Майкл Крайтон - Экстренный случай
Он принялся выкладывать на прилавок стопки фотографий. Я был удивлен: старик действительно снимал ансамбли, не меньше десяти разных команд.
Старик проворно перебирал снимки, по ходу дела давая пояснения:
– Жена их не запоминает, зато я помню. Стоит посмотреть, и сразу вспоминаю. Понятно? Вот, к примеру, «Джимми и двоечники». А вот «Певчие птички», «Гробы», «Кликуши», «Вонючки». Такие названия западают в память. Даже странно, почему. Вот «Вши», «Выкидные ножи», «Вилли и вилы», «Ягуары».
Я старался разглядеть лица на фотографиях, но у старика оказались слишком проворные пальцы.
– Погодите-ка! – Я указал на один из снимков. – Кажется, вот они.
Старик вгляделся в фотографию.
– «Зефиры», – укоризненно проговорил он. – Да, они самые. «Зефиры».
Я присмотрелся. Пятеро чернокожих парней в блестящих костюмах, таких же, как на портрете, который я прихватил в общежитии. Все пятеро натянуто улыбались. Похоже, им вовсе не хотелось фотографироваться.
– Вы знаете их имена? – спросил я.
Старик перевернул снимок.
– Зик, Зак, Роман, Джордж и Счастливчик.
– Спасибо. – Я вытащил записную книжку и занес в нее все пять прозвищ. – А как я могу их разыскать?
– Слушайте, а вы правда хотите позвать их на день рождения своей дочери?
– А почему бы и нет?
Старик передернул плечами.
– Да грубияны они.
– Ничего, один вечер можно и потерпеть.
Старик поднял руку и указал большим пальцем куда-то в дальний конец улицы.
– По ночам они играют в «Электрическом винограде». Там всегда полно черномазых.
– Спасибо, – сказал я и зашагал к двери.
– Вы уж поосторожнее с ними, – предупредила меня старушка.
– Хорошо.
– Желаю приятной вечеринки, – бросил мне вслед старик.
Я кивнул и вышел на улицу.
***
Если у гор бывают дети – отроки или подростки, – то вы поймете, на что был похож Алан Зеннер. Конечно, в «Большую десятку» его бы не приняли, но парень и впрямь был не хилый. По моим прикидкам, он имел рост шесть футов и один дюйм, а весил больше центнера.
Я разыскал Алана, когда он покидал крытую футбольную площадку «Диллон-филд». День клонился к вечеру, и тренировка уже кончилась. Солнце садилось, заливая позолотой стадион и расположенные поблизости здания – дворец спорта «Диллон», хоккейную площадку и крытые теннисные корты. На небольшом поле поодаль все еще тренировались при тусклом свете угасающего дня новички, поднявшие огромное облако желто-бурой пыли.
Зеннер только что принял душ, его короткие черные волосы еще не высохли, и он старательно тер их полотенцем, словно вспомнив наказ тренера не выходить на улицу с мокрой головой.
Алан сообщил мне, что торопится на обед и занятия, поэтому мы беседовали по пути, шагая через мост Андерсона к гарвардскому университетскому городку. Поначалу я болтал обо всяких пустяках. Зеннер был старшекурсником Леверетт-хаус в Тауэрсе и специализировался на истории. Ему не очень нравилась тема дипломной работы, и он боялся, что не сможет поступить в школу правоведения: там не давали поблажек спортсменам. Юристов интересовала только успеваемость. Так что, возможно, он пойдет на юридический в Йеле, там веселее.
Мы прошли через Уинтроп-хаус и направились в сторону университетского клуба. Алан сообщил мне, что в футбольный сезон обедает и ужинает только там. Еда неплохая. Во всяком случае, качество выше среднего.
Наконец я завел разговор о Карен.
– Что? И вы туда же?
– Простите?
– Вы уже второй за сегодня. До вас приходил Мытарь.
– Мытарь?
– Ее папаша. Она его так прозвала.
– Почему?
– Понятия не имею. Прозвала, и все. Она придумала ему целую уйму кличек.
– И вы говорили с ним?
– Он приезжал, – неохотно ответил Зеннер. – Но я велел ему убираться.
– Что же вы так?
Мы вышли на Массачусетс-авеню, запруженную машинами.
– Да не хотелось связываться, вот и все, – объяснил он.
– Вы уже замешаны в деле.
– Черта с два, – Алан начал переходить улицу, ловко лавируя между автомобилями.
– Вам известно, что случилось с Карен? – спросил я.
– Слушайте, я знаю об этом больше всех. Даже больше, чем ее предки.
– Но не хотите ввязываться.
– Вы уловили суть.
– Дело очень серьезное, – сказал я. – Одного человека обвинили в ее убийстве. Вам придется рассказать все, что вы знаете.
– Слушайте, она была славная девчонка, но с закидонами. Поначалу все шло хорошо. Потом стало слишком трудно, и я с ней завязал. Это все. А теперь отвалите от меня.
Я пожал плечами:
– На суде вам придется давать свидетельские показания по требованию защиты. Вас приведут к присяге.
– Я не собираюсь идти в суд.
– У вас нет выбора, – заверил я его. – Разве что суда вообще не будет.
– То есть?
– То есть нам лучше поговорить, как двум разумным людям.
В паре кварталов дальше, возле Центральной площади, была маленькая грязная забегаловка с цветным телевизором над стойкой. На экране все двоилось, но мало кто обращал на это внимание. Мы заказали две кружки пива и принялись ждать, слушая прогноз погоды, который читал бодренький толстенький коротышка, с улыбкой пообещавший, что завтра и послезавтра непременно будут дожди.
– А вы-то зачем сюда влезли? – спросил меня Зеннер.
– По-моему, Ли невиновен.
Он рассмеялся.
– Вы единственный, кто так думает.
Принесли пиво. Я расплатился. Зеннер приложился к кружке и облизал губы.
– Ладно, – сказал он, усаживаясь в отдельной кабинке, – так и быть, поведаю вам эту историю. Мы с Карен познакомились где-то в апреле, на одной вечеринке, и сразу поладили. Это было классно. Тогда я ничего про нее не знал и относился к ней просто как к очередной смазливой девице. Мне, конечно, было известно, что она совсем молодая, но о том, сколько ей лет, я узнал лишь наутро и едва не окочурился. Подумать только: всего шестнадцать! Господи… Но Карен была славная, не дешевка какая-нибудь. – Алан одним глотком ополовинил свою кружку. – Потом мы начали встречаться, и я мало-помалу кое-что разузнал про нее. У Карен была манера выкладывать правду по крупицам. Слово тут, слово там. Конечно, это очень нервировало. Как старый многосерийный фильм. «Смотрите нас в следующую субботу». Она это умела.
– Когда вы перестали встречаться?
– В начале июня. Она заканчивала Конкорд, и я пообещал, что приеду на выпускной бал. Но Карен не понравилась эта идея. Я спросил, почему, и тогда она выдала мне всю эту бодягу про предков, и что я им не понравлюсь. Вы понимаете, раньше моя фамилия была Земник, и я рос в Бруклине. Вот так. Карен высказалась, и я подарил ей прощальный поцелуй. Мне уже тогда все обрыдло, а теперь и вовсе плевать на нее.
– И вы больше ни разу не виделись?
– Один раз. Где-то в конце июля. Я подрабатывал на мысу, шабашил на стройке. Работа была нетрудная, и многие мои друзья там халтурили. Тогда-то я и услышал о Карен то, чего не знал, пока мы встречались. Ну, как она коллекционировала парней. И о неладах с предками. И о том, что она ненавидела своего отца. И все то, что прежде казалось галиматьей, начало обретать смысл. А еще я слышал, что она сделала аборт и говорила всем, будто это был мой ребенок.
Зеннер прикончил пиво и сделал знак бармену. Я тоже решил выпить еще кружечку.
– Однажды я случайно встретил ее возле Скассета. Она заправлялась на бензоколонке, когда я подъехал. Мы малость поболтали, я спросил про аборт, правда ли это, и она ответила, что да. Тогда я спросил, мой ли это был ребенок, и Карен сказала, что не знает, кто отец. Да еще так невозмутимо! Короче, я послал ее ко всем чертям и пошел прочь. Но Карен меня догнала, извинилась и предложила остаться друзьями, встречаться снова. А когда я отказался, она разревелась. Нет ничего хуже, чем девчонка, ревущая на бензоколонке. Короче, я пообещал вечером сводить ее куда-нибудь.
– И сводили?
– Да. Это было ужасно. Алан, сделай то, Алан, сделай се. Быстрее, Алан. А теперь медленнее. Алан, ты так потеешь… Хоть бы на секунду заткнулась.
– Она что, прошлым летом жила на мысу?
– Карен так сказала. Работала в картинной галерее, кажется. Но я слышал, что она почти все время просидела на Маячном холме. У нее там были какие-то сумасшедшие дружки.
– Вы когда-нибудь с ними встречались?
– Только с одной девчонкой. Как-то на вечеринке меня познакомили с Анджелой то ли Харли, то ли Харди. Чертовски красивая девица, но с приветом.
– То есть?
– Ну, странная, не от мира сего. Плела какую-то чушь. «Нос божий красен кожей», и все такое. С ней и разговаривать было невозможно. А жаль: уж больно хороша собой.
– А родителей Карен вы видели?
– Да, один раз. Та еще парочка. Старик с задранным носом, и с ним эта дамочка-губошлепка. Неудивительно, что Карен их ненавидела.
– Откуда вы это знаете?
– Да от нее! Карен только о предках и говорила. Часами болтала о них. Мытаря на дух не выносила. Иногда называла его БОГ. Это значит брехун, осел и говнюк. Мачеху тоже всячески обзывала, но я не стану повторять: вы скажете, что я клевещу. Но вот что удивительно: свою родную мать Карен очень любила. Та умерла, когда Карен было лет пятнадцать. Наверное, тогда все и началось.
