Виктор Каннинг - Проходная пешка
— Верно. — Бернерс кивнул.
Они бережно, «по-товарищески», взяли Сарлинга под руки, пронесли его через узкий коридор в спальню, положили на кровать. Бернерс ушел.
Из темного угла за ночным столиком вышла Белла и заперла дверь спальни. Рейкс тем временем начал раздевать Сарлинга. Он поднял голову и попросил:
— Помогите мне.
— Не могу. Я боюсь к нему прикоснуться.
Она уже изгнала Сарлинга из мыслей. Даже белье, которое старше надевал, ложась спать, она выложила отвернувшись, словно готовила его кому-то незнакомому.
— Иди сюда, — тихо позвал Рейкс. — Посмотри на него. Он ничто, не человек, а просто вещь, которую мы должны привести в порядок. — Рейкс взял девушку за подбородок, крепко сжал его. — Ты сделаешь все, что я скажу. Расшнуруй ему ботинки.
К одной подошве прилип сырой дубовый листок. Белла машинально сунула его в карман платья. Через неделю она с недоумением обнаружит высохшие крошки с прожилками.
Они переодели Сарлинга в пижаму и чулки, положили поудобнее на кровать. Рейкс смял подушки и простыню. Тело Сарлинга было все еще мягким, и Рейксу вспомнился разговор с Бернерсом о том, как остывает и коченеет труп, о том, что в первые шесть часов его температура падает на два с половиной градуса в час… Сарлинг окоченеет как раз тогда, когда Бейнс придет его будить. Смерть во сне. Время остановки сердца — около часа ночи. И все естественно. Кроме, пожалуй, самой смерти, хотя и она вполне закономерна для человека, стремившегося управлять людьми, как марионетками в балагане. Горе тому, кто пытается повелевать другими.
Белла складывала и убирала одежду Сарлинга, как это сделал бы он сам, если бы поздно заявился домой.
— Заканчивай побыстрее, — сказал Рейкс. — Прими три таблетки снотворного и ложись спать.
Она стояла с рубашкой Сарлинга в руках и рассеянно вынимала из рукавов запонки. Рейкс обнял Беллу, задел сухими губами сухие губы, ласково потрепал по щеке, повернулся и ушел.
Он спустился в гараж. Бернерс, теперь уже без усов, ждал его, держа под мышкой пачку форматных листов толщиной в фут — досье. Рейкс вынул из машины плетеную корзинку, открыл ее, оглядел осколки на брезентовом дне, а потом проверил, не осталось ли чего на заднем сиденье; вынул пепельницу, высыпал в платок окурки трех сигарет, выкуренных в пути. Разумеется, все это он проделал в перчатках.
Досье положили в корзинку. Любого человека, идущего задними дворами и переулками без четверти три ночи с плетеной корзинкой в руках, могла бы остановить полиция. Но на машине они не вызывали подозрений. И через несколько минут остановились на Маунт-стрит. Бернерс пошел в дом, Рейкс поехал в гараж.
Когда он вернулся (на такси), Бернерс сидел в кресле со стаканом в руке. Рейкс налил себе полстопки чистого виски и расположился напротив. Кивнул Бернерсу и выпил. Они молчали, находясь во власти крепкого союза их интересов, прочной нити той общности, о которой никогда не говорили. Они просто сидели рядом, довольствуясь сознанием того, что они вместе, пока наконец Бернерс не сказал:
— Интересно, сколько он заплатил за стол в Меоне? По фотографиям я принял его за Чиппендейл. Однако это подделка. Хорошая, но подделка.
А в постели на Парк-стрит Белла всматривалась в темноту широко раскрытыми глазами и понимала, что снотворное ей не поможет.
Глава девятая
Воскресенье, восемь утра. Бернерс развалился в удобном кресле, положив ноги на табурет. Спать не хочется, хотя всю ночь он не смыкал глаз. Он доволен собой, он дожидается лишь утреннего поезда в Брайтон. За окном шумит воскресный Лондон, гудит корабль, пробираясь к тесной пристани, стучат каблуки по мостовой — люди возвращаются с заутрени. Кто-то насвистывает песенку, женщина кличет собаку, стучит тележка молочника, в проволочной корзинке тренькают бутылки, звенит звонок велосипеда… Всю неделю эти звуки таились по углам, и вот настало их время.
Еще Бернерс слышит, как в ванной возится Рейкс. Наконец тот вошел в комнату — чисто выбритый, подтянутый, сильный, воплощенная уверенность в себе, но без восторженной гордости или тщеславия. Четырехчасовой сон освежил его, голубые глаза лучатся здоровьем, светлые волосы потемнели от душа. И Рейкс, и Бернерс знают: несмотря на разную внешность, разную кровь, они — братья, понимают, что живут в согласии, более надежном, чем любовь.
— Кофе? — предложил Рейкс. — Как у вас со временем?
— Мой поезд уходит не раньше, чем через час. Да ведь и другой придет следом.
Рейкс пошел в кухню. До Бернерса донесся его голос:
— Старик сказал, что оставляет ей пятьдесят тысяч футов. Как вы думаете, это правда?
— Вряд ли. Что будем с ней делать?
— Пока ничего. Придется выждать. Шеф и следом его секретарша — это уже подозрительно. И еще: она мне нужна, чтобы кое-что подчистить.
— Ладно, когда пробьет ее час, дайте мне знать.
— Я и сам справлюсь.
— Нет. Мы все всегда делали вместе.
— Но то, чего хотел от нас Сарлинг, вам бы не понравилось.
— Лет пять назад, может, и понравилось бы.
Рейкс удивленно выглянул из кухни. Бернерс указал на стол: там лежали две соединенные половинки разорванного кьюнардского проспекта.
— Я нашел его ночью в мусорной корзине. Кое-что меня очень заинтересовало.
— А я не читал. Он хотел похитить с корабля золото в слитках. На миллион фунтов. Говорил, почти без всякой мороки это можно сделать даже вдвоем. Неужели вы и впрямь пошли бы на такое?
— Лет пять назад. Я размышлял об этом, пока вы спали. Кстати, у меня поместье, совсем как у Сарлинга — только во Франции. Знаете, замок с черепичной крышей, хорошая мебель, стены в кабинете покрыты бархатно-коричневой кожей с золотым тиснением, а вокруг сада — высокий забор. Когда-то я видел такой дворец, и с тех пор желание владеть подобным меня не покидало. — Бернерс рассмеялся. — Кажется, мои прихоти громоздятся передо мной, как стена.
Рейкс улыбнулся и пошел на кухню, бросив на ходу:
— Значит, главное для вас — вещи?
— Да, хорошие вещи.
— Вот и разберись в людях!
— Каждый сходит с ума по-своему. Блажен, кто может позволить себе жить в роскошном убежище.
— Выпей-ка лучше кофе.
Рейкс вошел в комнату с подносом, на котором аккуратно расположились сливки, сахар, серебряные ложечки, кофейник, чашки и блюдца.
— Вы бы на такое дело тоже пошли, — заметил Бернерс.
— Никогда. Ни пять, ни десять лет назад. Это не моя стихия.
— А я думаю, пошли бы. Беда в том, что это замыслили не вы. Вас прельщают лишь собственные идеи. Вы не любите ничего получать из чужих рук. Фрэмптону все должно прийти в голову самому.
— Я Рейкс, а не Фрэмптон.
— Нет, Фрэмптон и Бернерс — они настоящие… А ведь сегодня вы в первый раз сварили мне кофе.
— Надеюсь, он удался?
— Не так хорош, как у Энджерс. А все-таки… — Он взял со стола разорванный проспект. — Так вы не станете этим заниматься?
— Нет.
Бернерс бросил половинки в корзину для бумаг.
Через полчаса он ушел, сказав на прощание:
— Позвоните мне насчет мисс Виккерс.
…Белла приехала в шесть вечера. Рейкс помог ей раздеться, подал стакан виски, зажег сигарету — и все с ласковой суетливостью, каждое движение заранее продумано: он понимал ее состояние и, словно врач, старался уберечь от липших волнений.
— Я не хотела звонить… Знаешь, это было бы неразумно. В общем, все оказалось не так уж страшно, — коротко усмехнулась она. — Понимаешь, когда ты во всем виноват, сдается, будто это видно каждому, написано у тебя на лице. Но ведь это не так, правда?
— Если на бутылке наклейка «Джин», ты же не станешь проверять, что там, прямо в магазине. Успокойся и расскажи все по порядку.
Рейкс сел напротив, придвинул поближе стул и положил руку ей на колено. Она подалась вперед, крупинки туши на ресницах казались вблизи грубыми и крупными, словно увеличенные лупой. Он поцеловал Беллу, зная, что сейчас наступил пик ее напряжения.
— Расскажи мне все, — снова попросил Рейкс.
— Ну, нашел его Бейнс. Пришел ко мне. Я, знаешь ли, не спала. Нет, наверно, спала, но… как курица на насесте. Врача у меня все-таки хватило сил вызвать. Это было ужасно — ждать, когда он придет, когда, наконец, выйдет от Сарлинга. Вот он вышел, а я приготовила ему кофе. Боже мой, до сих пор это слышу: он объявил, что старик умер от сердечного приступа. Ничего неожиданного. Несколько лет назад у него уже были нелады с сердцем. Я сказала, что Сарлинг поздно ночью решил вернуться, врач в ответ только кивнул. Заверил, что все уладит, и попросил меня связаться с адвокатом и одним из вице-директоров.
— Не говорил ни об окоченении, ни о чем другом?
— Нет. Написал свидетельство о смерти и велел передать адвокату. Даже о родственниках и наследниках не спросил. Я, наверно, имела право рассердиться: выудил из старика сотни фунтов, но его совсем не тронула смерть Сарлинга, и ему, конечно, казалось, что мне тоже должно быть все равно.
