Линда Фэйрстайн - Мертвецкая
— Вы оба опередите меня на кучу световых лет, — пояснила я Нэн. — Майк знает американскую историю лучше всех моих знакомых. Если ему известен этот остров, значит, он сыграл важную роль в военной жизни. Это его настоящая специальность.
Нэн пожала плечами:
— Об этом я ничего не знаю.
Майк взял со стола Нэн линейку и ткнул в южную оконечность Манхэттена на огромной карте города, приколотой к стене.
— В 1673 году — тогда британцы и голландцы еще находились в состоянии войны — шерифом Нью-Йорка был парень по имени Мэннинг. Англичане поставили его во главе форта — вот здесь, у входа в гавань. Голландцы высадили морской десант, решив вернуть себе контроль над бывшей колонией, Новым Амстердамом. Мэннинг сдался без боя. Король Карл предал опозоренного командующего военному суду, но казнить не решился. Вместо этого он просто выслал его. — Майк ткнул указкой в точку на Ист-Ривер, посередине между Манхэттеном и Куинс. — И всю оставшуюся жизнь он провел на вашем островке.
— Он всегда был местом для ссыльных, — подхватила Нэн. — Для изгоев. Это неотъемлемая часть его трагической истории. Вы много знаете о нем?
— Да ничего. Я смотрю на него почти каждый день, когда еду по шоссе ФДР. От Манхэттена его отделяет пространство не больше футбольного поля, но тем не менее я никогда там не был. Когда смотришь на него ночью, он кажется каким-то навязчиво-романтичным.
— Совершенно с вами согласна, у него удивительно романтическая аура. Он немного похож на остров Сите в сердце Парижа. Окруженный рекой клочок суши посреди огромного мегаполиса. Тихий, провинциальный уклад. Кажется, это не городской район, а частные владения. Вид с центра еще лучше. Под каким углом ни смотри, отовсюду видны великолепные очертания Манхэттена, а с другой стороны — промышленный пейзаж Куинса, вытянувшегося вдоль берега реки: заводы, дымовые трубы, баржи. А теперь позвольте рассказать вам, в чем заключался наш проект и чем именно занималась Лола Дакота.
Нэн взяла у Майка линейку и пустилась в описание окруженного рекой клочка суши.
— Длина острова — две мили, ширина — восемьсот футов. Видите? Он идет параллельно Манхэттену с 85-й улицы — это северная оконечность, до 48-й улицы на юге. Вот эта нижняя граница находится напротив ООН. Великолепный вид. В настоящее время здесь построили несколько жилых многоэтажек, две больницы для хронических больных, разбили парки. С Манхэттеном остров соединяет канатная дорога, а с Куинсом — пешеходный мост. Но что привлекает нас больше всего, так это останки.
— Скелеты? — переспросил Чэпмен.
— Только не человеческие. Развалины уникальных зданий, возвышавшихся здесь век назад — вернее, почти два века назад. Во время своего превращения в крупный город Нью-Йорк столкнулся со всеми социальными проблемами и невзгодами, которые мы связываем с современной городской Америкой, — преступность, нищета, болезни, психические расстройства. В 1800 году городские советники предложили построить закрытые учреждения и заключать в них источники своих бед. На огороженной территории в Беллвью нашли пристанище больные желтой лихорадкой и сифилисом, а тюрьма Ньюгейт в Гринвич-Виллидж стала домом для насильников и разбойников с большой дороги.
— Мой город, — вздохнул Майк. Он внимательно слушал.
— Вы знаете, что раньше на пересечении 116-й улицы и Бродвея находилась психиатрическая больница Блумингдейла?
— Сумасшедший дом? Как раз там, где сейчас расположен Колумбийский университет? — уточнил Майк. — Странно, и почему меня это не удивляет?
— Потом градостроители сообразили, что для изоляции «неприкасаемых» вовсе не обязательно жертвовать ценной недвижимостью Манхэттена. Для этой цели вполне подойдет ряд островков. Они-то и избавят растущий город от его преступников и сумасшедших. Итак, все взоры обратились на реку — на острова Уордс и Рандалл, на Северный и Южный Бразер-айлендс, на острова Райкерс и Харт. — Указка Нэн двигалась по реке. — И самым первым островом, который купил Нью-Йорк — это было в 1828 году, — стал Блэкуэллс. Из сельской семейной фермы остров в мгновение ока превратили в городок различных учреждений. Огромные, мрачные, неприступные сооружения. Тюрьма, дом призрения для бедных, бесплатная больница…
— Ты об этом великолепном готическом здании? Оно еще похоже на замок. Это его видно с Манхэттена?
— Нет, Алекс. Его построили чуть позже и для другой цели. А еще, разумеется, на острове находится мое любимое место. Октагон — психиатрическая лечебница, сменившая Блумингдейл.
Нэн подошла к столу и достала из ящика огромную тетрадь с увеличенными, тонированными сепией старыми фотографиями.
— Эта психиатрическая клиника должна была стать самой большой в стране. Несколько отделений — для буйных пациентов, для женщин, для душевнобольных иностранцев.
— А разве иностранцами в то время были не все? — спросил Майк.
— Думаю, детектив, так было всегда: кто-то обязательно кажется больше иностранцем, чем другие. Вы знали, что попадись на улице одинокий иммигрант, не говорящий по-английски, как наши милосердные предки помещали его в сумасшедший дом? Бедняга вынужден был сидеть в психушке, пока кто-то не разберет, что он говорит. Другой печальный факт заключается в том, что в больницах катастрофически не хватало медперсонала. В сущности, за пациентами ухаживали заключенные. Можно только догадываться, как с ними обращались.
— Эта больница стоит до сих пор? — спросила я, изучая фотографии примитивных надворных построек.
— Крылья здания не сохранились. Остались только развалины башни Октагон. Потрясающая ротонда в стиле Ренессанса, с элегантной винтовой лестницей, колоннами и пьедесталами. — Нэн показала фотографии: пять торчащих вверх винтовых чугунных пролетов. — Когда-то эта лестница считалась самой изящной в Нью-Йорке, а теперь ее сломанный каркас поднимается прямо в небо. Она совершенно обветшала и страшно запущена.
— Кажется, в то время было принято обращаться с пациентами психиатрических клиник как с животными, но делать это изящно.
— Точно. Там были огороды, ивы, даже пруд, где зимой катались на коньках. В общем, с внешней стороны больница казалась оазисом безмятежности и заботливого ухода. А вот внутри… Это был воистину сумасшедший дом.
— Что вас там интересует? Зачем все эти раскопки?
— Там есть все, о чем только мечтает городской антрополог. Как бы мне ни хотелось, в наше время на Манхэттене почти не осталось мест, где можно покопаться. А остров — очень небольшое пространство, и нам многое о нем известно. Сохранились записи о раннем индейском поселении, которое было там до прибытия колонизаторов. Мы уже находим эти артефакты — орудия труда, глиняные изделия, оружие. На смену ему пришло сельскохозяйственное общество. Оно просуществовало еще век. И разумеется, психиатрическая клиника, действовавшая на острове большую часть девятнадцатого века. Не забывайте, многие богатые пациенты отправлялись туда со всеми своими пожитками. Им подавали еду на серебряной посуде, а не в оловянных мисках, как в соседнем доме призрения. Потом здания забросили, а вот вещи остались. На остров приезжало множество сановников — все хотели увидеть эту новую систему патронажа. Некоторые, включая де Токвилля, много писали о ней. Вы оба должны туда съездить, правда. Посмотрите, как мы работаем, что нашли. Сейчас холодно, и раскопки приостановились, но я могу попросить одного из студентов провести вас по Октагону. А если захотите, то и по всему острову.
— Ловим на слове. Но нам бы хотелось поговорить с тобой о Лоле Дакоте, Нэн.
— Я расскажу вам то немногое, что знаю. — Она села за стол и указала на стулья напротив. Мы сели. — Разумеется, я познакомилась с Лолой, когда она еще входила в преподавательский состав Колумбийского университета. На мой взгляд, она была довольно непредсказуемой, хотя и талантливым ученым.
— Ты общалась с ней?
— Не часто. Говард даже не знал об их семейных проблемах, но никогда особенно не доверял Ивану. Складывалось впечатление, будто он только и думает, как вас надуть. Вечно искал быстрый навар. Периодически нас приглашали на одни и те же званые обеды, но мы вчетвером никогда не общались.
Когда Нэн заговорила о Лоле, ее голос слегка изменился. Казалось, она была не совсем откровенна. Во всяком случае, не так, как во время обсуждения истории Нью-Йорка.
— Ты была на похоронах?
— Нет, нет. В пятницу вечером я улетела в Лондон. Ее ведь в пятницу убили, да? О ее смерти мне сообщил Говард по телефону. — Нэн вертела в пальцах скрепки, лежавшие в верхнем ящике стола.
— Пока мы успели поговорить только с одной ее сестрой и несколькими студентами. Какой она была? Я имею в виду — с профессиональной точки зрения. Как твоя коллега?
— Ну, вела она себя развязней моего. Я бы не сказала, что у нас много общего. — Нэн — блестящий ученый. В своей области она уже успела прославиться на всю страну и была не только профессионалом, но и скромницей. — Правда, работать вдвоем с ней было сплошным удовольствием. Она никогда не говорила со мной по душам, если вы об этом. После того, как она перевелась в Королевский колледж, мы не виделись больше года. Только проект «Блэкуэллс» снова свел нас.
