Джорджо Фалетти - Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)
– Да, убили еще одного человека, и, по-видимому, это связано с моим племянником.
– Неприятно.
– Чего уж тут приятного. Надеюсь, на сей раз мне хотя бы удастся найти зацепку, которая выведет нас на этого психа.
Они стояли друг перед другом в комнате, которая не принадлежала ни ему, ни ей. У Лизы странно блестели глаза.
– Я не знаю, что говорят в таких случаях.
– Ты же сама меня научила недавно. Ничего не надо говорить. Все, что можно сказать, мы уже слышали сотни раз.
Он вышел и постарался бесшумно закрыть дверь, как будто от стука мог треснуть смысл этих слов. Лифт оказался не на его этаже, и он решил спуститься пешком. Музыки в квартире под ним не было слышно. Он прошел мимо двери, с грустью подумав о Конноре Слейве, который отныне обречен петь, лишь когда кто-нибудь нажмет клавишу воспроизведения.
Он вышел из подъезда, как раз когда на противоположной стороне остановился служебный «форд». Джордан нырнул под дождь, перебежал улицу и увидел, как перегнулся сидящий за рулем Буррони, чтобы открыть ему. Джордан втиснулся в машину, пропахшую мокрой кожей, и захлопнул за собой дверцу.
Сквозь мельканье дворников он увидел освещенный квадрат своего окна и застывшую в нем фигуру Лизы. Присутствие и одновременно отсутствие. Буррони проследил за его взглядом и тоже добрался до освещенного окна.
– Твое окно?
– Да.
Буррони больше ничего не спросил, как будто угадав, что ему ничего больше говорить не хотелось. Когда машина оторвалась от тротуара и от взгляда Лизы, Джордан вспомнил, как проснулся на следующий день после их странного знакомства.
Он открыл глаза и тут же учуял нечто непривычное для своего жилища: аромат кофе, который сам не варится. Он встал с постели, натянул джинсы и майку. Перед тем как выйти, глянул на себя в зеркало ванной и увидел то, что ожидал увидеть: свою физиономию, которой вчера изрядно досталось.
Он умылся и вышел в гостиную к Лизе Герреро. И вновь ему показалось, что воздух словно бы разрежен в помещении, где находится…
он или она?
Воспоминание об этой мысли смутило его точно так же, как в тот момент, когда она явилась. Зато ни в глазах, ни в голосе Лизы не было и следа памяти об их вчерашнем разговоре.
Только улыбка.
– Доброе утро, Джордан. Нос и глаз я вижу. А сами как себя чувствуете?
– Ни носа, ни глаза не чувствую. Вернее, чувствую, но стараюсь к ним не прислушиваться.
– Отлично. Кофе хотите?
Она уселась за стол, накрытый на двоих.
– Я заслужил такую привилегию?
– Сегодня первое утро моего первого посещения Нью-Йорка. Я тоже ее заслужила. Вам яйца вкрутую или всмятку?
– Я и на завтрак могу рассчитывать?
– Ну конечно. Пансиона без завтрака не бывает.
Лиза подала яйца, хлеб и кофе. Они позавтракали в молчании, опасаясь нарушить равновесие, подернутое ледком, который хотя и треснул, но не раскололся совсем. Каждый нес в голове невидимую облачность своих мыслей.
Лиза первой нарушила этот мирный уют, открыв дверь во внешний мир.
– Только что по телевизору говорили про вашего племянника.
– Еще бы. Теперь такое начнется.
– А вы что будете делать?
Джордан ответил жестом, включающим в себя весь мир и ничего в отдельности.
– Сперва поищу себе пристанище. К брату в Грейси-Мэншн переселяться не хочу – слишком уж на виду. А мне надо поменьше мелькать. На Тридцать восьмой есть небольшая гостиница…
– Послушайте, у меня к вам предложение. Поскольку проблема моего мужа устранена…
Горячая волна внутри. Джордан надеялся, что эта волна не прокатилась по его лицу. Лиза же продолжала как ни в чем не бывало:
– Я только что приехала и хочу немного побыть туристкой, прежде чем определяться с работой. Поэтому дома буду бывать нечасто. Что до вас – разумеется, эта история рано или поздно кончится, и вы уедете, куда собирались. А пока живите здесь. – Она помолчала, чуть склонив голову набок. В глазах молнией сверкнул вызов, на миг расплавивший подернутое патиной старинное золото. – Если, конечно, для вас это не проблема.
– Нет, что вы.
Джордан ответил чересчур поспешно и тут же обругал себя идиотом.
– Ну что ж, тогда я думаю, мы можем перейти на «ты».
Джордан понял, что это уже не предложение, а данность. Лиза поднялась и начала убирать со стола.
– Выходи, не мешайся.
– Тебе помочь?
– Да ты что! У тебя наверняка есть дела поважнее.
Джордан взглянул на часы.
– И правда. Пойду приму душ и помчусь.
Он направился к себе в комнату, но его на полпути задержал голос Лизы.
– Джордан…
Он остановился, не поворачиваясь.
– В новостях по телевизору говорили и о тебе. Сказали, что ты был один из лучших полицейских Нью-Йорка.
– Мало ли что они скажут…
– И сказали, почему ты ушел из полиции.
Он повернулся и заглянул в глаза, в которых было исполнение всех желаний. Ответ Джордана пролетел через комнату, как окровавленное полотенце, брошенное в угол ринга.
– Потому ли, поэтому – какая разница?
– …ночью ее телохранитель.
Голос Буррони перенес его в исхлестанную дождем машину, что, казалось, повисла между фонарями и их отражением в лужах.
– Прости, Джеймс, я задумался. Повтори, пожалуйста.
– Я говорю, труп обнаружил сегодня ночью ее телохранитель. Он позвонил в Управление, а я как раз дежурил. Судя по тому, в каком положении найдено тело, это именно то, что ты предсказывал.
– Мой брат знает?
– Конечно. Ему тут же сообщили, как было приказано. Он велел позвонить ему, если предположение подтвердится.
– Сейчас мы это установим.
Больше за всю дорогу они не сказали ни слова; каждый ехал со своими мыслями, которые с удовольствием бы оставил дома.
Джордан знал Стюарт-Билдинг, это довольно странное здание в шестьдесят этажей, украшенное сверху горгульями, как на Крайслер-Билдинг. Оно возвышалось на Сентрал-Парк-Уэст между Девяносто второй и Девяносто третьей улицами и смотрело на Центральный парк. Фамилия Стюарт означала деньги, настоящие, большие. Старик Арнольд Стюарт нажил состояние на стали во времена Фриков и Карнеги. Впоследствии сфера семейных интересов расширилась: Стюарты вкладывали практически во все отрасли и сделались столпами общества. Когда умерли ее родители – сперва мать, потом, несколько лет спустя, отец, Шандель Стюарт осталась единственной наследницей состояния из великого множества нулей.
И теперь, несмотря на свои деньги, пополнила вереницу этих нулей.
Прибыв на место, Буррони припарковал машину прямо за фургоном судебно-медицинской экспертизы. Он заглушил мотор, но из машины выходить не торопился. Дворники перестали очищать стекло, теперь его беспрепятственно шлифовала вода.
– Джордан, я хочу, чтоб ты знал… После того, что ты мне сказал сегодня, тебе необходимо это знать.
Джордан молча ждал продолжения. Он не догадывался о том, что скажет ему Буррони, но чувствовал, как трудно тому было решиться на это.
– Я насчет той истории в Министерстве внутренних дел… Те деньги взял я. Очень нужно было. Кенни, мой сын…
Джордан, подняв руку, прервал эту исповедь. От его ответа затуманился участок лобового стекла.
– Хватит, Джеймс. Я же говорю, всем достается.
Их лица казались призрачными в оранжевом свете фонарей, что просачивался внутрь сквозь пелену дождевых капель.
Немного помолчав, Джордан взялся за ручку двери.
– Вылезай, пошли дерьмо разгребать.
Дверцы открылись почти одновременно. Оба вышли под дождь и двинулись к главному входу, метя широкими мужскими шагами тротуар, который дождь тщетно пытался отмыть.
19
Первым в квартире бросилось им в глаза неподвижное тело женщины, сидящей у рояля. Большой концертный «Стейнвей» один потянет на целое состояние. Она сидела на высоком, как в барах, стуле, прислонясь к излучине инструмента, служившего ей опорой. Локти ее были поставлены на черную лакированную крышку, а кисти свисали над пустотой. Голова, склоненная над клавиатурой, словно застыла в немом восхищении той беззвучной музыкой, которую исполнял ей одной видимый пианист.
На ней было черное вечернее платье, открытое, но довольное строгое; лица разглядеть не удавалось, оно было прикрыто длинными черными волосами. Она сидела нога на ногу, и под коротким платьем проглядывало таинственное место скрещения бедер, едва прикрытое прозрачным кружевом. От колен по всей длине икр тянулась блестящая полоса, пачкая воздушную ткань чулок.
Именно в такой позе запечатлел ее неумолимый объектив репортера – теперь черно-белая фотография обойдет все газеты. Джордан невольно понизил голос, словно боясь нарушить зловещие чары этого беззвучного концерта.
