Владимир Ераносян - Бойня
– Все!
«Великолепная четверка», прославившаяся недавним походом из леса в город в неглиже из сосновых веток, затаившая глухую обиду на кавказцев, а заодно и всех чужаков, готовилась к реваншу недолго. Для этого им понадобилась милицейская форма, папа одного из них был участковым, и топор, папа другого разделывал мясо на рынке.
– Откройте, пожалуйста, я ваш новый участковый. Плановая проверка территории, надо бы познакомиться…
Глянув в глазок, Елизавета увидела мента в фуражке. Точно, завистливые подружки «настучали», только от них стоило ожидать подобного «подарочка» в аккурат на день рождения. Донесли подруженьки про гастарбайтера-нелегала!
Елизавета, женщина опытная и совсем не робкого десятка, могла бы позвонить в отделение или в опорный пункт милиции, уточнив: посылали ли на обход по квартирам участкового. Или, к примеру, заявить через дверь, что раз это не обыск, санкционированный судом, то она может прийти по повестке в милицию и поговорить обо всем там. Ей скрывать нечего и некого! Вернее, есть кого, но это никого не касается! Однако, всецело доверяя своему женскому обаянию, а скорее, уверенная в том, что сумеет решить проблему привычным способом мелкого мздоимства, Елизавета отворила дверь. К чему ссориться с новым участковым, может, и взаправду плановая проверка…
Йашар, увидев вторгшихся в квартиру молодчиков, один из которых был в форме мента, а другой держал в руках увесистый тесак, сразу все понял и ринулся на кухню за ножом, но был остановлен ударом топора в спину. Елизавета бросилась в комнату сына. Тот самоотверженно играл на гитаре, брынча аккорды невпопад, и ничего не слышал. Мать доползла до двери в детскую уже с проломленным черепом, толкнула ее и, увидев сына краем глаза, что-то шепнула. Это было слово «сыночек»… Мальчик не расслышал его, но прочитал по губам и крикнул в ответ: «Мама!»
Злоумышленник огрел женщину тупой стороной все того же заточенного для скотобойни топора, уже извлеченного из первой жертвы.
– Добивай сучку! – Главарь, взявший лидерство по праву жестокости, с лицом врожденного дауна упивался властью и острием тесака, одного удара которого оказалось достаточным, чтобы разрубить позвоночник истекающего кровью кавказца. Йашар еле всхлипывал, застыв в скорченной позе в узком коридоре и уже не чувствуя боли.
Второй подонок с неподдельным удовольствием завершил начатое, словно перед ним стонала от боли не безвинная жертва, а осужденная на смерть всенародным вече клятвопреступница. Он даже прицелился подобно палачу, чтобы не промахнуться и бить наверняка. Бандит хладнокровно исполнил свой приговор на глазах у впавшего в ступор мальчугана, руки которого прилипли к гитарному грифу и потрепанным струнам испанского инструмента – подарка отца на его день рождения. Тесак вонзился в его маму, в область шеи, и срезал ее голову, как нож гильотины.
Мальчик увидел катящуюся голову и только в этот момент позволил себе уронить дорогущую гитару. Он закрыл уши руками. Глаза при этом даже не моргнули, а, наоборот, расширились, но при этом не видели ничего.
Он почему-то крикнул «Папа!», хотя хорошо знал, что отец уже давно с ними не живет. Наверное, поэтому он крикнул очень тихо, успев уже на втором слоге понять всю тщетность своего обреченного зова. Хотя так же отчетливо он осознавал, что папа его любит и спасет их обоих. Так что, быть может, он позвал отца не зря? Папа спасет и маму, и его…
Маму… Ее голова лежала у ног ребенка, и он теперь боялся встать, чтобы не задеть круглый предмет, на который ужасался взглянуть. Его глаза были все так же широко открыты и все так же не хотели ничего видеть, так же как уши не желали ничего слышать.
– Что с мальцом будем делать? – Эти взрослые дяди, один из которых милиционер, что-то обсуждали. Они говорили о нем, а он сейчас думал, как бы на маму не попала его мокрая реакция, вызванная случившимся на его глазах ужасом. Как бы эта проклятая струйка, что непроизвольно сочилась вниз по штанам, намочив новехонькие брюки, не достигла пола. Ведь там лежала его любимая мамочка. Уши мальчика не восприняли ни вопрос, ни последующий за ним разговор на свой счет.
– Да ему лет десять, нам живой свидетель не нужен.
– На русского похож…
– Да нет, полукровка. Сто процентов. Волосы темные. Череп приплюснутый и скулы широкие. Мочи его…
Убийство четырех человек, зверское настолько, что многие в городе не поверили в его возможность, органично вписалось в цепочку десятка жестоких расправ, следующих одна за другой, с короткими интервалами максимум в три дня. Эти зверства почти всегда являлись немотивированными, спонтанными, скорыми. Единственным поводом для них служила ксенофобия. Уже не бытовая, а массовая. На страхе ли она зиждилась, на неприятии чужой культуры и веры или, что скорее всего, на чувстве превосходства, упоении властью над чужими жизнями?
Для мальчика и его мамы – людей русских и двух азербайджанцев – людей кавказских это было уже не важно. Их казнили животные, которые аккуратно, словно с издевкой, упаковали орудие своего убийства в кофр для музыкального инструмента, посыпав его лепестками плачущих роз и унылой камелии. Тем самым убийцы обозначили свой мотив, претендуя на роль народных заступников, взявших на себя неблагодарную, но так необходимую «черную» работу. Оставленный на месте преступления кровавый тесак олицетворял угрозу и готовность продолжить «благородное дело». Жажду убивать. Виновны же были все. Все, кто беззащитен…
Примерив на себя лавры героев, они впоследствии останутся глухи к информации о задержании подлинных «черных таксистов». Мало ли что придумывают менты. Легавым веры нет. Бесконечная симфония смерти продолжится и впредь. И хруст позвонков – единственный звук, который действительно радовал слух новоиспеченных мессий.
Струны же издавали музыку, даже когда неуклюжие пальцы мальчонки старательно давили на гриф, растопырившись в трудном аккорде. Возможно поэтому, уходя, убийцы разбили его гитару…
Глава 20. Русский мент
На службе дородный и мощный подполковник милиции Сергей Бабушкин считался большим авторитетом. И у начальства, и у подчиненных. Он не давал спуску хлюпикам, считая, что в органах нет места субтильности ни физической, ни духовной. Защищать народ должны не хилые ребята, а надежные парни.
Бабушкин никогда не жаловался на здоровье, но давно просился на пенсию. Полковником милиции ему стать не светило. Знающие люди намекали, что в Москве, на Житной, есть на то своя такса. В Главном управлении кадров, за погоны, а главное – за соответствующую им должность следовало кого-то «подмазать». А он, имея на кителе заслуженную медаль «За отвагу», с этим был категорически не согласен. А раз так, то все же пора ему на гражданские хлеба. Жена и дочь только и мечтали о том, что папа не будет пропадать из дома по тревоге и исчезать из их жизни на долгие сутки. Три командировки с «контактами» в Чечню имел за плечами далеко не каждый. Надоело.
Зла на Кавказ Сергей не держал. У них своя правда. С возрастом, когда поредели волосы, добавились мозги. Не все так просто. У него даже друг лучший был из тех краев. Кинжал подарил, который сам смастерил: отлил и выточил. С орнаментом на рукоятке и гравировкой на лезвии. Красивый клинок.
Здесь, в Питере, бывший боевик, отсидевший три года и амнистированный, открыл собственное дело. Стал изготавливать чеканку и декоративное оружие. Рэкета он не боялся, а со своим бывшим врагом, который взял его с оружием во время зачистки в Гудермесе и при этом не тронул его семью, искренне дружил. Потому что уважал. Потихоньку-помаленьку дело пошло и кормило его семью. Мастера на Кавказе чудные. А люди… Они везде одинаковые. Плохие и хорошие.
– Бабушкин! Бери своих людей и дуй к Кронверкскому. Там у мечети буза. Муллу кто-то убил. Сводный батальон ОМОНа уже на Петроградке, подкрепления просит. Всех бери, кто есть в наличии, сажай в автобус и на подмогу к нашим! Полная амуниция! Каски, щиты, бронежилеты, дубинки… – умолял по телефону начальник питерской милиции.
– Есть! – взял под козырек Бабушкин и двинулся к автобусам.
Тысячи три мусульман с зелеными знаменами шли на шеренгу ментов, оцепивших район. Впереди верующие несли обернутый в белый саван труп своего муллы. Тело имама, павшего мученической смертью от руки убийцы, мыслью его главного оппонента превратилось в пропагандистский фетиш, в идола праведной мести.
От тела отца оттеснили его сыновей. Их возражения и протесты утонули во всеобщем гневе. Сопротивление зачинщикам беспорядков немногочисленных сторонников мирных переговоров с властями быстро подавили. Кого-то из родни, возмущенной тем, что муллу обернули в саван без омовения, даже избили. За что? За то, что родные хотели просто похоронить имама в строгом соответствии с мусульманским обрядом, по законам Шариата.
