Елена Корджева - Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая
Жизнь продолжалась.
Но всё чаще по радио звучало слово «Сталинград». Что-то менялось в этой прошедшей над их головами войне. Доставшая по папиной просьбе карты Густа Сталинграда на них найти не смогла: то ли карты оказались слишком старыми, то ли город – новым. Но голос из радио настойчиво утверждал, что Сталинград существует. Единственным ориентиром для определения места стала Волга. Река на картах была. Но от Волги до кандавских лесов всё-таки очень далеко. Так по крайней мере им казалось тогда.
В конце февраля, однако, Сталинград дошел и до них. Новая власть объявила мобилизацию. Петериса вызвали в комендатуру. Не пойти – нельзя, военная машина работала исправно и была неумолимо и неуклонно настроена забрать каждого взрослого мужчину и заставить его воевать.
Непослушание означало – расстрел.
Единственное послабление, которое получил новоявленный солдат Вермахта – пойти домой и проститься с семьей.
И вот уже февральским вечером Петерис, а ныне рядовой 1-й латышской дивизии Вермахта Нейманис стоял на пороге и, возможно в последний раз, держал на руках разбуженного суматохой Кристапа. Марта, опухшая от слез, никак не хотела разжать руки, обнимавшие мужа за шею. Суматоха напугала Эмилию, забравшуюся на колени к Густе и полными ужаса глазами смотревшую на мужчину в форме и резко пахнущих больших сапогах. Мужчина выглядел похожим на папу, но в то же время каким-то чужим и далеким. Девочке было страшно.
Наконец прощание закончилось, и дверь за Петерисом закрылась.
Марта плакала навзрыд, заходясь в протяжном почти зверином крике. Вия хлопотала возле неё, пытаясь напоить сладким чаем и успокоить дочку. Папа неуклюже качал вторившего матери Кристапа, а Гиртс, натянувший свою кепочку едва не до носа, забился в самый темный угол, пытаясь свернуться в клубок, спрятаться, скрыться от ужаса, вызванного появлением мужчины в форме. Слишком страшным, слишком тяжелым оказалось вновь воскресшее напоминание о той белой летней ночи, когда мужчины в такой же форме стреляли и стреляли в людей вокруг мальчика, чудом уцелевшего в бойне.
Густа, поскорей подхватив разрыдавшуюся Эмилию, унесла девочку к себе в комнату и долго качала притихшего ребенка на руках, успокаивая и утешая. Вскоре малышка уснула, доверчиво уткнувшись в подмышку горячей, сразу потяжелевшей головенкой с белыми тусклым золотом отсвечивающими в свете свечи волосами.
Потом уснул и дом. Уснул накричавшийся и уставший Кристап, уснула напоенная сладкой водой Марта, уснул Гиртс – молодой организм быстро победил воспоминания. Даже родители, долго ворочавшиеся и шептавшиеся на старой скрипучей кровати, затихли. Только Густа бессонно смотрела в покрытый трещинами потолок, размышляя о будущем. Радужными эти размышления не были, в её планы настойчиво вторгалась война.
5
Весной снова началась страда.
Пять телят и новый выводок поросят отнимали все силы. Не раз и не два за день, таская доверху наполненные ведра, вспоминала Густа Петериса, заварившего эту кашу с поставками продуктов для комендатуры – мужских рук катастрофически не хватало. Папа, конечно, старался помочь, но видно было, что силы у него уже не те. Хорошо, что семья пополнилась Гиртсом – парень не отказывался ни от какой работы, раз и навсегда приняв для себя как единственно возможный путь – верность тем, кто его спас. С Гиртсом, правда, была другая беда – на щеках подростка слишком рано стала пробиваться нешуточного вида густо-черная поросль не только усов, но даже и намечающейся бородки. Бритву папе приходилось доставать чаще и чаще.
Но невзирая на усталость, Густа непременно находила время для Эмилии. Девочка уже сносно читала по слогам, даром, что слова в букваре, как, впрочем, и во всех книгах Густы, были только немецкие. Каждый день они читали сказки, и малышка с легкостью осваивала второй язык, язык своего отца. Густа не знала, как сложится дальше их жизнь, но учить дочку стало невероятной радостью и, так или иначе, приближало её к цели. Сказочные чтения продолжались ежедневно, постепенно вовлекая и Гиртса, и папу, и даже маму и Марту, пока не оправившуюся от переживаний из-за мужа.
Густа не очень понимала причину терзаний сестры – от Петериса исправно приходили письма, если и не радостные, то, по крайней мере, подтверждающие, что он жив и здоров. Это вселяло хоть и тревожную, но определенность, в отличие от ситуации с самой Густой, ни единого раза с того памятного дня марта 1941 не получившей ни единой весточки ни о муже, ни о сыне. Но Марта терзалась, и никто не оспаривал это её право.
Волноваться начали зимой, когда письма внезапно прекратились. Их просто не стало, и семья напряженно вслушивалась в сообщения, изрекаемые бодрым дикторским голосом из недр радиоприемника, пытаясь понять, где же находится их Петерис. Из сообщений следовало, что 15-я дивизия Латышского легиона включена в группу «Север» и воюет где-то в псковской губернии. Густа нашла Псков на карте, и они с папой долго смотрели на большой лист, расстеленный на столе. Псков был не так уж и далеко от прежней границы Латвии. Это как будто бы утешало – Петерис неподалеку, но и означало, что этот город – куда ближе Волги. Война, пронесшаяся над хутором в 1941 и не зацепившая тогда, нынче катилась назад и стремительно приближалась.
На душе было ой как тревожно.
6
Январский снег вновь занес хутор, отгородив от внешнего мира белой холодной, надежной с виду, но такой непрочной преградой.
От Петериса по-прежнему не было никаких вестей, зато голос из радио настойчиво рассказывал о положении на фронте. И теперь чаще и чаще звучало слово Ленинград.
Карту Густа уже и не убирала. Папа часами сидел, глядя на неё и перемешивая воздух над бумажным листом большими натруженными ладонями. Надрав щепочек, он раскладывал их, отчетливо обозначая линию фронта. Становилось ясно, что немецкая власть, казалось, так прочно утвердившаяся, вовсе не является чем-то незыблемым. Русские войска теснили германскую армию и на юге и на севере. На севере… Почти рядом. Папин тренированный работой резчика глаз улавливал малейшие изменения на карте. Со всей очевидностью война катилась назад.
Им с папой не нужны были слова – во многом они понимали друг друга, едва обменявшись взглядами. Если русские возьмут Латвию, а то, что они её возьмут, почти не вызывало сомнений, вряд ли у Густы получится поехать в Дортмунд. Нужно будет выживать здесь. Ключевым тут было слово выживать. Слишком много опасностей подстерегало маленький хутор на пути большого военного вала, катившегося обратно к Европе.
К весне они услышали о партизанах.
Впервые слово прозвучало на радио уже давно, и Густа даже залезла в словарь, чтобы выяснить, что же оно означает. Словарь говорил о приверженцах какой-то группы, но, судя по речам диктора, русские партизаны были приверженцами Красной армии и нападали на немецкие эшелоны.
Сейчас радио вновь вещало о партизанах, но уже совершенно в другом формате. Местная станция голосом коменданта пугала персональной ответственностью населения в случае поддержки партизан на местах. Из речи стало понятно только одно – партизаны появились в Латвии. Вероятность того, что партизанам зачем-то понадобится уединенный хутор в лесу, казалась небольшой, но полностью исключить её было нельзя. С их-то везением могло произойти всё, что угодно.
Долго ждать не пришлось. Холодной мартовской ночью в дверь постучали. Папа, в одном белье вскочивший с кровати, ринулся к двери.
Густа, чей сон с детства был чуток, проснулась тут же и подняла с подушки голову, прислушиваясь к темноте. Темнота была явно не пустой. Вот знакомо заскрипела половица и снова навалилась страшная тишина.
Не в силах больше терпеть неизвестность, Густа вскочила и, накинув на себя полушубок, каждую зиму занимавший место в ногах постели, тихонько приоткрыла дверь из своей комнаты в большую – родительскую, которую тусклым серебром заливал свет неполной пока луны. Темнота для этого света была непроницаемой, зато его вполне достаточно, чтобы бликовать на металлическом дуле, которое держал в руках кто-то, едва не с головой замотанный в широкий шарф. Пистолет был направлен на папу, испуганно пятящегося к кровати. Нужно было срочно что-то делать. Бесшумно затворив дверь, Густа кошкой метнулась к занавеске, за которой хранился их семейный арсенал. Уроки Петериса помнились отлично, ей не составило труда проверить обойму и снять оружие с предохранителя. Теперь она не имела права ни бояться, ни отступить. Вновь приоткрыв дверь, она обнаружила, что незнакомый человек медленно, но верно продвигается вперед, почти уже совсем оттеснив папу к стенке. Зато сам он стал крайне уязвим, стоя как раз напротив светящегося серебряным светом окна.
– Брось оружие, – Густа сама удивилась, как четко прозвучала её команда, в унисон со звуком возводимого курка.
