Ричард Дейч - Похитители тьмы
Следом вошла КК и тоже сразу же увидела кровь. Она не произнесла ни слова, но мысли ее в ужасе метались. Она, как безумная, пробежала по номеру, но никого не увидела. Майкл и КК посмотрели друг на друга; глаза их пылали яростью, которая постепенно сменялась болью и отчаянием.
— Кто это сделал? — Майкл посмотрел на девушку, словно она точно знала, что он имеет в виду.
— Я… не знаю. — Кэтрин наклонилась, посмотрела на кровь. Дыхание у нее участилось, лицо побледнело от ужаса.
Они оба оглядели комнату, впадая в такое состояние, при котором чувства обостряются, глаза отмечают мельчайшие детали. Они увидели это одновременно: в DVD-плеере выдвинут лоток компакт-дисков.
Майкл задвинул его на место и нажал кнопку «плей». Потом включил 72-дюймовый плазменный телевизор, на экране которого появился Симон, лежащий без сознания лицом вверх на мраморном полу в том месте, где теперь стоял Майкл. Потом камера взяла выше, и появилось искаженное ужасом лицо Синди; оно целиком заполнило большой экран, ее неровное дыхание вырывалось из громкоговорителей. КК отдернула руку, поняв, что держится за стул, на котором несколько минут назад плакала сестра.
— КК, — полился из динамиков голос — низкий и, как это ни странно, с акцентом, с каким говорят на американском Юге. — Я так рад, что тебе удалось уйти из «Хирона» живой. Даже деньги поставил на то, что тебе это удастся. Впечатляюще. Любовник-плейбой на шикарном самолете. Отличная работа.
Камера развернулась, и на ней появилось лицо — смуглое и какое-то детское. Его глаза сияли невероятной голубизной под идеальными черными бровями. Камера замерла, а потом на лице появилась улыбка. Неестественная, в ней отсутствовала теплота, в глазах — ни намека на то чувство, которое вроде бы изображали остальные части лица. Наконец камера снова развернулась и взяла общий план, в котором оказались Симон и Синди.
Человек с голубыми глазами вошел в кадр, посмотрел на Синди, которая плакала и дрожала на своем месте.
— Она выросла — стала настоящей женщиной. Она красивая, КК, и, насколько я могу понять, успешная и получила хорошее образование. Наверное, ты очень гордишься ею. Твоя мать не смогла бы сделать для нее и половины того, что сделала ты. Я ненавижу себя за то, что мне приходится делать. — Человек по-прежнему смотрел на Синди. Он протянул руку и прошелся пальцами по ее каштановым волосам. — Но иногда в жизни мы вынуждены делать вещи, которые кому-то могут показаться неприятными… безнравственными… преступными. Я уверен, ты понимаешь это как никто другой. Ты должна украсть посох Селима, кадуцей, как вы с Симоном и планировали, вот только ты сделаешь это одна.
— Кадуцей? Что это такое? — Майкл недоуменно смотрел на девушку, но она не отрывала глаз от изображения плачущей сестры.
— О карте можешь забыть, — сказал человек. — Она моя. И всегда была моей. Вызов судьбы, моя карта. Маленькая проверка навыков. — В этом голосе, казалось, присутствовало какое-то могущество, как у диктора в эфире. Человек убрал руку с головы Синди. Его взгляд внезапно уставился в объектив камеры, его глаза с экрана словно впились в глаза КК. — Хочу, чтобы это было предельно ясно. Не приближайся к этой карте. Ее украду я.
Человек внезапно расслабился, и его натянутая навязчивая улыбка вернулась на лицо.
— Кто мог знать, что нам снова придется работать вместе? Напарники, да? — Низкий голос сотряс комнату. — Ты принесешь мне эту палку, этот посох султана в пятницу, в час дня. Буду ждать тебя перед Голубой мечетью.
Человек подошел к Симону и склонился над его бесчувственным телом. Несколько мгновений смотрел на их друга и небольшую лужицу крови, натекшую из его головы.
— Я перевяжу его раны, но не больше. Кровопотеря у него значительная, как вы сами наверняка видите. Надеюсь, никакого заражения не произойдет. А если произойдет, то, по моему прогнозу, он протянет без врачебной помощи не больше трех-четырех дней.
Человек вернулся к Синди, которая смотрела в камеру умоляющим взглядом, встал у нее за спиной и положил руки ей на плечи, отчего она сморщилась и задрожала.
— КК, ты знаешь меня, знаешь, на что я способен и что мне нравится. Мне нравишься ты. — Человек сделал паузу, чтобы подчеркнуть сказанное. Он еще раз провел сбоку по голове Синди. — Я люблю тебя так, как если бы ты была моей плотью и кровью, но я без малейших сомнений заберу то, что близко и дорого тебе в этой жизни. У тебя есть три дня, чтобы украсть этот посох. И помни — к моей карте и близко не подходи.
Камера задержалась на Симоне, лежащем на мраморном полу; судорожные вздохи вырывались из его груди. Потом камера переместилась на Синди, ее опухшие глаза смотрели с отчаянием, тушь растеклась по лицу от слез. Человек взял ее под подбородок, чуть приподнял ее лицо ближе к камере, улыбнулся в последний раз — и экран почернел.
Майкл и КК стояли в гулкой тишине комнаты, смотрели на лужу крови, на пустой стул.
— Его зовут Иблис, — тихо сказала девушка, переведя взгляд на черный экран телевизора.
Майкл молчал, пытаясь осмыслить случившееся.
— Он опасный и спятивший — хуже не бывает. — КК впилась взглядом в телевизор, словно боялась, что, оторвав от него взгляд, разорвется на части. — Он вор, Майкл. Не чета мне…
— Откуда ты знаешь?
Кэтрин села, молчание тянулось, пока она не повернула голову и не посмотрела на Майкла. Глаза полны боли и поражения.
— Он был моим учителем.
Глава 12
При рождении он получил другое имя. Арабское же выбрал, чтобы нагонять страх на людей. На самом деле он родился в Кентукки, в семье жокея. Его мать — наполовину гречанка, наполовину турчанка, и эта смесь, по словам ее мужа, дала вздорную личность. Тот, кто знал судьбу Иблиса, его растленный ум, мог бы счесть, что он из неблагополучной, расколотой семьи или что он, может быть, рос сиротой и ополчился на весь мир за царящие в нем несправедливости. Но на самом деле невозможно представить себе более любящую, устойчивую семью, чем та, в которой он вырос.
Кристофер Миллер-старший, который предпочитал, чтобы его называли Ржавый — прозвище, полученное им за огненно-рыжий цвет волос, какой был у него в юности, — считал себя консерватором, верил в право человека носить оружие и знать, как им пользоваться. Он еще в нежном семилетием возрасте научил стрелять сына Криса-младшего. В восемь лет юный Крис мог попасть в тарелку с пятидесяти ярдов, а к десяти стал настоящим снайпером. Ржавый научил его охотиться и жить тем, что давала земля. Он научил его пользоваться ножом, показал, каким полезным тот может быть в лесной чаще для снятия шкуры с животного, для приготовления пищи, как оружие, как инструмент. Ржавый научил сына выживать и использовать в будущей жизни — будь то в лесной чаще или в джунглях города — эти уроки самодостаточности, выживания.
Нури Миллер была черноволосой красавицей, ее сын унаследовал от нее глаза небесной голубизны и смуглую кожу. Если Ржавый давал сыну уроки выживания с помощью физической силы и насильственных средств, то она обучала его более тонким приемам. Рассказывала ему о людях, учила общению, учила получать то, что нужно, мягким убеждением и рассказами о возможных последствиях. Она научила его поведению в различных обществах, что прекрасно умела сама, будучи дочерью православного администратора судоходной компании и мусульманки-матери, турчанки по происхождению. Она разбиралась в тонкостях дипломатии, умела вставать на разные точки зрения и таким образом завоевывать доверие у всех.
Такие уроки она давала Крису, и это позволило сыну преодолеть детские комплексы, связанные с внешностью, которой он скорее напоминал террориста, чем парнишку из Кентукки. Он был худощавого сложения, с волосами, черными как смоль; детская красота его личика придавала сходство с женщиной. Ходил он, как легко возбудимая собака, быстрым, порывистым шагом и для такого тонкошеего подростка имел необыкновенно низкий голос.
Когда Крису исполнилось тринадцать, семья переехала в Бруклин, где его отец устроился работать неподалеку — на ипподром «Белмонт» в Элмонте. И вот тут-то ситуация и вышла из-под контроля. Подросток оказался чужаком, говорил с чудным акцентом и необыкновенным голосом, имел до слащавости хорошую внешность и миниатюрную фигуру, а потому он стал объектом насмешек. В шестом классе он проучился, не имея друзей, оставаясь одиночкой, которого все высмеивали. Он не говорил родителям о своих трудностях в школе, о том, как его поддевали, как его колотили ради смеха, чтобы узнать, с какой силой нужно бить для появления синяков на коже.
Он был чужаком, а чужаки, как это нередко бывает, объединяются. Это они не вписываются в общую массу, они нелюбимы, они другие, и они понимают, что сила в численности. Крис нашел дружков в агрессивной среде, которая берет числом, кулаками и в конечном счете оружием. Он стал беспрекословным главарем в шайке из двенадцати человек, научил их стрелять и ухаживать за оружием — навыки, которыми с удовольствием овладевали одиннадцать бруклинцев. Крис научил их пользоваться устрашением, объяснил, как ведет себя испуганный человек, показал, что убеждение гораздо эффективнее физического принуждения.
