Лев Пучков - Джихад по-русски
Антон поставил задачу сынам: разгрузить прицеп вповалку, складывать завтра, по свету. Сам быстренько обслужил оружие, зачехлил, повесил на место в теплых сенцах, запалил третью коптилку и привычно прошелся по хозяйству.
Казачье суеверие: ежели станичники выехали за околицу — неважно, в рейд, на разведку, в дозор или просто дровишек припасти, хозяйка загодя не готовит пищу, а только по прибытии мужиков. (Примеч. авт.)
Все было в полной справе, руку не к чему приложить. Баня жарко натоплена — ждет уставших за день работяг. Буренка Зорька с трехмесячным телком Хавьером (Антонов крестник, естественно, пацаны хотели, по обычаю, Асланом назвать — все равно по осени забивать) лежат на чистых опилках, методично переминают жвачку. У Хаттаба с Шамилем чищено, хрюкают сыто, Шамиль лениво встал с подвизгом, подставил хозяину розовый бок в белесой щетине — почесать, а Хаттаб вообще проигнорировал появление Антона, так и остался валяться. Куры спать уселись, многолетний плейбой петух Данила, почуяв присутствие человека, недовольно заквохтал, хлопая крыльями, но слезать с жерди не стал — кормлен, значит. Здоровенный кобелина с разноцветным носом — Джохар на ночь спущен с цепи, прыгает, как малый щен, вокруг казачат — играться хочет. Антон взял лопату, пошел к Джохарову дерьмодрому за будкой — прибрать. А там прибрано. Не хозяйка — золото. Все успевает делать.
Хорошо дома, уютно. Оказаченная душа бывшего горожанина радуется. Было бы еще мирно в Приграничье — и ничего более не надобно. Но на то оно и Приграничье. Никогда не будет здесь мирно. История так распорядилась…
Подходя к летней кухне, Антон через окно углядел отсутствие люльки и слегка насторожился. Бросила Илью одного? Да не может такого быть! Круто развернувшись, трусцой припустил в дом, не снимая сапог, проскочил в горницу…
— Кудыть в обувке! — сердито прикрикнула сидевшая с вязаньем у люльки Авдотья Тихоновна — Татьянина мать. — Совсем сдурел, батька?
— Извиняй, Тихоновна, — покаянно пробормотал батька, пятясь в прихожую. У казаков в своем дому каждый глава семьи — батька, независимо от возраста и социального статуса. Заведено так. А ведь действительно, сдурел батька! Как только извилина повернулась такое подумать о Татьяне?
— Как наш казачина?
— А чо ему? — подслеповато прищурилась на Антона теща. — Жреть да спит, кажному бы так. Чо у вас тама за стрельботня была?
— Да так, омоновцы малость пошалили, — пожал плечами Антон. — Ничего страшного.
— Васька приехал?
— Вот-вот будет. Там омоновцев ранило, надо организовать отправку в райцентр, — отчитался Антон. Васька — это атаман, брат Татьяны, он же Егорыч, он же бессменный станичный батька. Мать живет с его семьей, потому как волею случая порушен древний казачий уклад. Младшему сыну в роду положено за стариками догляд держать. Но обоих младших убили на первой чеченской, и в роду остались Василий да Татьяна. Поэтому Тихоновна живет у атамана.
С рождением Ильи мать стала частенько захаживать к Татьяне — понянчиться с внуком. А до этого, сколько помнит Антон, как-то сторонилась, не спешила выказывать благорасположение к вновь образованной ячейке общества. То ли не верила, что случайно обнаруженный на берегу Терека примак станет полноценным членом семьи, то ли опасалась радоваться раньше времени: имелись, знаете ли, вполне резонные прогнозы, что внешне ничем не примечательного Антона постигнет та же участь, что досталась большей части мужского населения станицы за последние семь лет…
Оставив Тихоновну бдеть у люльки, Антон прогулялся в летнюю кухню. Татьяна споро хлопотала у плиты, готовя нехитрый ужин, — жарила с салом картошку, к которой будет подано топленое молоко, хлеб да квашеная капуста. Глянула через плечо, почему-то не улыбнулась привычно. Антон отнес несоответствие поведения стандарту на счет внеплановой стрельбы у брода, придернул занавесочку, подкрался сзади, обнял, забирая в руки объемные налитые полушария, крепко прижал к себе, ощущая каждый изгиб и выпуклость ладной казачкиной фигуры. Легонько куснул за шею, поерзал непристойно бедрами, давая почувствовать подруге жизни, как он рад ее видеть, и пристроился было хрипло шептать на ухо обычные гадости:
— Сегодня, королева, мы вашей пещере устроим инквизицию. Мы вашу курчавую подружку превратим в духовую печь — так ей будет жарко. Мы ее, как мочалку, разлохматим. Ох, как ей будет несладко! М-м-мыххх! Ваши сдобные пухлые булки будут беспощадно измяты и надолго сохранят отпечатки наших похотливых пальцев. Хана вашим булкам, приговор окончательный, обжало-ванью не подлежит. Соски ваши будут зверски искусаны, утренняя порция молока высосана — Илья будет худеть. Ужасные засосы покроют ваши пышные бедра и хорошенькую шейку — сплошным слоем покроют, вы будете у нас вся синяя. Пупок ваш будет дымиться от трения. Ожидается стремительный натиск по всему фронту, дикие прыжки по всей площади кровати, затем кровать рухнет на пол, а на полу мы ваши стройные лодыжки пристроим на свои могучие плечи и с разбега кэ-э-эк…
— Хватит дурью маяться, — Татьяна сердито повела плечами, высвобождаясь из мужниных объятий — щеки привычно заалели. Всегда краснеет в таких случаях, никак не может приноровиться к Антоновым эротическим изыскам. — Шел бы пацанам помог — быстрее бы управились.
— Вот так, да? — Антон отошел к окну, сел на табурет и легковесно всплеснул руками. — Да ничего там такого не было, с чего ты взяла! Ты не думай, все в пределах нормы было… Там так получилось: сидим мы спокойно, обедаем, я решил ворон спугнуть — ну, стрельнул пару раз…
— Мне Серьга уже все рассказал, — не оборачиваясь, бросила Татьяна через плечо. — Ты чечененка хотел себе взять?
Ну, естественно, этого следовало ожидать: пока Антон гулял по хозяйству, Серьга — мамин любимчик — забежал молочка хлебнуть, да и заодно выстрочил все, что на языке вертелось. Стукачок ты наш доморощенный! Месть будет ужасной. Сто отжиманий — как минимум…
— Ну, хотел, не хотел… Какое-то странное чувство было, что я должен что-то сделать… Как-то компенсировать…
— Василь не дал?
— Не дал. Скандал устроил. Аж позеленел весь от злости…
— Ясно. Детенка куда дели?
— Чубы забрали. На недельку. Потом в райцентр свезут, в дом малютки.
— У Машки молока почти не осталось. Чай, в июле родила… Не потянет, пожалуй, двоих-то. У Вальки молочница — только-только оклемалась…
— Разберутся, — махнул рукой Антон, — у Чубов куча девок, которые регулярно обновляют демографическую статистику на радость станичникам. Не пропадет у них дите…
— А что — солдат?
— А, ну да, солдат… У солдата выходной — пуговицы в ряд… Ну, раненый, понятное дело. Егорыч, как закончит там, подвезет. Решили, что у нас некоторое время побудет.
— Кто решил? Сам, наверно, напросился?
— Ну, так вышло… Понимаешь, его могли отдать кому угодно, у нас справных хозяев хватает, для которых лишний рот не особенная помеха. Только тут одна маленькая проблемка… В общем, его нужно идеологически обработать. Чтобы потом не было мучительно больно за допущенные ошибки… Так ты из-за этого дуешься? Вот уж не думал, что…
— Бирюки проездом были — до сватов в Ермоловку ездили, — буркнула Татьяна, вытаскивая из кармана передника микроскопический листок бумаги и бросая его на стол. — Вот, передали.
Антон развернул листок. Похоже на творчество малолетнего маньяка, дорвавшегося до Панкиных фломастеров: малюсенький корявый вертолет, от него — стрелка, острие которой упирается в отчетливо вычерченный гигантский член, покрытый кабаньей щетиной, еще стрелка, указующая на плохонькую, едва угадываемую в штрихах наковальню, и — цифры: 30.01 — 3.30. Художественные изыски Джо, означающие примерно следующее: «С вертушкой — облом, ждем тебя у кузнецов сегодня ночью в половине четвертого». Или завтра утром в три тридцать — как вам будет угодно.
— Смотрела?
— Смотрела… Опять на неделю?
Ну, теперь все ясно. Перестрелка у брода, чеченский беби, раненый солдат — все ерунда. Обнаружен подлинный первоисточник барышниной кручины.
— Дня на три-четыре, — виновато потупился Антон. — Ты не думай — там ничего такого… э-э-э… в общем, это совершенно безопасно. Прогуляемся кое-куда, разомнемся…
— В гробу я видала твои разминки! — Татьяна подвинула сковороду на край печки, развернулась, уперла кулачки в крутые бедра, сердито поддула непослушно спадавшую на лоб челку: вполне готова к продолжительной борьбе на идеологическом фронте.
— А то я не знаю, чем вы там занимаетесь! После каждой такой твоей гульки весь район на ушах стоит! Нет, ты точно какой-то каличный! Ну чего тебе не хватает, а? Семья, дом, всего навалом, баба справная, дите родил вон… Да сколько ж можно?!
