Джон Бердетт - Бангкокская татуировка
На этот раз Чез даже не удосужился поднять глаза. Я кивнул сержанту, и тот достал из кармана маленький пакетик из пергамента с белым веществом.
— Чез. — Он быстро покосился на левую ладонь Руамсантии и снова опустил глаза на свой пупок. — Я могу облегчить твои страдания, Чез. — Мне наконец удалось привлечь его внимание. Внезапно во взгляде Красного Кокоса появилась мольба. — Можешь мне верить, я коп. Нет, серьезно, даю тебе слово. Будем выводить тебя постепенно, каждый день снижать дозу, пока не придешь в норму. Даже раздобудем немного метадона. Вполне гуманный способ, скажи.
Чез сделал глотательное движение, открыл рот, взглянул на пакетик, закрыл рот и тихо прошептал:
— Мне не вынести ломки, это меня убьет. — Наши глаза встретились; исповедь наркомана шла из самой души. Ему действительно было очень плохо. Невыносимо. И очень хотелось играть свободного от слабостей мачо-страдальца, но наркотический дракон оказался сильнее.
— Разумеется, ты должен нам помочь арестовать ту сучонку и ее поставщика.
Быстрый взгляд, кивок, и Чез расплакался.
— Дай мне героин, и я скажу, что тебе надо, — проговорил он сквозь рыдания.
Мы с сержантом обменялись взглядами.
— Лучше дать, — сказал я. — Только проследи, чтобы все было стерильным.
Пока он ходил за шприцем, масляной лампой и другими приспособлениями, я заговорил с арестованным убеждающим тоном:
— Ты мелкая сошка, Чез, курьер, пешка. Она тебя использовала, а затем бросила на произвол судьбы. Но и Дениза не такая важная птица. В теперешней своей жизни — сумасбродная белая баба средних лет, только и всего. Скажи, разве я не прав? Не заказывает музыку, не тянет на себя скатерть. Ждет у стола, чтобы подобрать крошки. Согласен, ее крошки крупнее твоих, но в итоге это все равно лишь крохи. Потому что торговлей заправляют местные, так? Среди фарангов нет ни одного яо пор, все большие боссы — тайцы. Ты это знаешь не хуже меня. А теперь скажи, кого тебе назвала Дениза, чтобы убедить в полной подстраховке? Ведь только благодаря этому ты решил вступить в игру. Благоразумный парень вроде тебя никогда бы не пошел на риск, даже если ты ее трахаешь. Ей пришлось заручиться твоим доверием.
Вернулся Руамсантия с пластмассовым шприцем в стерильной упаковке, маленькой масляной лампой, куском алюминиевой фольги и положил все это на грубый деревянный стол в глубине камеры. Чез не сводил с него глаз. Сержант добавил пакетик с героином, и мы оба посмотрели на арестованного.
— Тайский армейский генерал, — сказал он срывающимся голосом.
— Фамилия?
— Зинна.
— Расскажи мне еще о генерале Зинне. Сколько раз вы с ним встречались?
— Всего однажды.
— Она показала его тебе, чтобы ты убедился, будто у нее все чисто?
Кивок.
— На тебя, должно быть, произвело впечатление?
— Зинна явился в форме в сопровождении солдат.
— Где проходила встреча?
— Откуда я знаю? Меня куда-то привезли, я не обратил внимания.
— Опиши это место.
— Большой дом, три этажа, полно земли, собаки, обезьяны.
Когда я перевел, Руамсантия уставился на меня:
— Он толкует о Хун Му.
— Да, да. — Чез узнал имя. — Му, так ее называли.
Хорошо.
— Слушай, Чез, справишься сам или прислать кого-нибудь на помощь?
— Справлюсь.
Я наблюдал, как сержант подтащил стол к тому месту, где арестованный был прикручен к решетке за лодыжки и запястья, и освободил ему руки. Чез немедленно сгорбился над столом, оторвал полоску фольги, насыпал на нее героин и, не обращая внимания на реакцию окружающих, принялся за свое постыдное дело. Я оставил его наедине с Руамсантей.
ГЛАВА 20
В заторе на пересечении Асок и Сукумвит, в этой черной дыре, где исчезает время, я попросил водителя выключить компакт-диск с тайской поп-музыкой, чтобы мы с Леком могли послушать «дорожно-пробочное» FM. В этот день Пайсит пригласил на передачу не кого-нибудь, а мою мать, намереваясь представить слушателям самую знаменитую и горластую из бывших проституток.
Видишь ли, фаранг, для фривольных развлечений настали тяжелые времена. Наше правительство вступило в очередную пуританскую фазу и решило подкорректировать ранее установленное время отбоя. Начиная со следующего месяца все бары должны закрываться в полночь. Естественно, индустрия торговли телом пришла в неистовство, и сой Ковбой должным образом мобилизовалась — не пропускали ни одного фаранга, не заставив его подписать петицию. Первым гостем Пайсита стал работающий в барах трансвестит. Лек слушал, не отрываясь.
Трансвестит низким голосом объяснил, что намерен возбудить против правительства иск за нанесение убытков и действия, ставшие причиной его жизненного краха. Он вырос мальчиком в Исикьерте, беднейшем районе беднейшего региона северо-востока страны. У него пять сестер и брат. Мать ослепла от катаракты, отец потерял здоровье, работая на жаре по двенадцать часов в сутки на рисовых полях. Сестры родили от тайцев-пьяниц, которые не поддерживают детей деньгами, а сами женщины, имея непривлекательную внешность, по эстетическим причинам вряд ли преуспели бы на бангкокской ярмарке плоти. Единственный брат страдает синдромом Дауна и нуждается в постоянном надзоре. Как самого привлекательного среди родни, его единогласно направили в большой город решать проблемы семьи. Взяв, сколько смогли, в долг и собрав все, что было в семье, родственники наскребли на операцию, которая превратила его в одну из самых сексуальных в индустрии шлюх. Это было единовременное капиталовложение категории высокого риска, и оно, после болезненного начального периода, стало давать дивиденды. Но именно в этот момент правительство своими глупостями с ранним закрытием баров подкосило только что оперившийся бизнес. Ни для кого не секрет, что основная часть работы в отрасли падает на период между полуночью и двумя часами ночи. В это время спиртное и вид обнаженных женщин (или трансвеститов) окончательно ломают сопротивление клиентов. У какого маньяка в правительстве возникла эта светлая идея? Никакой заботы о бедных слоях населения! Если у него не будет денег посылать семье, станет ли министр внутренних дел заботиться о его родственниках?
Пайсит обратился к моей матери, которая отнюдь не нуждалась в поощрении.
Нонг: Правительство не только режет курицу, несущую золотые яйца, оно к тому же гробит единственную в нашем феодальном обществе систему перераспределения средств. У этого правительства начисто отсутствует здравый смысл. Неужели оно полагает, будто мы разбогатеем, если станем такими же бесплодными, как Запад? Я была в Париже, во Флориде, в Мюнхене, в Лондоне, все эти места — не что иное, как населенные призраками музеи. Главное, что в течение трех десятилетий население Исаана жило благодаря тем малым суммам, которые дочери присылали из Бангкока. Города, дороги, магазины, фермы, буйволы — целые отрасли обязаны своим существованием нашим трудолюбивым работницам. Эти отважные девушки — выражение женского духа, поддерживающего, вскармливающего и наполняющего существование истинной жизнью. В них есть все, что присуще тайской душе с ее беззаветной преданностью и самоотверженностью. Они не требуют ни помощи, ни благодарности, не ждут восхищения, десятки лет назад перестали надеяться на уважение, но они — сердце нашей страны.
Пайсит: Ваше мнение, как на позицию нашего правительства повлияло то, что пишут в средствах массовой информации Запада?
Нонг: Должна сказать, что вообще не понимаю, на что бы нацеливали объективы операторы западного телевидения, если бы в Юго-Восточной Азии не существовало публичных домов. Разумеется, это повлияло на наше правительство. Однако надо сознавать, что таким образом западные каналы всего лишь стараются поднять свои рейтинги. Они даже не пытаются нас понять. Ничего не поделаешь — таков эрзац западной морали.
Пайсит: Может ли силовое воздействие правительства повлечь за собой конец секс-индустрии в Таиланде?
Нонг: Не думаю. В конце концов, она сто лет существовала нелегально, и посмотрите, чего мы достигли. Кроме того, Запад начал вкладывать в нее деньги, поскольку потенциальная отдача от инвестиций в разумно управляемый стрип-бар, на мой взгляд, гораздо выше, чем, скажем, в «Дженерал моторс». Наши девушки берут за час меньше, чем в большинстве стран, а между тем они — самые востребованные женщины на земле. Расценки не выросли с тех пор, как я отошла от дел.
Мое сердце наполнилось гордостью: мать овладела речью так, как присуще только правящим классам. Но в этот момент таксист повернул к нам голову:
