка взмыла в небо. Признаки нового дня поблескивали в закрытых окнах, разливались по водной глади реки. Кое-где еще оставались льдины. Одинокий рыбак стоял около воды с удочкой. Он казался мне истинным признаком жизни в этом отрешенном, приглушенном мире.
— Ну а что тебя занесло в этот район? — спросила меня моя спутница.
— Наверное, то же, что и остальных: желание потеряться.
— Хм… я думала, люди приходят в бар, чтобы хорошенько надраться и поболтать о всякой всячине. У тебя слишком романтичные мысли.
— Вот как? Не думаю, что я сошел бы за романтика.
Утренняя прохлада залезала под одежду, отчего кожа покрывалась мурашками. Несмотря на это, я не чувствовал дискомфорт. Напротив, мне было легко и приятно идти по набережной, встречая новый день. Как будто за ночь я вылез из своей мерзкой оболочки, буквально разорвал ее на части.
Я предложил ей добраться домой на такси. Недолго думая, она согласилась. Выставив руку в сторону, я стоял у проезжей части и встречал взглядом каждую проезжающую машину. Я смотрел на лица людей, задумчивые и расслабленные, серьезные и рассеянные. Никто не был похож на меня, и я улыбался, осознавая, что снова могу побыть самим собой. По крайней мере, хоть какое-то время.
— Ты, наверное, хороший человек, — сказала девушка, залезая на заднее сидение такси. Я промолчал.
Оглядев водителя, который, к слову, не показался мне подозрительным, я закрыл за ней дверь. В момент прощания я подумал о том, что, так и не спросив ее имя, я лишь упростил себе задачу. Два незнакомца, оставшиеся в памяти этого города. Пусть будет так.
Помахав рукой на прощание, я пошел своей дорогой. Мне хотелось вернуться домой.
* * *С рождением Ксении, нашей дочери, Наши С Лилей Жизни Изменились. Я мог бы сказать, что Изменилась Наша С Лилей Жизнь, чем подчеркнул бы всепоглощающее единение наших душ, которое могло бы случиться. Сказав так, я дал бы вам намек на то, что жизнь у нас была одна на двоих. Но все было иначе.
Будучи еще студентом, я услышал от своего преподавателя по экономическим наукам одну фразу, которая прочно засела в моей голове. Он сказал мне, что с рождением ребенка меняется не сама жизнь, но отношение к ней. Зачав ребенка и наблюдая за тем, как округляется живот Лили, временами страдающей от токсикоза и тошноты, я все думал и думал над словами своего преподавателя. Касаясь пальцами рук тонкой кожи, под которой скрывался новый человек, я вздрагивал где-то внутри самого себя, потому что не знал, что этот человек принесет с собой в наш мир. Я не знал, что принесет он в наш с Лилей мир.
Рождение Ксении принесло мне некоторое спокойствие. Глядя на ее маленькие ручки, хватающие воздух, как будто он был осязаем, я не думал ни о чем, кроме красоты мира. Можно сколько угодно спрашивать самого себя о том, насколько жестоки могут быть люди, но, наблюдая за рождением новой жизни, невозможно не поверить в прекрасное начало, живущее в каждом из нас и нуждающееся в подкреплении и подтверждении своего существования добрыми делами и светлыми идеями.
Я наблюдал за тем, как меняется Лиля. Момент привыкания к новому состоянию, если так можно выразиться, был отмечен несколькими серьезными ссорами. Несмотря на ожидание беременности, мы оба не были готовы к ней и пугались чего-то, о чем и сами не догадывались.
Взгляд Лили изменился. Раньше мне казалось, что она принадлежит лишь мне одному. Да, во мне играло чувство собственности, помноженное на мои комплексы, шедшие еще из детских лет, и ее необычайную красоту. После рождения дочери я ощутил, что не только я один имею право на Лилю, как бы странно это ни прозвучало. Пришло время делить и разделять.
Моя дочь росла. Мне казалось, что вместе с ней расту и я сам. Появлялись проблемы, которых не было раньше. Появлялась радость, новую форму которой я не знал раньше. Все менялось.
Я любил свою дочь. Я любил свою жену. В минуты сомнений я говорил себе, что все идет своим чередом, что все правильно. Но можно ли считать что-то правильным, а что-то неправильным, когда есть лишь точка зрения большинства и нормы морали, выстроенные когда-то совершенно иным порядком? Я сомневался, но я любил искренне.
Мы были похожи на семью из светской кинохроники. По крайней мере, мне хотелось так думать. Красивые родители, прелестная дочка. Присутствие вкуса, денег, секса. Мне казалось, что мы отличаемся ото всех, кто нас окружал. Быть может, так я хотел лишить себя тяготящего ощущения «слишком правильно выстроенной жизни».
Да, мне казалось, что все слишком идеально, но, при это, слишком примитивно. Наши с Лилей мелкие бытовые ссоры не были чем-то громогласным и ужасным, таинственным и грязным. Это были обыкновенные ссоры обыкновенных людей из-за самых обыкновенных вещей. Ничего более. Я же думал, что мы должны жить жизнями героев приключенческих романов. Я все больше и больше уходил в свой мир иллюзий.
Я был барыгой, подсевшим на собственный товар. Ощущения с новой силой возвращались ко мне, когда я находился в комнате, где меня окружали ненастоящие люди. Они говорили мне ненастоящие слова, испытывали ненастоящие эмоции. Вместе с ними и я становился ненастоящим, хоть и ощущал себя я более чем реальным и естественным. Метаморфозы жизни.
Впервые воспользовавшись услугами компании, в которой работал, я испытал чувство восторга и страха одновременно. Я боялся признаться в своем новом опыте Лиле, как будто согрешил с другой женщиной. Я не мог сравнивать эти два чувства, потому что не изменял своей жене, хотя и мог бы. Я мог бы стать тем, кем не хотел становиться. Можно называть это судьбой, или же личным выбором. Я был теоретиком своей жизни, и не претендовал ни на что другое.
