Константин Образцов - Культ
Деменция необратима.
Сегодня под утро, когда Карина зашла в угловую комнату перед тем, как сдавать смену, Леокадия Адольфовна отвлеклась от своих бдений у окна, повернулась и ясным голосом, твердо, раздельно сказала:
– Моя милая девочка, остерегайся волка, лиса, филина и медведя!
Значительно подняла палец, потрясла им и вновь отвернулась.
– Леокадия Адольфовна, а кто эти звери и почему мне нужно их остерегаться? – попробовала поинтересоваться Карина.
Но старушка уже вновь отвернулась и смотрела в серую, влажную дымку, путешествуя мыслями в сумерках, в которые за ней никто не мог следовать.
– Молодые древние звери… стали кормить… сами позвали, впустили, а зря…
Карина грустно посмотрела на голову в седых кудряшках, раскачивающуюся, как готовый облететь одуванчик, и тихо вышла из комнаты.
Дома было тихо и пусто: А. Л. уже ушел на работу. В низкие окна лился свет, похожий на воду из грязной лужи, от которого в квартире казалось темнее, чем ночью. Карина подумала, что истинный цвет печали не черный, а серый, убивающий всякие надежды и растворяющий краски; смирившийся с тем, что никогда не быть белым, но и не решающийся стать аспидно-черным. Может быть, из-за этого тоскливого утреннего свечения дома все показалось Карине каким-то безнадежно унылым, будто бы у всего в квартире разом испортилось настроение: у дивана, стола, шкафа с одеждой, даже у чайника и обоев. Ложиться спать Карина передумала; засыпать в такой обстановке было бы жутковато. Она разделась, встряхнула головой, прогоняя тягучие мысли, включила телевизор, зажгла во всей квартире свет и отправилась в душ. Надо просто встряхнуться, смыть печаль и усталость, а потом заняться чем-то по дому в ожидании мужа.
Надо же, как она только что назвала его – муж. Карина даже покраснела немного, словно проговорилась о чем-то совсем своем, личном, смущенно улыбнулась и забралась в порыжевшую сидячую ванну, подставляя лицо и тело под горячие струи. Белая кожа ожила, заблестела от воды и мыльной пены, длинные черные волосы опустились на спину, как у русалки. Карина приподняла ногу, по привычке собираясь до красноты тереть внутреннюю сторону бедра, но вскрикнула и уронила мочалку.
Рисунок перевернутого трезубца увеличился в размерах, стал выпуклым и налился густой чернотой – совсем как в тот день, когда впервые появился у нее на бедре.
* * *Аркадий Леонидович прекрасно чувствовал аудиторию – навык, приобретенный десятилетиями преподавательской деятельности. В лекционном зале университета, где собиралось порой человек сто или больше, он как будто видел каждого: кто отвлекся и смотрит в смартфон или в раскрытую под столом книгу, кто разговаривает, кто переписывает другие лекции из тетради в тетрадь, кто строит глазки – соседу по парте или ему самому. Да что там – он мог каким-то немыслимым для самого себя образом увидеть все это, даже отвернувшись к доске, и порой поражал студентов до нервного смеха тем, что, продолжая писать мелом, говорил ровным голосом что-нибудь вроде: «Сидоров, умение играть в «Птиц и свиней» на планшете не пригодится вам на экзамене». Да, в последние годы он уже стал равнодушен и к невниманию, и к полному отсутствию интереса аудитории, но навыки видеть, а тем более улавливать настроение никуда не делись. И тем более он мог почувствовать состояние двадцати школьников в небольшом помещении класса.
Сейчас он сразу понял – что-то не так. Вроде бы все как обычно: четвертый урок у седьмого класса, все вошли, сели, достали учебники и тетради, он поздоровался, начал, но все же… Какое-то напряжение, словно воздух сгустился и замер перед грозой. Аркадий Леонидович быстро окинул взглядом класс, привычно разделив его на несколько страт. Справа и впереди – Света Быстрова, Надя Бородина, Вика, еще пара девочек, группа отличниц; смотрят прямо, готовы поднять руки, довольны собой; так, тут все в порядке. Слева и посередине – Жанна Глотова, ее подруга Алиса, Аня Верлинская, эти звезд с неба пусть и не хватают, сидят, выпрямив спинки и выставив пробивающиеся из-под рубашек еще детские грудки, сложили ручки, вежливо слушают; здесь тоже нормально. Сзади по центру и слева – так называемые «футболисты», Паша Мерзлых с несколькими друзьями, парни, которые могли бы доставить – и наверняка доставляли – проблемы другим педагогам, но не Аркадию Леонидовичу; ребята резкие, но сообразительные, еще не включились в ситуацию урока, о чем-то переговариваются… Нет, это не здесь. А вот: Даниил Трок. Мальчишка умный, начитанный, но сегодня как-то особенно бледный и вроде обеспокоенный, сидит, уткнувшись носом в учебник так низко, что того и гляди очки упадут. С Даниила он перевел взгляд на заднюю парту: Женя Зотов и Максим Кораблев. У одного на лице непривычная серьезность, другой сжимает перед собой кулаки, задумчиво смотрит на них, уйдя в свои мысли. И Рома Лапкович: хороший мальчишка, сын этой милой учительницы по МХК; он в черной плотной кофте с капюшоном, сидит неестественно прямо, в позе напряженного ожидания. Аркадий Леонидович знал, что эти четверо вроде были друзьями; может, поссорились? Все четверо разом? В любом случае нужно обратить внимание именно на них.
Он хлопнул в ладоши.
– Как всегда, начинаем с быстрой проверки знания ключевых дат из пройденного материала. Я задаю вопрос, называю фамилию, вы отвечаете. С места не кричим, хотим ответить – поднимаем руку. Итак, год окончания войны Белой и Алой розы, Трок?
– Одна тысяча четыреста восемьдесят пятый.
Пробубнил, даже головы не поднял. Ладно.
– Год открытия Америки Колумбом, Зотов?
Парень вздрогнул, вытаращился на Аркадия Леонидовича, бросил быстрый взгляд в тетрадь и ответил:
– Тысяча четыреста девяносто второй, да?
Подсмотрел, конечно, но пусть.
– Год начала Реформации в Европе, Лапкович?
Тот угрюмо посмотрел на Аркадия Леонидовича, отвернулся и произнес в сторону:
– Тысяча четыреста девяностый.
– Нет, не верно, вспоминайте! Остальные не подсказывают!
Рома медленно повернулся. Теперь он смотрел Аркадию Леонидовичу прямо в глаза.
– Мое мнение – тысяча четыреста девяностый.
– Я ценю ваше мнение, но оно неверное.
– Почему?
В классе мгновенно стихли все звуки: поскрипывание стульев, шорох ручек в тетрадях, перешептывание и даже, казалось, дыхание. Теперь атмосфера определенно стала предгрозовой.
– Потому что доктор богословия Мартин Лютер прибил к дверям виттенбергской Замковой церкви свои «Девяносто пять тезисов» тридцать первого октября одна тысяча пятьсот семнадцатого года, а отнюдь не тысяча четыреста девяностого. Устроит вас такой ответ на вопрос «почему», Роман? – спокойно ответил Аркадий Леонидович.
Рома пожал плечами:
– А откуда вы это знаете?
Прошелестел осторожный шепот. Теперь все повернулись и смотрели на Рому и на Аркадия Леонидовича – все, кроме троих: Даниил только еще глубже вжал голову в плечи, Женя и Макс сидели опустив головы. Сам Рома был похож на нахохлившегося воробья, который не желает отступить перед голубем, пытающимся отобрать у него хлебную крошку. «У парня что-то случилось, – подумал Аркадий Леонидович. – И серьезное». Но отступать было нельзя.
– Роман, я не хочу сейчас тратить общее время урока, посвящая вас в историческое источниковедение и рассказывая о том, откуда черпаю свои знания лично я. Для вас достаточно, что эта дата указана в учебнике.
– Ну и что? Учебник кто написал?
– Посмотрите имя автора на обложке.
– А ему деньги заплатили за этот учебник?
– Думаю, да.
– Ну вот, откуда вы знаете, может быть, ему заплатили, чтобы он написал про этот самый тысяча пятисотый или какой там еще год. А заплатили бы за другое, он бы иначе написал, разве нет?
– Роман… – предостерегающе начал Аркадий Леонидович, но парня уже явно несло.
– Я сегодня вечером напишу статью, что вообще никакой этой Реформации не было, подпишусь профессором Пупкиным, размещу в Интернете и дам вам ссылку – вот, пожалуйста, профессор пишет, и что вы скажете?!
Шепот в классе превратился в приглушенный гомон. Еще немного, и ряды парт превратятся в трибуны.
– Я скажу, что у вас нет достаточной доказательной базы, – попытался ответить Аркадий Леонидович. – В официальные учебные материалы попадает информация, которая проверена и с которой согласны большинство ученых…
– И что с того? Я читал в Интернете статью, тоже какого-то ученого, что никакого татаро-монгольского ига не было, а еще что Вторую мировую войну начал Советский Союз, и много чего еще, и все это тоже пишут ученые! На самом деле никто ничего не знает, все пишут то, что хотят, или то, за что платят, у всех свое мнение, и неизвестно, какое правильное! Вот вы нам рассказывали, что Джордано Бруно сожгли на костре не за слова о том, что Земля вращается вокруг Солнца, а за какую-то церковную ересь, хотя в учебнике написано по-другому! Разве нет?!
