Дин Кунц - Брат Томас
А вот Мириам профсоюз оказал только номинальную поддержку. В результате она с работы ушла. И только несколько лет спустя, сменив еще несколько работ, услышала зов к жизни, которую и ведет в настоящий момент.
Сидя за столиком, просматривая какие-то списки, она подняла голову, когда я приблизился к сестринскому посту.
— А вот идет юный мистер Томас, как всегда окутанный облаком загадочности.
В отличие от сестры Анжелы, аббата Бернара и брата Костяшки, она ничего не знает о моем даре. Мастер-ключ и другие привилегии интригуют ее, и, возможно, она о чем-то догадывается, но лишних вопросов не задает.
— Боюсь, сестра Мириам, вы принимаете за загадочность мое постоянное состояние недоумения.
Если бы о ней все-таки сняли фильм, продюсеры поступили бы правильно, пригласив на главную роль Королеву Латифу,[18] а не Холли Берри. Сестра Мириам и по комплекции, и по манере держаться больше походила на Латифу, да еще и обладала королевской харизмой.
Ко мне она относится дружелюбно, но при этом с некоторой настороженностью, словно знает: я определенно что-то скрываю, пусть даже и не набедокурил.
— Томас — это английское имя, — заметила она, — но, похоже, у тебя в семье были ирландские корни, учитывая, как легко слетает ложь с твоего языка, словно ты намазываешь теплое масло на булочку.
— Никакой ирландской крови, будьте уверены. Но если бы вы знали мою семью, то согласились бы, что во мне есть странная кровь.
— Ты не думаешь, что удивил меня этим, дорогой?
— Нет, не думаю. Могу я задать вам несколько вопросов о Джейкобе из четырнадцатой комнаты?
— Женщина, которую он рисует, его мать.
Иногда у меня возникает ощущение, что сестра Мириам умеет читать мысли других.
— Его мать. Я так и подумал. Когда она умерла?
— Двенадцать лет тому назад, когда ему было тринадцать. Он был с ней очень близок. И она, похоже, очень любила его.
— А отец?
Сестра Мириам помрачнела.
— О нем ничего не известно. Мать Джейкоба не была замужем. Перед смертью она устроила сына в интернат при другой церкви. Когда мы открылись, его перевели сюда.
— Мы с ним поговорили, но понять его не так-то просто.
Вот тут на лице сестры Мириам отразилось удивление.
— Джейкоб говорил с тобой, дорогой?
— В этом есть что-то необычное?
— С большинством людей он не говорит. Слишком застенчивый. Я иной раз могу вытащить его из кокона… — Она наклонилась вперед, всмотрелась в меня. — Мне не следовало удивляться тому, что он с тобой заговорил. Совершенно не следовало. В тебе есть что-то особенное, заставляющее людей открываться, не так ли, дорогой?
— Может, все дело в том, что я умею слушать.
— Нет, — она покачала головой. — Не в этом. Ты не просто умеешь слушать. Ты потрясающе слушаешь, дорогой.
— Спасибо, сестра.
— Ты видел, как малиновка сидит на лужайке, склонив голову, пытается услышать червяков, которые ползают в земле под травой? Если бы ты сел рядом с малиновкой, то услышал бы червяка первым.
— Интересно. Весной нужно будет попробовать. Так или иначе, разговор у него загадочный. Он говорил о дне, когда ему не разрешили выйти в океан, но, цитирую, «они пришли, и зазвонил колокол».
— «Никогда не видел, где звонил колокол, — процитировала сестра Мириам, — и океан движется, поэтому колокол, который звонил, переместился куда-то еще».
— Вы знаете, что он хочет этим сказать? — спросил я.
— Пепел его матери развеяли над морем. Под колокольный звон. Джейкобу рассказали об этом.
Память услужливо подсказала: «Джейкоб только боится, что поплывет не в ту сторону, когда придет темнота».
— Ясно, — я вновь почувствовал себя Шерлоком. — Он тревожится, что не знает места, где рассеяли пепел, он знает, что океан всегда движется, вот и боится, что не сможет найти ее, когда умрет.
— Бедный мальчик. Я тысячу раз говорила ему, что она на Небесах и придет день, когда они вновь будут вместе, но мысленная картинка, на которой ее уносит океан, такая яркая, что стереть ее нет никакой возможности.
Мне захотелось вернуться в комнату четырнадцать и обнять Джейкоба. Объятьями, возможно, и не поможешь, но хуже от них точно не станет.
— А кто такой Кого-не-было? — спросил я. — Он боится Кого-не-было.
Сестра Мириам нахмурилась.
— Никогда не слышала, чтобы он произносил это странное имя. Кого-не-было?
— Джейкоб говорит, что он был полон черного…
— Черного?
— Я не знаю, что это означает. По его словам, он был полон черного, когда пришел Кого-не-было и сказал: «Пусть он умрет». Это было давно, до океана, колокола и уплытия.
— До смерти его матери, — истолковала сестра Мириам.
— Да. Совершенно верно. Но он до сих пор боится Кого-не-было.
Она вновь всмотрелась в меня, словно надеялась проткнуть взглядом окутывавшее меня облако загадочности, которое лопнуло бы, как воздушный шарик.
— Почему ты так заинтересовался Джейкобом, дорогой?
Я не мог ей сказать, что моя погибшая девушка установила со мной контакт, находясь на Той стороне, и дала знать через Юстину, еще одну милую и потерянную для этого мира девочку, что Джейкобу известен источник беды, которая может обрушиться на школу, возможно, этой ночью.
Нет, наверное, я мог бы ей все это сказать, но все могло закончиться тем, что она оттянула бы вниз нижнюю губу, и на внутренней поверхности я бы увидел совсем другую татуировку, короткую, в одно слово: «Псих».
— Его талант. Портреты на стенах. Я подумал, что это портреты его матери. Они полны любви. Задался вопросом, каково это, так сильно любить мать.
— Странно слышать такие слова.
— Почему?
— Разве ты не любишь свою мать, дорогой?
— Полагаю, что люблю. Но любовью, которая больше схожа с жалостью.
Она взяла мою руку в свои, нежно сжала.
— Я тоже умею слушать, дорогой. Хочешь посидеть со мной и поговорить?
Я покачал головой.
— Она не любит меня или кого-то еще, не верит в любовь. Боится любви, обязательств, которые несет с собой любовь. Ей никого не нужно, кроме себя и, разумеется, зеркала, чтобы восхищаться собой. Вот и вся история. Так что садиться незачем, поскольку нет предмета для разговора.
По правде говоря, о страхах моей матери и особенностях ее психики мы с сестрой Мириам могли бы говорить без остановки до весеннего солнцестояния.
Но до полудня оставалось чуть больше полутора часов, в комнате отдыха торчали семь бодэчей, смерть открыла калитку и приглашала меня в бобслейный желоб, вот почему не было у меня времени изображать жертву и рассказывать печальную историю о трудном детстве. Не было ни времени, ни желания.
— Что ж, я всегда здесь, — пожала плечами Мириам. — Воспринимай меня как Опру, давшую обет бедности. В любой момент, когда ты захочешь открыть душу, я здесь, и тебе не придется сдерживать эмоции во время рекламных пауз.
Я улыбнулся.
— Вы показываете пример в служении Богу.
— А ты по-прежнему окутан облаком загадочности.
Когда я отвернулся от сестринского поста, мое внимание привлекло движение в дальнем конце коридора. Фигура в капюшоне стояла у открытой двери на лестницу, вероятно наблюдая, как я разговариваю с сестрой Мириам. Почувствовав на себе мой взгляд, фигура ретировалась на лестницу, дверь захлопнулась.
Капюшон скрывал лицо, во всяком случае, я пытался убедить себя в этом. И хотя мне хотелось верить, что наблюдал за нами брат Леопольд, подозрительный послушник с открытым лицом уроженца Айовы, я практически не сомневался, что ряса была черная, а не серая.
Я поспешил к концу коридора, вышел на лестницу, затаил дыхание. Не услышал ни звука.
Хотя на третий этаж не допускался ни я, ни кто-либо другой, за исключением сестер, я все-таки поднялся на лестничную площадку между этажами и оглядел последний пролет. Никого.
Никакой непосредственной угрозы не было, и тем не менее сердце учащенно билось. Во рту пересохло. На спине и шее выступил холодный пот.
Я все еще пытался внушить себе, что капюшон скрывал лицо, но не получалось.
Перепрыгивая через две ступеньки, сожалея, что я в носках, которые скользили по камню, я поспешил на первый этаж, открыл дверь в коридор, никого не увидел.
Спустился в подвал, после короткой заминки открыл дверь в тамошний коридор, замер на пороге, прислушиваясь.
Длинный коридор тянулся под всем зданием старого аббатства. Второй пересекал его посередине под прямым углом, но с того места, где я стоял, заглянуть в него не представлялось возможным. В подвале находились «кит-кэтовские катакомбы», гараж, щитовые, мастерские, кладовые. Чтобы обследовать все эти помещения, мне бы потребовалось много времени.
Но какими бы тщательными ни были мои поиски, я сомневался, что найду ту самую фигуру. А если бы нашел, скорее всего, пожалел, что начал ее искать.
